Банька была цела, но всё её оборудование было вынесено.
Это обстоятельство чрезвычайно заинтересовало Неверова.
– Интересно! Очень даже любопытно! Кто же мог это сделать? И куда же задевался котёл?
Выйдя из баньки, он поднял голову и во всю свою мочь закричал:
– Матвеев! Матвеев!
Через мгновение перед Неверовым и Егоровым появился немолодой красноармеец, почти полностью обмундированный для похода, но без пилотки. Это был ординарец Неверова – Матвеев.
Неверов долго, изучающе смотрел в лицо Матвеева, а потом голосом почти нежным начал беседовать с ним:
– А ну-ка, скажи мне, Матвеев, – начал Неверов, – а куда девался котёл из бани? И куда девались шайки?
Матвеев невозмутимо ответствовал:
– А всё погружено, товарищ капитан. И котёл, и шайки. Хотел я и скамеечки с собой взять, да мне обозные говорят, там, говорят, новые достанем, а в случае чего собьём, говорят. Я и не взял. Скамеечки-то!
– Погоди, погоди! Куда погружено и кто велел грузить?
– Так что погружено с обозом, а велеть никто не велел, а я сам скумекал. Глядишь, и на новом месте баньку-то обтяпаем. Оно всё это дело-то пригодится!
– Вот видите? Каков мой адъютант? – но приказания разгрузить не дал. Очевидно, тоже скумекал, что и на новом месте банька будет кстати.
На обратном пути к ним подошли другие командиры. Постояли, покурили.
– Интересно всё-таки, куда нас повезут… – сказал один из них.
– Никто твоего интересного вопроса не разрешит! Можно только гадать… – ответил Неверов.
– Как же гадать-то?
– Ведь что получается? Направо поедем – наш Ленинградский фронт, Северный фронт. Налево поедем – Центральный, Западный, Северо-Западный фронты. А там Сталинградское направление, Воронежский, Брянский фронты, Южный и… чего ещё надо? Только одно можно знать…
– Что одно?
– Если паровоз направо, значит, Ленинград, север, а если налево, то все другие! А что именно – никто не знает!
А время шло и шло, хотя белая ночь и не создавала впечатления позднего вечера.
– Смотрите-ка! – сказал Неверов, посмотрев на свои часы. – Времени-то уже почти в обрез остаётся. Незаметно как прошло время! Давайте-ка понемножку строиться. Пока построимся да проверимся не спеша, спокойно, глядишь, и одиннадцать уже стукнет и пойдём! Егоров, прикажите-ка, голубчик, тревогу сыграть, да и выводите своих людей.
В третий раз за сегодняшний день прозвучала тревога.
В свете уходящего светлого вечера люди стали строиться.
Оркестр, благодаря заботам Смеляка и при оружии не потерявший возможности играть на ходу, стоял в голове батальона, уже развёрнутого в походную колонну.
Неверов вывел колонну вперёд по дороге и вернулся в лагерь, чтобы ещё раз проверить чистоту и отсутствие улик, могущих раскрыть назначение людей, проживавших на этой территории.
В колонне велись негромкие разговоры, вились дымки от самокруток, позвякивало снаряжение.
Такие же негромкие разговоры и покуривание велись и в колонне оркестра. И Егоров, стоявший впереди оркестра, тоже курил свою самокрутку, что называется, на дорожку, этакий «табачный посошок».
Настроение было спокойное. Но вдруг в кустах, окаймлявших дорогу, послышалась какая-то возня, будто бы какой-то большой зверь ломился сквозь чащобу. Все невольно прислушались. Но зверь, оказывается, говорил по-человечески, и говорил довольно сильные, в смысле моральной тяжести, слова.
Обмен этими далеко не салонными любезностями продолжался до тех пор, пока из-за кустов не показались две человеческих фигуры, причём одна из них была вооружена винтовкой, другая же имела на своей спине весьма внушительный сидор.
– Ну вот, видишь, чуть-чуть не опоздали, – сказала фигура с сидором, и Егоров узнал в говорившем Кухарова, снаряжённого по-походному, в скатке, с котелком и противогазом.
Кухаров немедленно подошёл к Егорову и доложил:
– Рядовой Кухаров прибыл в ваше распоряжение, – и сейчас же подошёл к первой шеренге оркестра, плечом «выжал» из строя музыканта, игравшего на тарелках, взял тарелки в руки и встал с таким видом, что без слов было понятно, что никто его отсюда не выведет и без боя он тарелки не отдаст! «Выжатый» музыкант, оказавшийся вне строя, растерянно смотрел на Егорова и ждал официального восстановления попранных прав.
Егоров усмехнулся и сказал:
– Хорошо! Очень рад! А вы, Дружинин, встаньте пока в шеренгу с басами. Там, потом, разберёмся!
Красноармеец с винтовкой, сопровождавший Кухарова, подошёл к Егорову и начал упорно втискивать в его руку пакет, вероятно, с личным делом Кухарова, чуть ли не плачущим голосом умоляя поскорее расписаться в получении одного бойца.
– Очень прошу, товарищ старший лейтенант, распишитесь и разрешите идти! Уж такую кутерьму он нам устроил… теперь хоть дух переведём!
– А что же он вам устроил? – спросил Егоров.
Кухаров скромно молчал, будто бы разговор шёл не о нём.
– Да как же! Ему отказали в переводе, он поднял такой шум в штабе, что аж из дивизии прибегали узнать, не нужна ли нам помощь. Ну, его майор Рамонов, значит, за шум и нарушения под арест, на гауптвахту, тут уж совсем озверел! Можете себе представить, решётки в окнах выломал! Орёт… Комиссар пришёл, Герош, спрашивает, чего бузишь, а он отвечает, хочу на фронт, мой настоящий командир сегодня на передок убывает, а я не могу его одного оставить! Ну, тут комиссар и говорит, выпустите его, и увёл с собой. А время-то уже позднее. Значит, решили они его к вам отправить, дескать, не куда-нибудь, а на передний край. Стали бумаги оформлять, а время-то идёт! Да ещё надо обмундировать. Ну, наконец пошли, так он говорит, будем дорогу сокращать, а то опоздаем. Через бурелом, через кусты дерёт, как медведь! Меня и то упарил! Еле-еле отдышался! Распишитесь, пожалуйста!
– Да ведь моя-то расписка, наверное, не будет законной! И печати у меня нет! Не знаю уж, как и быть-то!
Но в этот момент подошёл капитан Неверов. Он внимательно выслушал краткий доклад Егорова, посмеялся немного, а потом сказал:
– Ну а в общем очень хорошо! Мы выросли на одного человека, на одну единицу! Нам на пользу! А расписку дадим на бланке полка, это будет совершенно официально! – Из планшета он вынул бланк с угловым штампом полка и написал на нём расписку. Здесь же он дал распоряжение своему помощнику по хозяйственной части зачислить Кухарова на довольствие и отпустил рамоновского посыльного.
– Итак, кажется, больше никаких дел не предвидится? Пока? Ну и великолепно! Можно двигаться!
Он отошёл на несколько шагов вперёд, повернулся к батальону и неожиданно звонким голосом подал команду:
– Батальон, смирно! За мной, шагом марш!..
Оркестр с места начал играть наиболее подходящий к этому моменту марш. Это было одно из наиболее удачных произведений С.А. Чернецкого, марш «Ленинский призыв», где в одной из частей в окружении чисто строевых, маршевых построений была искусно проведена тема Интернационала. Чеканный ритм марша, торжественные фанфары, блестящая партия басов делали этот марш одним из наиболее любимых строевых маршей во всей Красной Армии.
И ещё раз Егорову удалось испытать на себе внимательность и чуткость своих бывших подчиненных. Приближаясь к арке у выхода из лагеря, он заметил вблизи дороги какое-то небольшое построение. А ещё немного погодя он услышал звуки марша, того самого марша, с которого он начал работу с оркестром части майора Рамонова.
Бывшие его музыканты во главе со старшиной Сибиряковым решили проводить своего бывшего начальника и товарища. Они могли выразить свою симпатию и уважение к нему, уходящему на передний край войны, только проводами с музыкой. И это они сделали!
Очевидно, сделать это было не так просто. Вероятно, надо было получить разрешение на выход из своего расположения с инструментами, а такие разрешения обычно давались с великими трудами и препонами. Какими ухищрениями Сибиряков сумел добиться разрешения, Егоров не знал, но бывший его оркестр стоял вот здесь и играл, провожая своего друга!
Неверов подошёл к Егорову, посмотрел внимательно на него.
– Тебя провожают? Молодцы какие! – он помолчал. – Так ты подойди к ним! Попрощайся! А мы за поворотом тебя подождём! Давай! Иди!
Егоров вышел из строя, а Неверов, уже подходивший впереди батальона к оркестру, громко дал команду:
– Сми-и-ирно! Равнение направо! – и приложил руку к фуражке.
Батальон строевым шагом, повернув головы в сторону игравших рамоновцев, проходил мимо оркестра.
– Даже и не знаю, как мне вас благодарить! Такого внимания и уважения трудно было бы ждать! – говорил Егоров окружившим его музыкантам.
– Как же можно? – сказал Сибиряков. – Уходите, можно сказать, в неизвестное! Все мы хотим, чтобы вы были в добром здоровии, в порядке, но ведь, как говорится, война дело такое! Ручаться ни за что невозможно! Значит, каждого, кто идёт туда, надо провожать как на подвиг!
– Лучших друзей провожаем! А уж вас как не проводить!
Егоров и музыканты обменялись адресами, покурили на прощание, а затем крепко обнялись и перецеловались. К этому времени прибежал и Кухаров, уже полностью считающий себя егоровским музыкантом. Он с гордым видом стал пожимать руки своим товарищам, но поцеловал только Сибирякова, которому вручил записку с адресом своих родных.
– Добился своего, Кухаров! Ну, будь здоров и ни пуха тебе ни пера! Смотри, Дмитрий! Очертя голову не действуй. Ты с умом. У тебя его хватит. Бережёного и Бог бережёт! – сыпались пожелания и советы со всех сторон.
Наконец – последние рукопожатия и пожелания, и Егоров с Кухаровым, напутствуемые пожеланиями доброго здоровья и благополучия, пошли по дороге.
Неверов сдержал обещание, за первым поворотом дороги батальон ждал их.
– Теперь всё! До разъезда идём без остановок. Не так уж и далеко-то! Шесть-семь километров! – сказал Неверов.
Шли хорошо. Время от времени Егоров играл марши. По окончании музыки им неизменно отвечало эхо, чётко повторявшее последние такты.