– Далеко ли В**? – спросил одного из дедов Смеляк.
– Был далеко! Вёрст двадцать было! Теперь ближе стало. Ведь он с горы-то вниз спустился. По низу-то целый район новый выстроили! Там и электростанция, и элеваторы, и заводище какой громадный, СК называется! Ну и завод! Конца-краю не видно! И заводы, где аэропланы делают! А домов понастроили, да каких! Как же. Сталинский район называется. Ну, вот этот-то район немцы и не заняли. Он под горой, место-то открытое. А немец-то – он, вишь, на горах расположился! Обзор у него, река кругом, а наши идут у него прямо на глазах, и укрыться им прямо негде! Страх дело. Да! Теперь близко! Вот будет М**, а от М** версты не будет, как пойдёт Сталинский район.
– Правильно говорит дед! – заявил Смеляк. – Мы именно в М** и должны явиться. Что это за М** такая?
Тут-то Егоров и вспомнил свои беседы с начальником станции Алексеевка и ответил на повисший в воздухе вопрос Смеляка.
– До М** ходят укороченные товарные поезда. Возят в основном боепитание. В М** разгружаются, но не на станции, которая, несомненно, выведена из строя, а где-то в районе воинской платформы. Судя по рассказам железнодорожников, это небольшой посёлок возле, кажется, больших воинских лагерей! За верность, между прочим, не ручаюсь. Говорю со слов.
– Вот как? Значит, лагери почти около самого В**. Ну, увидим!
Прошли село. Вышли в поле. Через некоторое время пересекли мощённую булыжником дорогу. Стали слышнее разрывы снарядов, и, правда, слабо, но доносились и пулемётные очереди.
С началом темноты начали становиться видимыми пунктирные линии трассирующих пуль, часто вспыхивали в отдалении разноцветные ракеты. В стороне, над городом В**, было видно зарево пожара.
К М** подошли совсем уже ночью. Уже никто не обращал внимания на отзвуки канонады, на ракеты, на отсветы пожара. Устали! Хотелось отдохнуть.
Да, конечно, М** была лагерем – и, вероятно, прекрасным лагерем.
Среди великолепных, громадных деревьев были разбиты широкие, удобные дорожки-линейки, вероятно, прекрасно выглядели под сенью этих деревьев белые палатки лагеря. Но теперь палаток не было. Были наделаны громадные, вместительные землянки, с печами, нарами, словом, такие же, как и в том лагере, где формировалась дивизия Прохоровича.
Музыкантов поместили в одну из таких же землянок, и Варламов, распоряжавшийся размещением людей, пожелал Егорову хорошо отдохнуть.
– И вам того же желаю. Если мы устали, то вы-то впятеро больше! – сказал Егоров.
– За пожелание благодарю, но сумею ли я его осуществить, не уверен в этом! Дел ещё очень много!
Не было не только матрацев, одеял и подушек, не было даже и простой соломы. Была только верная шинель и полевая сумка. Но и эти подручные средства сослужили свою службу. Спалось отлично.
Утром Егоров вышел из землянки и совершенно оторопел!
Солнце ярко блистало и заливало светом лагерь! Деревья были такие пышные, такие свежие, небо было безоблачным, безмятежно синим. Было так тихо и мирно, что никакие мысли о войне не могли прийти в голову. Было как-то странно ощущать на себе военную форму.
Егоров увидел у одного из деревьев небольшую скамейку, врытую в землю. Он подошёл к ней, сел и с наслаждением подставил своё лицо под лучи солнца. Пели птицы, и мирное настроение не проходило.
Тихо подошёл Кухаров.
– Что это вы, товарищ старший лейтенант? Ведь ещё рано? Шести часов ещё нет. Идите-ка досыпать!
– А чем плохо? Смотрите-ка, Дмитрий Александрович, какое утро! Какая тишина, какая благодать! Просто грешно было бы спать сейчас!
Кухаров внимательно посмотрел вокруг.
– Верно, благодать. Но всё-таки, уж если вы встали, давайте-ка бриться и умываться. Сейчас разыщу воду.
Он быстро куда-то сбегал, и уже стояла кружка с горячей водой для бритья и два котелка с холодной водой для умыванья.
Они побрились тут же, на воздухе, отошли подальше от землянок и умылись.
Начали подниматься люди. Но было ещё тихо и совсем не было похоже на то, что здесь, именно в это время, собрался полк, несколько тысяч здоровых, молодых, вооружённых людей.
Кухаров понёс в землянку бритвенные принадлежности. Он был всё-таки очень аккуратен и терпеть не мог, когда что-нибудь лежало не на месте.
Егоров, посвежевший и ободрившийся после умывания, расстегнул воротник гимнастёрки и, наслаждаясь утренним теплом и тишиной, сидел на скамейке, плотно прислонившись спиной к дереву.
Вдруг противный, мяукающий свист с каким-то шипением разорвал тишину. Где-то что-то рванулось, не то взрыв, не то повторный какой-то выстрел. Егоров не понял, что это такое.
Но эти ужасные, шипящие и мяукающие звуки, отвратительные в своей злобности, начали раздаваться со всех сторон. И вдруг на голову Егорова упала, будто бы срезанная с дерева, около которого он сидел, свежая, большая щепа. Он опять не понял, в чём дело!
Но его привёл в себя крик старшины Королёва, который показался в дверях землянки и отчаянно кричал Егорову:
– Бегом, старший лейтенант, бегом! Сюда, в землянку! Убьют ведь! Налёт же из миномётов! Скорее!
Только тут понял Егоров, что совсем не мир сейчас на земле, что за ним охотятся, что его жизнь под угрозой, что он на фронте и никаких расслаблений и разнеженностей сейчас быть не может! Он быстро, таким бегом, каким, вероятно, никогда в жизни не бегал, перемахнул расстояние до землянки и вскочил в неё именно в тот момент, когда на том месте, где он только что отдыхал, разорвалась крупная мина и от скамейки, так уютно стоявшей под деревом, осталось одно только воспоминание.
Это произошло на его глазах.
– Видели? – сказал Королёв. – Вот что и вас ждало бы! Видите, сила какая? Налёт серьёзный! Наверное, будут жертвы.
– Неужели будут? – удивился Егоров. – Неужели нельзя укрыться-то?
– Вы-то очень укрывались? Теперь-то вы уже будете укрываться, обстреляны теперь, а ведь сколько необстрелянных в полку, в дивизии? Как и вы, многие и не поймут сначала, что тут такое. Так вот и смерть примут! Дуром! Без пользы! Не дело!
Музыканты, из которых подавляющее большинство было тоже необстрелянными, сидели молча и, казалось, ждали конца налёта.
Королёв, как более опытный вояка, решил использовать время для разъяснений.
– Первое дело, когда попадаешь в такой переплёт, – укрыться. Или ещё лучше, окопаться! Это уже гарантия, конечно, не на сто процентов, но всё-таки. Шанс! Вот многие пулям кланяются, свистят, зудят пули-то, а они им поклоны бьют! Это тоже, скажу, ни к чему. Свист от пули слышен, когда она уже над тобой пролетела, далеко она уже. А вот та пуля, которая на тебя летит и тебе предназначена, – той пули ты не услышишь! Ей бы вот поклониться-то, да не выходит, вести о себе она не подаёт! Вот и старший лейтенант! Сидел себе спокойно, а мина-то над ним ровнёхонько пролетела, дерево ободрала, ишь ведь какой кусок упал на голову-то! А чуть ниже летела бы – каюк был бы нашему старшему лейтенанту! И одну мину, один снаряд никто в одно место не пошлёт. Попал снаряд – жди повторного. Значит, ложись, в землю впейся, жди! Тут уж если только прямое попадание случится, тогда, конечно, играй Шопена, похоронный марш. Но прямое попадание – это игра случая! Осторожность! Но не трусость!
Налёт был длительным.
Примерно через полчаса обстрел закончился, и люди начали выходить из землянок и укрытий. Вышел и Егоров.
Да, за время налёта очень заметно изменился вид лагерного города. Многие деревья были ободраны, и общипано много сучьев и ветвей сбито. Нет скамеек, нет стендов, которые стояли ещё, наверное, с мирных времён! Выяснилось, что жертвы есть! Но в основном в конском составе. Несколько лошадей убито, несколько ранено. Туда, к ним, уже побежал ветеринар Хусаинов. Люди, кажется, все целы. Многие волновались за сохранность кухонь, но и кухни уцелели. И, больше того, горячая пища была уже готова.
Нет, Смеляк был на редкость удачливый командир полка.
Часов в десять утра явился посыльный и передал Егорову, что его вызывает командир полка.
В землянке, где расположился штаб полка, было много командиров, а за небольшим столом, где сидел Смеляк, сбоку сидел и командир дивизии, полковник Прохорович.
В полном соответствии с уставом Егоров попросил у Прохоровича разрешения обратиться к Смеляку.
– Вы поняли, что в лагере довольно-таки опасно? – обратился Смеляк к Егорову. – Так вот, мы решили людей сохранить. Глупо погибать ни за что, так вот сидя в лагере. Есть поважнее дела. Так лучше уж в бою пасть, чем в лагере сидя! Так вот, мы оставляем здесь только тех, кто здесь, в лагере, совершенно необходим. Остальных выводим пока в более безопасные места. И, конечно, в том числе и оркестр. Так что возьмите своего старшину и идите в посёлок, вот по южной стороне, подберите себе домик, или два, сколько вы сами посчитаете для себя нужным, занимайте их, только с уговором – не ломать и даже не доламывать! Потом Варламову скажете, в каких домах вы разместились. Уточните, где будут штабные кухни, и живите пока там. Ежедневно приходите ко мне. Связь поддерживайте постоянно. Вот, конечно, жаль, что вам нельзя будет заниматься, обстановка не та! Но ничего, пока потерпите. А там видно будет! Ясно вам?
Словом, через несколько минут Егоров и Королёв вышли из лагеря и пошли посёлком выбирать временное жилище.
Посёлок, давно оставленный жителями, представлял зрелище весьма унылое и заброшенное. Много домов было сожжено, из оставшихся домов большинство было полуразрушено, с выломанными дверями, окнами, полуразобранными крышами. Подобрать «один-два домика» было мудрено. Огороды и сады были перекопаны, изрыты, очевидно, по ним напрямик проезжали тяжёлые орудия, танки! Словом, несмотря на яркий, солнечный день, зрелище было безрадостное.
Но приказ командира – закон для подчинённого, и из имеющегося в наличии разрушенного фонда надо было подыскать что-то подходящее для размещения. В конце концов нашли два менее изуродованных дома и наметили в них более или менее удобное расположение оркестра.