В этих же домах нашли несколько кроватей, три ободранных, совершенно диких дивана, несколько табуретов, кухонный стол и даже небольшой письменный столик.
– Ну, значит, вам кабинет обеспечен, – заявил Королёв. – Поставим вам письменный стол, два стула найдём, чернила достанем, и можете работать за милую душу!
– Да зачем же мне здесь кабинет? Что мне в нём делать?
– А музыку сочинять, ноты писать, с людьми беседовать. Мало ли что будет? Полковой в гости придёт, тоже вам при музыкантах с ним разговаривать?
– Полковой-то, и в тылу когда были, в гости к нам не захаживал, а тут и подавно, нет у него времени по гостям ходить!
– Ну, может быть, нет! А только с кабинетом вам, это уж верно, способнее!
Не прошло и часа, как музыканты были уже водворены на новое место и принялись скрести пол и наводить чистоту в этих домах. Часть людей Королёв послал за травой, сеном, соломой для удобства постелей.
И кабинет всё-таки оформили.
Правда, двери в кабинет не было, окно было наполовину выломано, и Королёв задрапировал его плащ-палаткой.
Где-то в рухляди нашли самовар, и Кухаров уже осматривал его с целью организовать чаепитие из «своего самовара».
А часов в пять вечера вдруг раздался опять какой-то непонятный шум, что-то летело над крышами домов, издавая звук, напоминающий шелест разрываемой шёлковой материи. Казалось, что это «что-то» летит низко и обязательно, неминуемо должно задеть головы. И шум этот, шелест, продолжался томительно долго! Все инстинктивно прижались к стенам, примолкли, слушали страшный этот шум, стараясь установить причину его.
Предполагали, что это, вероятно, артиллерийский обстрел, что, наверное, это летят снаряды, но ведь после залпа орудий всегда, как правило, мы привыкли слышать и взрывы снарядов, в данном же случае не было слышно ни залпов, ни взрывов. Это-то и было страшным, эта непонятность.
Так же внезапно, как начался, так и окончился этот шум. Но ненадолго! Тишина постояла мало, минут, может быть, двадцать, может быть, пятнадцать. И снова была прервана таким же шумом, но, как всем показалось, шедшим будто бы с другой стороны. Это-то обстоятельство и внесло ясность в умы не обстрелянных ещё по-настоящему музыкантов.
– Да товарищи, ясно же! Это артиллерийская дуэль! Из дальнобойных и, вероятно, очень крупного калибра орудий и, наверное, по резервам кроют! Сначала, должно быть, немцы начали, а теперь наши им дают прикуривать! А мы-то как раз посерединочке, и снаряды прямо над нашими головами летят!
– Да уж! Местечко выбрали, что ни говори!
– Этак одуреешь от такого визга.
И Егоров, и Королёв сами поняли, что, пожалуй, домики эти стоят не на особенно выгодном месте. Но домики были всё-таки лучше других, по крайней мере, они могли надёжно укрыть от дождя, и, потом, их уже привели в относительно приличный вид.
И Королёв внушительно сказал:
– Кабы знать, где упасть, любой бы соломки подстелил. Поди узнай, где будут снаряды лететь. Сегодня здесь, а завтра? Артиллеристы-то тоже ведь позиции меняют! И потом, это же ведь война! Это же фронт. Тут уж, дорогие мои, не до комфорта! Так что остаёмся здесь!
Егоров был вполне согласен с Королёвым. Он уповал на то, что не всё же время будет такая же ожесточённая перестрелка такими тяжёлыми снарядами.
На другой день Егоров решил заняться увеличением репертуара оркестра и, достав из полевой сумки свои музыкальные «заготовки», уселся оркестровать.
Уже давно Смеляк просил его разбавить военную тематику песенками, напоминающими мирную жизнь.
Свои пожелания Смеляк обосновывал так:
– Понимаешь, человек на войне – он ведь великолепно понимает, что, если он будет миндальничать и либеральничать, с врагом-то, его убьют! Этот самый враг, не размышляя нимало, вгонит ему девять граммов свинца в грудь – и… кончено! Значит, чтобы не быть убитым, он сам должен, обязан убить врага. Кстати, с этой целью мы и оказались на войне. И ты не морщись и не куксись. Хочешь быть живым и спасти Родину – убей врага! Уничтожь врага! Это же ясный закон. И вот они, эти люди, здесь именно это самое и делают. Делают это не как простое убийство, а как тяжкую работу, тяжёлый ратный труд, направленный на освобождение своей Родины, своего народа! И как от всякого тяжёлого труда – устают от него! Да, да! Именно – устают. И вот в редкую минуту отдыха им даётся возможность послушать музыку, а может быть, и пение даже. И вдруг в это самое время им начинают опять дуть в уши: «убей врага, кровь, смерть» и прочее такое же! Думаешь, им это понравится? Они и без этих напоминаний это делают, и будут делать, и продолжать будут это делать до самой победы! А если надо будет как-то заострить на этом внимание, то у нас для этого есть масса великолепных средств, комиссары, политработники, парторги, да и сами командиры не оставят этих вопросов без внимания! Спой, сыграй что-нибудь такое, что даст возможность вспомнить своих родных, любимых, близких, вспомнить вечера, когда он в городском саду сидел и свою девушку обнимал и все лавочки в этом саду перепробовал, а в это время в саду музыка играла что-то такое ласковое, мирное, задушевное… Ах как это здорово! И учти, вспомнит всё это солдат, да как поймёт, что это было, что теперь это далеко, и на всё это зарится окаянный немец, что девушку этот самый немец норовит изнасиловать и в свою берлогу угнать, в рабство, что сад этот он обязательно вырубит и на его месте свинушник построит, что дом его сожжёт и так далее, то после такого, косвенного напоминания он, наш солдат-то, с удесятерённой силой, с невероятно возросшим ожесточением, остервенело ринется в бой и будет ещё более яростно крушить врага! Учти это! И сделай такие программы, чтобы любой мог вспомнить всё то, что пока для него осталось где-то там, далеко, и к чему он стремится всей душой, но знает, что путь к этому своему, родному, близкому и любимому лежит через обязательную победу, через разгром и уничтожение врага! Понял? Согласен со мной? Вот так! Сделай-ка для оркестра «Челиту»! Хорошая песенка! А в общем-то, сам повспоминай, какие песенки могут эту задачу лучше выполнить. Всё пригодится!
Всё шло очень благополучно.
Королёв с музыкантами где-то в остатках садика штудировал материальную часть автомата ППШ, а Егоров, пользуясь тишиной, увлечённо работал над партитурой.
Принесённый из штабной кухни обед почему-то был непонятно жидок и удовлетворения не принёс.
Это вызвало оживлённый обмен мнений.
– В чём дело? Почему так?
– И повара свои же красноармейцы, и воровать здесь как будто некому, и девать ворованное некуда.
– Разобраться надо бы!
Разбираться не пришлось. На другое утро Егорова вызвали в штаб.
У штабной землянки толпилось много командиров. Были все до единого, командиры рот, все начальники отдельных служб. Негромко разговаривали, обменивались своими впечатлениями. И здесь, в этой группе, было большинство необстрелянных, ещё не имеющих фронтового опыта.
– Зачем собрали-то?
– Пойдём вперёд, что ли? – интересовались многие.
– Да нет! Видал, какую бурду давали сегодня? Об этом, наверное, разговор пойдёт! – говорили другие.
Но вот в дверях землянки показался адъютант Атаманюк и пригласил всех войти.
Смеляк и Ураганов стояли у стола и приветственно помахивали головами.
Все сели. Конечно же, не на кресла, и не на стулья, а как придётся, кто на корточки, а кто и прямо на пол!
Смеляк начал говорить. Речь его была проста и предельно ясна.
– Положение у нас сложилось трудное! Были мы введены в состав армии генерала П., а со вчерашнего дня нас передали в армию генерала М., но мы ещё не вставали на довольствие у генерала П., а теперь должны встать на довольствие в другой армии, но надо оформить снятие с довольствия у генерала П., и теперь в этом началась проволочка, и, пожалуй, на эту проволочку уйдёт дня два, не меньше. Армейские штабы стоят не здесь, а значительно восточнее, поближе к тылам, и чиновники в них, к сожалению, весьма заражены формализмом. Теперь им надо доказывать, почему мы не стали на довольствие у генерала П. Не верят тому, что питались своими запасами и что запасы продовольствия в полках наращивать не следует, словом, с продуктами у нас сейчас туго, есть сахар и сухари! Приварка нет! Надо подтянуться дня на два. Объясните это своим людям и настройте их на два дня от силы потерпеть.
К удивлению Егорова, музыканты эту весть приняли совершенно спокойно, даже Макстман, великий едок всего, чего угодно.
– Ну и что же такого? Подумаешь, два дня на сухарях посидеть! Чай не по прихоти или капризу. Бывает всякое!
Неожиданно заныл басист Крылов. Он расстроился!
– Как же это так? Это непорядок! На войне и не кормить? Да за это наказывать надо!
А через час к Егорову подошли Кухаров и Бондаренко.
– Разрешите, товарищ старший лейтенант?
– Слушаю вас! Что случилось?
– Вот мы посоветовались и решили, что сможем найти питание! Чего же так сидеть, на сухарях-то? И оркестр будет сыт, и полкового накормим, и в санчасть дадим!
– Чем же вы накормите?
– Вот этого мы не знаем! Но – накормим! Дайте только пропуск, походить бы кругом М**, а то, не ровён час, на заградотряд напорешься, тогда не сведёшь концы с концами.
– Да ведь у меня пропусков-то нет, даже увольнительных записок нет, это же ведь фронт!
– А вы попросите у полкового-то! Он вам даст!
И ведь действительно, Смеляк дал пропуск на двух лиц, старшим поставив Кухарова.
Часов в шесть вечера Кухаров и Бондаренко явились в домик, где был кабинет Егорова, в сопровождении какого-то старичка.
– Пожалуйста, товарищ старший лейтенант! Вот, трёх баранов достали! А человеку этому надо дать справку, что он трёх баранов сдал в Красную Армию!
Егоров ахнул!
Но три барана, связанные по ногам, были явным доказательством правоты слов Кухарова и Бондаренко.
Старик улыбался и тихо говорил:
– Мне только бы справочку с печатью, а больше ничего не надо! Уж лучше пусть наши солдатики подзаправятся, чем без толку подохнут!