Они попрощались. Хотел было Егоров погрустить немного, но… некогда было. Принесли новое имущество, начались примерки, пробы, а Соломский торопил с ведомостью, с графиком. Жизнь шла вперёд, не давая ни минуты на «переживания».
Очень хотел Егоров посмотреть, как полк будет переходить на тот берег, но увидел только небольшие группы людей, скрытно, между стенами полуразрушенных зданий, пробиравшихся в сторону электростанции, туда, откуда раздавались трескучие выстрелы разрывных патронов, где вспыхивали огненные дорожки трассирующих пуль да внезапно загорались разноцветные ракеты.
А над городом В** стояло незатухающее зарево пожаров, и на фоне зарева вырисовывалась фантастически изящная, уходящая далеко ввысь колокольня монастыря.
Охрану штаба начали вовремя, с полной ответственностью.
Соломский и Егоров сидели в одной из штабных комнат и прислушивались к звукам, доносящимся со стороны В**. В штабе была тишина, дежурные телефонисты застыли у аппаратов, дежурившие музыканты были на своих постах со снятыми автоматами в руках. Соломский время от времени поглядывал на свои часы. Он заметно волновался. Постепенно его волнение начало передаваться и Егорову.
– Понимаешь, Егоров! Не нравится мне эта тишина. Не может же быть, чтобы немцы дали возможность так спокойно перейти на тот берег! Не в их это правилах! А вот тихо же!
Действительно, даже как будто и отдельные выстрелы стали реже и будто бы отдалённее.
Соломский опять посмотрел на часы.
– Судя по времени, они должны быть уже там. Так тогда где же связь? Ведь одновременно с движением ведётся линия связи отсюда – туда! Чёрт! Нет ничего хуже, как сидеть в неизвестности!
И вдруг, совершенно неожиданно, тишина взорвалась звуками боя! Отчаянно завизжали мины, зататакали пулемёты, и послышался отдалённый гул массы человеческих голосов, кричали, по всей вероятности, «ура»!
Соломский вскочил. Встал и Егоров.
– Атака! Пошли наши! Значит, решил Смеляк прижать немцев. Ох! А мы вот здесь сидим!
Вспыхнувшие шумы стали понемногу отдаляться, и вдруг зазуммерил телефон. Связист, дежуривший у аппарата, схватил трубку и закричал встревоженно:
– Я «Венера»! Я «Венера»! Слушаю! – Затем заулыбался и доложил Соломскому: – Товарищ лейтенант! Хозяин, оттуда!
Соломский схватил трубку, прильнул к ней ухом и сразу же широко и успокоенно улыбнулся. Разговор был недолгим. Со стороны Соломского он ограничивался только редкими «да», «нет», «слушаюсь», «так точно», «немедленно выполню». Даже на «до свидания», отчётливо прозвучавшее в трубку, Соломский – очевидно, машинально – ответил «слушаюсь»!
– Ну, как? Что у них? – взял Соломского за руку Егоров.
– Отлично! Перебрались спокойно, а потом пошли в атаку! Выжали немцев из их окопов, заняли их линию, словом, километра на два с половиной вырвались вперёд. Но, конечно, не без трюков! Осинин, как всегда, отстал и справа их оголил! Метров на пятьсот. Это много! И Семидев слева метров на триста не дотянул. Так что Смеляк углом врезался. Ну, Прохорович там и сейчас помчался к Осинину, Семидеву, за ночь, говорит, подтянет и их.
– Ну а люди, с людьми-то как?
– Это позже уточнится. Но как будто бы потерь нет. Раненые, конечно, есть. Без этого нельзя, невозможно. Вот если хочешь, дойди до санчасти, передай приказание Смеляка приготовиться к приёму раненых и чтоб выслали в район электростанции санитаров с носилками. А я буду в дивизию звонить. Уже надо теребить насчёт пополнения. Дело пошло!
Он плотно уселся перед телефоном и вместе со связистом стал вызывать «Юпитер», а Егоров бегом кинулся в санчасть, расположенную в подвалах одного из домов неподалёку от штаба.
Военврач Вишнецкий оказался молодцом. Подвалы санчасти были тщательно вымыты, пропарены, в них немного пахло карболкой и чем-то ещё, типично больничным. Раскладушки были аккуратно застелены чистейшим бельём и уютными на вид одеялами. Врачи и сёстры стояли в белоснежных халатах и шапочках, сам Вишнецкий был взволнован, и халата надеть ещё не успел, он был накинут на плечо и всё время норовил упасть на пол. Вишнецкий объяснял что-то внушительной группе санитаров, стоявших у входа в санчасть, опершись на сложенные пока ещё носилки, и внимательно слушавших своего начальника.
Егоров подошёл к Вишнецкому и передал ему приказание Смеляка.
– Отлично! – воскликнул Вишнецкий. – Всё готово. Всё в порядке! Слышите, товарищи? Всё в порядке, наши прошли вперёд на значительное расстояние! Вышибли немцев из их окопов и заняли их! Какие молодцы! Но раненые, конечно, есть, а степень ранения будем уж определять мы! Прошу вас ещё раз проверить всё, и не забудьте о противостолбнячных уколах. Это прежде всего. А вы, – он обратился к санитарам, – осторожно, без всяких молодеческих штучек, бегом марш к электростанции. И не забывайте брать с собой оружие раненых. И ведите каждый счёт своим вынесенным. Впереди вас ждут награды! Так! Где Маринин? Где Маринин?
– Я здесь! – выскочил Маринин. – Я проверял носилки!
– Ведите санитаров. И помните: внимание, ласка, забота. И оружие не забывайте!
– О каком оружии идёт речь? – не понимал Егоров.
– Об оружии раненых! – отвечал Вишнецкий. – Понимаете, есть приказ раненых без оружия не принимать. Посылать их назад, за оружием! Вы понимаете, что это за издевательство такое? Как это раненый поползёт обратно на поле за оружием? Я просто взбешён таким по меньшей мере странным приказом, но это совершенно категорический, строжайший приказ, значит, его надо выполнять! Вот я и внушаю санитарам, чтобы они в случае чего на месте бы принимали меры и старались приносить раненых с оружием! Приходится! Много странного и непонятного ещё делается!
Подивившись столь интересному приказу и решив, что, возможно, и не такие ещё приказы могут возникать в боевой обстановке, Егоров вернулся в штаб.
Соломский, сидя перед телефоном, отчаянно чертыхался.
– О, чиновники, о, бюрократы! Что за крапивное семя такое! – издавал он стоны.
– Что случилось у тебя? Говори! – заволновался Егоров.
– Ну как же! Говорю, что прошла операция, продвинулись вперёд, есть потери ранеными, требуется пополнение, так требуют дать им официальные требования по форме, по батальонам, ротам, по взводам, где сколько и как ранено! Не можем, дескать, так, напропалую, давать. А как я сам могу такие сведения дать? Вообще-то, конечно, могу, но только завтра, когда всё уточним в санчасти. А людей-то надо теперь же туда посылать. Закрепляться же надо!
– Ну а Смеляку ты об этом сообщил?
– А как же! Правда, он успокоил. Пока, говорит, не надо людей. Пока хватает. Но сведения, говорит, готовь и дивизию тереби. Я-то думал – сразу решится вопрос. Всё так ясно и просто!
Они стал печатать на машинке формы для заполнения сведениями о раненых и о потерях вообще, но Соломскому не сиделось.
– Егоров, ты побудь здесь, а я сбегаю в санчасть, посмотрю, как там, порасспрошу у раненых.
Так и не спали в эту ночь. А под утро позвонил Смеляк, удивился сначала, что ему ответил по телефону Егоров, а потом, разузнав, как дела в штабе, заявил:
– А ведь очень хорошо, что вы в штабе. Я уже понимаю, что без вас было бы трудно Соломскому, а вы человек более спокойный и сумеете его удержать от смелых решений. Ну, желаю вам удачи. Да! – спохватился. – Вот что я хочу вам ещё сказать! Конечно, будут звонки к вам и из дивизии, и, быть может, из армии, звонить будут оперативные дежурные, будут требовать подробные сведения о масштабах продвижения, о пленных, о трофеях и так далее. Пожалуйста, ничего им не говорите, пусть звонят мне сюда, на КП. И Соломского, пожалуйста, предупредите, а то он, чего доброго, из лучших чувств нафантазирует такого, что потом не разберёшься. А они, оперативные-то, любят провоцировать на завышенные цифры. Понимаете? В случае чего пусть дозваниваются до моего КП, это во всех отношениях хорошо!
Прибежал Соломский, выспросил всё, что говорил Смеляк, и устало сел на табуретку.
– А раненых много! И в основном все в ноги. Понимаешь, есть у немцев мины, какие разрываются и рассылают осколки на очень небольшой высоте, с расчётом именно ранений ног, живота! Подлость какая! Вот ведь изверги! Много раненых… таскают, таскают санитары и говорят, что много ещё там, у электростанции. Боимся, что до рассвета не уберут их оттуда, тогда пропадут люди! А у меня нет никого, кто мог бы помочь санитарам. Прямо беда!
И Егоров вспомнил.
Ведь у него же сейчас есть свободные музыканты, которым на дежурство вступать ещё не скоро. Могут же они помочь…
Он быстро побежал в свой подвал.
Ему казалось, что он застанет «мирную» картину, увидит своих людей спокойно спящими.
Но он ошибся.
Музыканты не спали.
И те, кто готовился вступать на дежурство, и те, кто ещё имел право отдыхать.
Они сидели и приглушённо разговаривали.
Они тоже переживали эту первую боевую ночь.
– Что, товарищ старший лейтенант?
– Что надо сделать?
– Понимаете, какая вещь… У вас сейчас установлена служба, и график есть, и всё прочее. И приказать вам делать что-нибудь другое я не имею права! Но дело в том, что ночь заканчивается, а раненых много, и боимся мы, что одни санитары их не успеют к рассвету перенести в санчасть. Вот если бы вы помогли в этом деле, было бы большим делом и прибавило бы вам славы!
Королёв молча встал и надел пилотку.
– Я готов! – сказал он. – Куда бежать?
Так же молча и сурово встали Кухаров, Васильев, Белоножский, Белокуров, а затем и все другие.
– Какие могут быть разговоры? – сказал Макстман и потуже затянул свой пояс.
Егоров улыбнулся совершенно счастливо. Ну что за народ такой?..
– Какие вы всё-таки! – сказал он. – Спасибо вам. Только, Королёв! Тем, кому вступать сейчас на посты, ходить нельзя! Проверьте, пожалуйста. А остальные – идёмте!
Человек десять музыкантов во главе с Егоровым быстро добежали до санчасти. Вишнецкий в халате, уже обрызганном кровью, выскочил к ним, обрадовано посмотрел: