Провожающие подходили к гробу и прощались с убитым. Но вот в звуки оркестра вплелись новые звуки, обычные и всегда страшные в своей тупости и жестокости. Крышку гроба заколачивали гвоздями. Больше уже никто и никогда не увидит Самка! На этом конец! Точка!
Гроб стали опускать в могилу. Егоров прекратил марш и начал играть Интернационал. Дали три салютных залпа. В изголовье могилы поставили небольшую пирамидку со звёздочкой наверху и скромной надписью: «Лейтенант Самок» – и дата гибели.
Всё!
От Самка остался только небольшой холмик с этой наивной пирамидкой. Цветов не было, их невозможно было найти.
Оркестр начал играть походный марш для торжественного прохождения, и с первыми же тактами в сад посыпались мины.
– Бегом марш! – крикнул Смеляк, и, петляя, защищаясь деревьями, все побежали к выходу. Марш внезапно оборвался. Побежали и музыканты!
Сад обстреливали долго и упорно. С миномётов перешли на орудия. Но сад-то был уже давно пуст, а Самку, единственному оставшемуся там, никакой обстрел уже не был ни страшен, ни интересен. И в могиле он лежал с малиновыми петлицами, окаймлёнными золотом, с алыми кубиками и золотой звездой на пряжке, как на параде!
Во дворе штаба Смеляк сказал Егорову:
– Ну, завтра ждём вас к себе! Сегодня отдохните, поспите, напишите письма, а завтра, к вечеру, к нам. А за всё – спасибо! От души!
Всё, как советовал Смеляк, Егоров и сделал. Написал письма, в том числе и Добровину, своему другу ещё по части майора Рамонова, сдал их на полевую почту, проверил наличие нот, уверился в том, что репертуар его оркестра большой и достаточно интересный, и в конце концов лёг спать.
Утром Егоров побрился, ухитрился даже почистить пуговицы, хотя блеск, даже пуговиц, не рекомендовался на переднем крае, и пошёл к Соломскому.
– Зачем пришёл? – ласково встретил его Соломский. – Приказано тебя не беспокоить, а зато к ночи отправить в Чижовку. Там ведь ещё подвинулись вперёд. Говорят, уже видны настоящие улицы города. Трамвай остановившийся видно. Так что будешь уже в новом блиндаже. Говорят, из этих огородов уже вышли. К церкви подошли, к каменным домам. Интересно! А я вот здесь сижу и ничего-то не вижу! Так и просидишь здесь!
– Но ведь надо же и здесь сидеть кому-то? Не по своей воле-то сидишь, а по приказу, и не так просто сидишь, а большое дело делаешь. Что же ты ворчишь?
– Сам, брат, понимаю! Но ведь так уж устроен человек, что поворчать надо обязательно!
А вечером, когда стало уже темно, Егоров и Кухаров, запомнив ориентиры движения через Чижовку, переданные им Бибчиковым, начальником конной разведки, прибывшим к Соломскому для получения каких-то нужных ему карт, пошли на тот берег.
Вечер был почему-то без стрельбы. И совершенно неожиданно для них вдруг послышались отдалённые, очень отдалённые и смягчённые расстоянием, звуки музыки. Очевидно, у немцев где-то играл оркестр. Егоров долго вслушивался и наконец разобрался. Играли чудесный вальс Штрауса, «Жизнь артиста».
Кухаров возмутился.
– Ишь, немчура! Разыгрались! Небось где-нибудь на той стороне, подальше от Чижовки. А что же наши-то молчат? Всыпать бы им так же, как они нам на похоронах всыпали!
Прошли через переправу. Проползли через огородные грядки. И снова оглушительно загрохотали выстрелы немецких снайперов, очень любивших употребление разрывных патронов. Так же феерично вырисовывались линии трассирующих пуль и сверкали ракеты, но всё-таки ползти пришлось значительно дальше. Давно уже остались позади те погребки и подвальчики, где ещё недавно размещался КП Смеляка и «кабинет» Егорова.
Изредка навстречу попадались также ползущие знакомые красноармейцы, они-то и сказали, как найти командира полка:
– Вы не лазайте в каждую яму, двигайтесь прямо к церкви, там у южной стены пункт сбора донесений, и вас прямо к командиру доставят. Прямо, прямо!
Но ползти стало труднее. Огороды кончились, и что-то вроде площади, улицы какой-то открылось перед глазами. Да, пожалуй, это и есть церковная площадь, но от церкви остались только разрушенные стены. Пробит тяжёлым снарядом купол, когда-то, вероятно, величественный, сорвана крыша, нет никакого намёка на двери, окна, всё разрушено!
А ползти стало просто невозможно. Камень на земле. Булыжник!
– Попробуем бегом до церкви! Сделаем перебежку. Тем более что тихо! – предложил Егоров Кухарову.
– Давайте! – быстро согласился тот.
Они вскочили и быстро, отчаянно побежали. Не успели они пробежать и пяти шагов, как вокруг них немедленно заныли пули, и фонтанчики пыли стали подниматься друг за другом по земле. Раздавался звон, может быть, даже мелодичный, звон патронов о камни мостовой. Да! Бежать-то немыслимо. Они разом уткнулись в землю. Опять поползли.
Но вот наконец и церковь, вернее, то, что было когда-то церковью.
И кто же их встретил? Старый знакомец, лейтенант Сырокаша! У него было дело какое-то на пункте сбора донесений, и он видел, как поднялись в рост Егоров и Кухаров, как их начали обстреливать, и теперь он делал им строжайший нагоняй.
– Вы, кажется, просто обалдели! Как это можно – подняться и бежать вот так, в полный рост? Вы видите дома перед вами, вон там, там? Так вот, там ещё немцы. И везде у них смотровые щели, и на чердаках они, и стреляют по любой цели, какой бы она ни была. Так что здесь закон – ползать. Вот выбьем их оттуда, тогда другое дело! Что вам здесь надо?
– Ты же знаешь, Сырокаша, что я эти дни здесь не был. Так чего же ты сердишься? А здесь мы потому, что ищем командира полка. Расскажи-ка лучше, как его найти?
Сырокаша уже другим, более любезным, тоном объяснил, как найти Смеляка, как ползти к нему, показал ориентиры и посоветовал быть осторожнее.
Капитан Смеляк был верен себе. Он физически не мог быть сзади передней линии. Его неудержимо тянуло вперёд и вперёд. И теперь его КП был выдвинут чуть ли не вперёд всех. Правда, КП был очень неплохо устроен, во всяком случае, помещался он под мощным накатом, где брёвна чередовались с рельсами, вероятно, трамвайными.
Смеляк встретил Егорова очень приветливо.
– Ну вот и Егоров с нами. Обратили ли внимание на то, как мы продвинулись? Ведь это место, где мы сейчас находимся, уже и не Чижовка почти! Вот если удастся ещё сделать прыжок, а мы его хотим сделать в самом скором времени, то уже выйдем непосредственно в город и придётся менять тактику, придётся переходить к уличным боям. Только вот беда, народ, к сожалению, пока не такой, у нас! Долго обстреливаются наши молодые.
Выяснилось, что пополнение, доставленное Егоровым, как известно, состоявшее в основном из националов, было не боязливым (как утверждали некоторые), умело очень неплохо выполнять требования, почти отлично владело оружием, но одновременно с этим пока ещё не отучилось от некоторых своих привычек, в условиях фронта не только неприемлемых, но просто вредных даже.
Одним из проявлений этих ненужных качеств было следующее, кстати, служившее наибольшей неприятностью по своим последствиям. Подразделение, в котором оказалось немалое количество националов, пошло в бой. Всё идёт благополучно, националы активно и продуктивно стреляют, словом, зарекомендовывают себя отличными бойцами, подразделение движется вперёд. Всё хорошо! Но всё изменилось, когда один из них был ранен. К упавшему сейчас же подбегают все остальные, усаживаются на корточки вокруг и начинают «переживать»! А ведь эта группа, это скопление, – уже превосходная мишень! И, глядишь, вместо одного раненого пять–десять! Это уже убыль!
Поэтому людей опять не хватает. Но надо сказать, что эта привычка начала сходить на нет! Никому не хочется попадать в госпиталь, тратить там время на лечение! Командиры, политработники взялись за разъяснение ненужности таких проявлений всего участия. Разрешили в крайнем случае сходить в санчасть, узнать о здоровье раненого. Так что эта манера стала исчезать, но ещё не совсем изжилась. Вот поэтому-то опять нехватка людей.
– Посмотрите-ка сводочку, поинтересуйтесь! – Смеляк протянул листок Егорову.
Верно! Людей было мало. А фронт полка ширился. И было совершенно ясно, что надо продвигаться вперёд. Ведь сейчас полк вышел на такую позицию, которая никак не могла быть использованной длительное время. Надо было или отходить назад, в огороды и погреба Чижовки, что, конечно, никак не могло быть осуществлённым, ведь это значило пустить немцев вперёд, вернуть их на то место, откуда их ценой очень дорогой выжал Смеляк. Значит, надо было идти вперёд, на улицы, в дома, дворы, площади В**, что, в свою очередь, означало вступить в бой, идти в наступление, выбить немцев из их окопов, укреплённых точек. Но для этого надо было добавить людей.
– Вот и гадаем сидим! Надо бы опять людей просить, а в то же время и неудобно как-то! Ведь совсем недавно получили. Значит, что же? Растеряли людей? Понимаешь, как плохо получается… Во всяком случае, вам, Егоров, пока придётся побыть здесь, со мной. А дело вам прямо сейчас дам! Подсчитайте-ка на свежую голову, что у нас в резерве имеется? Это на всякий случай.
Смеляк усадил Егорова за математические расчёты, сам же взял телефонную трубку и стал добиваться Прохоровича. Разговор был таким шифрованным, что даже Егоров его не понимал!
А утро принесло новые изменения.
Зазуммерил телефон, и связист передал трубку Смеляку.
– Что, что? – изменившимся голосом стал переспрашивать Смеляк. – Когда? Вот какая неприятность! Жалко – это не то слово! Это большая скорбь, друг ты мой! Да, да! Ну что же делать? Видно, так надо было. Да! Конечно, пришлю! Присылайте связного!
Он обратился к Варламову и Ураганову:
– Слышали? Убит начальник штаба второго батальона. Под мину попал, без следов… Как всегда, неожиданно! Никто и думать не мог, что там может быть такое попадание. Случайность, конечно! Но человека нет! Просит комбат срочно дать ему начальника штаба. А кого дать?
Все задумались. Только Егоров не был погружён в задумчивость. Он размышлял о другом. Если надо учесть все резервы, то, конечно, в сумму этих резервов надо включить и музыкантов. А если музыканты попадут в это число, то их без разговоров могут послать в дело в качестве обыкновенных стрелков. Если так, то, принимая во внимание не очень высокую квалификацию музыкантов в чисто воинском, боевом искусстве, есть прямая возможность многих недосчитаться, следовател