На другой день в политотделе Зеленин встретил Егорова и сказал:
– Вот что. Мы не будем ждать, пока наши интенданты займутся оркестром. Давайте сами искать всё, что нам нужно. Мы напишем письмо комиссару города В**, и он, конечно, поможет. Собирайтесь в командировку. Думаю, что дня три-четыре хватит.
Город В** отстоял от лагеря километрах в семидесяти. Автомашины ходили туда часто, и доехать до В** не представляло никаких трудностей.
Вооружённый письмом на имя комиссара гарнизона, Егоров очутился в приёмной.
Подождать пришлось порядочно. Наконец адъютант обратился к Егорову:
– Проходите к комиссару.
В просторном кабинете за огромным письменным столом сидел весьма пожилой, совершенно лысый человек с тремя шпалами в петлицах.
Егоров доложил о себе.
– Что у вас? – взгляд был явно недоброжелательный и, пожалуй, сердитый.
– Письмо командования части, товарищ полковой комиссар. – Егоров подал письмо комиссару и снова принял положения «смирно».
Комиссар распечатал письмо и начал читать бумагу. По мере чтения его лысая голова багровела, и было видно, что чтение его совершенно расстроило.
– Так что же это у вас там думают? Вероятно, они там решили, что я интендант? Или, может быть, они думают, что я Чернецкий?! Почему это я должен доставать оркестры?! Я их делаю сам? Или, может, у меня свои собственные склады оркестров?! Езжайте назад и доложите, что ничего у меня нет и ничего я не дам! – а затем, подумав, уже тише добавил: – Всё, что было, давно уже всё раздал. Ничего больше нет. Идите!
И когда Егоров уже подошёл к двери, очень сердито закричал:
– Сюда идите! Ко мне!.. Вы вот что сделайте. Сами поразузнайте, может быть, есть где-нибудь инструменты, в клубах, ну там, в учебных заведениях, если они есть, поможем их взять во временное пользование…
Очень обрадованный Егоров вышел из управления начальника гарнизона и, совершенно не представляя свои дальнейшие действия, направился к зданию гарнизонного клуба. Как искать инструменты в совершенно незнакомом ему городе? И какое у него есть право на ведение таких поисков? И кто будет по этому вопросу с ним разговаривать?
Размышляя об этом, он шёл по залитой солнцем широкой улице В**, как вдруг его окликнул чей-то голос:
– Егоров! Да неужели это вы?!
Он остановился и увидел, что к нему подходит довольно молодой ещё человек, в сером щегольском костюме железнодорожника.
Изумлённо посмотрев на этого, вероятно, крупного деятеля железной дороги, Егоров ответил:
– Да, я Егоров. Но, простите, я не узнаю вас…
– Дорогой мой! Мы жили рядом в Е**! Наши квартиры были по соседству. Я же Трубин! Работал тогда в горсовете! Ну?
Егоров вспомнил не такое уж и далёкое прошлое и пустился в воспоминания.
– Но как же вы оказались в В** и почему вдруг на вас такая форма? Вы же не были железнодорожником? – спросил Егоров.
– Послали работать на транспорт, работаю в политотделе Северной железной дороги, вот и форма. А почему у вас такой расстроенный вид? – в свою очередь поинтересовался Трубин.
Тяжело вздохнув, Егоров поведал ему свою беду, закончив повествование советом комиссара искать инструменты в учреждениях, учебных заведениях…
– Вот и не знаю, как же мне это теперь делать, – жалобным голосом закончил Егоров.
– Ага… Вот в чём дело-то… да, наш комиссар – старикан забавный. Но совсем уж не такой свирепый, а даже, пожалуй, добрый. А помочь я вам помогу. За успех, безусловно, не ручаюсь, но что смогу, то сделаю. Идёмте со мной.
Через несколько минут они были в большом, многоэтажном доме, украшенном множеством огромных вывесок. «Управление железной дороги», «Политотдел дороги», «допровсож», «финансовое управление дороги», и т. д. и т. п.
Трубин открыл ключом дверь одного из кабинетов, указал Егорову, в какое кресло сесть удобнее, и сейчас же стал звонить по телефону. Долго и настойчиво он требовал к телефону какого-то товарища, и наконец этот товарищ, очевидно, ответил ему. Егоров с интересом прислушался к разговору.
– Слушай, дорогой! Говорит Трубин. Скажи мне, у вас есть духовой оркестр? Так… так… А по составу как? Полный или так, с бору по сосенке? Так… Это очень даже хорошо. А где он у вас? Ах, тут же? Здорово! Прям отлично! А вот что интересно мне знать. Он вам нужен, этот оркестр-то? Ведь вон их сколько у тебя, инструментов-то… ЧТО? Не знаешь, как быть с ними? Грузить некуда? Ну и прелестно! Я тебе помогу. Как? А ты их сдай в армию. Они там нужнее, чем тебе. Расписку от начальника управления гарнизона мы тебе дадим. Хватит тебе такого документа? Я думаю, для отчёта в самый раз. Вот и молодец! Я же тебя знаю! Я сам приеду с товарищем. Жди! Выезжаем!
Он с треском положил трубку на аппарат и смеющимися глазами посмотрел на Егорова.
– Ну! Вот и всё! Вот вам и оркестр! Так что голову выше и смотрите веселее! А теперь надо немедленно ехать к старику, взять у него распоряжение: заверить вашу подпись на расписке и достать грузовую машину под инструменты. Едемте!
Буквально ошеломлённый Егоров поднялся и вслед за Трубиным вышел из управления Северной железной дороги, а через несколько минут они уже были в приёмной у комиссара гарнизона. Трубин попросил Егорова подождать в приёмной, сам же пошёл в кабинет комиссара, причём сделал это без помощи адъютанта. Почти одновременно с тем, как Трубин зашёл в кабинет, оттуда послышался дружеский смех. Через некоторое время Трубин вышел, держа в руках две бумажки, и обратился к адъютанту:
– Ну-ка… братец, по приказанию комиссара давайте-ка нам дежурную автомашину, грузовичок. Поездка в городе, и если есть, ещё и парочку свободных воинов, это будет ещё лучше.
Словом, через несколько минут они ехали в грузовой машине по улицам В** и Трубин говорил Егорову:
– Ну что же поделаешь? Говорят, на фронте я пока не нужен. Говорят, без транспортников обойдёмся. Вот сегодня хотя бы этим делом помог фронту. Это, конечно, помимо всяких судебных дел.
Проехали Советскую улицу с баней, украшенной колоннадой и похожей на старинный помещичий дом, пересекли железную дорогу с большим вокзалом, показавшимся с левой стороны, обогнули кладбищенскую стену и, проехав ещё минут десять, подъехали к большому зданию с распахнутыми настежь окнами и очень замусоренным двором. Из здания люди спешно выносили множество вещей, не обращая внимания на мусор и беспорядок.
– Это железнодорожный техникум, – пояснил Трубин, – вот приходится и им эвакуироваться. У них-то есть оркестр. А теперь он станет военным.
Машина остановилась. Трубин и Егоров вошли в дом, и сейчас же навстречу к ним подошёл пожилой человек с усталым лицом.
– Здравствуйте! – поздоровался он. – Знаете, измучился сверх головы. Людей мало, имущества много. Все в разгоне, так вот пока один. Так что у вас, есть что из гарнизона?
– Вот вам распоряжение, а вот эту расписку вам подпишет товарищ Егоров. Он же и примет инструменты.
– И отлично! Пойдёмте! И мне легче. Ведь это же не одно место, а у меня уже некуда девать эти «места»-то.
Большим коридором они прошли вдоль всего здания и остановились у одной из дверей. Директор техникума отпер дверь, и взору Егорова предстала музыкальная кладовая, заполненная духовыми инструментами. Инструменты были все. Были флейты, даже флейта-пикколо лежала в своём крохотном футлярчике, как драгоценность какая-то. Были кларнеты, и даже гобой, трубы, альт, и тенор, и баритон, и было два тромбона, три баса. К сожалению, басы были старинные, для ношения через плечо. Были и три валторны, как и полагается. Все инструменты были без мундштуков. Это несоблюдение правил содержания духовых инструментов в данном случае заставило Егорова облиться холодным потом. И он каким-то сдавленным голосом спросил у директора:
– А где же мундштуки? Есть ли они?
Егоров отлично знал, что многие, подавляющее большинство музыкантов-духовиков, имеют привычку носить мундштук с собой. Оставит свой инструмент в кладовой, а мундштук кладёт в карман. И в гигиенических целях это целесообразно, да и в критическую минуту мундштук увеличивает тяжесть кулака.
– Какие мундштуки? – удивился директор. – Не знаю… Инструменты – вот, пожалуйста. А насчёт мундштуков не знаю…
– Да ведь играть без мундштуков нельзя! Это же часть инструмента! Неужели их нет?!
– А где они могут быть? – в свою очередь спросил директор. Егоров рассказал ему о привычках музыкантов носить мундштуки с собой. Директор категорически отверг эту версию и заявил, что в последний раз оркестр играл на октябрьских торжествах 1940 года, а потом руководитель оркестра ушёл, и после этого оркестр техникума не собирался. Значит, мундштуки есть где-то, и, конечно, только здесь.
– Давайте искать, – вздохнув, сказал директор, и действительно, в раструбе геликона был обнаружен плотный брезентовый мешочек, тяжёлый, килограммов на пять-шесть весом. К неописуемый радости Егорова, мундштуки были в целости и в полнейшем соответствии с имеющимися инструкциями. Но радость Егорова увеличилась ещё больше, когда в раструбе баритона был обнаружен и свёрток с коробочками, в которых лежали трости для кларнета и подушечки для кларнетов и флейт! О большем нельзя было и мечтать! Заполнив расписку, украшенную большой фиолетовой печатью начальника гарнизона, и пунктуально перечислив все инструменты, Егоров и Трубин с помощью двух выделенных воинов начали переносить инструменты в грузовик. Но Егоров вдруг хлопнул себя по лбу:
– Барабаны!
– Что барабаны? – вскинулся директор. – Вот барабанчик маленький! К нему две палочки!
– А большой, большой-то барабан где?
– Ну разорвали, содрали! А потом и не играли… Не мог же я ещё о барабане думать! И знаете, всё, что у меня было, я вам честно отдал. А уж чего нет, того нет, не взыщите… не так ли, товарищ Трубин?!
Трубин посоветовал Егорову взять барабаны, а кожу действительно можно найти впоследствии.
– В крайнем случае можно и без большого барабана играть. Играли же без них кавалерийские оркестры. А в список барабана не включайте. Какой же это барабан? Эскиз какой-то…