– За! Сейчас буду звонить Смеляку. – И Солдатенков кинулся к телефону.
– Подождите, комбат! Об этом не стоит говорить по телефону! Будет гораздо лучше, если мы этот вопрос разрешим с командиром полка лично! Ведь увидим же мы его в самом близком времени. Или он к нам придёт, или мы будем к нему вызваны. Тогда и решим этот вопрос.
В один из вечеров, когда Солдатенков, комиссар и Егоров мучительно соображали, каким путём достичь большого эффекта при наименьшем количестве людей и как обеспечить успех батальону в давно уже созревшей задаче – овладеть последней линией окопов немцев и тем совершенно расчистить выход на улицу В**, в блиндаж вошёл Кухаров, являвшийся чем-то вроде коменданта КП батальона, и доложил:
– Товарищ комбат! К вам человек из группы Смеляка.
– Какой человек? Кто по званию?
– Человек, в общем, военный, звания не видно, но видать, не солдат!
– Проси войти.
Вошёл действительно одетый в военную форму человек, лет во всяком случае за тридцать пять, совсем худой, заросший бородкой, очевидно, борода у него росла быстро, так как было видно, что он не холил бороду, а брил. Просто давно не брился. Был он в очках. На руке у него висела шинель, через левое плечо был перекинут вещевой мешок. Знаков различия на нём не было, но то, что он не был рядовым красноармейцем, выдавала его обувь. Был он обут в хорошие, хромовые, прямо модельные сапоги, и пояс на нём был новый, командирский, хоть и без звезды на пряжке.
Солдатенков встал.
– Командир батальона я. Кто вы, и ваши документы. Извините, такое уж у нас правило.
– Я понимаю! – отвечал пришедший. – Меня направил к вам командир полка. Фамилия моя Колманов. Я являюсь проводником полка, именно вашего, по В**. Пожалуйста, мои документы… Командир полка считает, что я нужнее здесь в настоящее время.
Солдатенков внимательно прочитал документы, затем передал их комиссару, тот тоже внимательно их перечитал.
– Прошу садиться! – сказал Солдатенков. – Что же! Очень приятно. Значит, одним ценным человеком у нас стало больше. Товарищ Егоров! Распорядитесь поставить товарища Колманова на довольствие, и, пожалуй, вам придётся взять его в свои компаньоны в свой блиндаж, кстати, у вас там есть и диванчик. Спать будете здесь, товарищ Колманов, с начальником штаба, вам это будет полезно, сразу будете введены во все подробности нашей обстановки.
– Слушаюсь! – наклонил голову Колманов.
– А ведь это показательно, что Смеляк именно к нам направил проводника! Значит, он именно нас прочит в наступление. Хорошо! Не слыхали, не было там разговоров насчёт пополнения к нам?
– Слышал эти разговоры, конкретных данных не знаю. А что вам придётся первыми идти в наступление – это знаю. Именно поэтому и послан к вам. Могу вам доложить некоторые сведения о немецких силах перед вашим фронтом, а также о том, что имеется дальше, за линией окопов.
Началась информация проводника. Работали долго, и уже совсем поздно было, когда Егоров всё-таки уложил Колманова спать. Сам-то он давно уже привык спать сидя, устроившись на подобии стула около стола с телефонами. Единственное, что позволял себе Егоров, это расстегнуть воротник гимнастёрки и немного ослабить пояс. Странно, но даже и такой сон, в такой необычной для ночного отдыха позе, его освежал и давал новый запас бодрости.
Колманов быстро и активно включился в работу. Он вычерчивал планы ближайших кварталов города В**, сообщал интересные данные о проходных дворах, о внутреннем виде садов, часто ползал с Солдатенковым и комиссаром на «рекогносцировку», словом, стал очень полезным человеком. Оказалось, что он отлично владеет немецким языком и однажды предложил написать агитку к немцам и прочитать её в мегафон, направленный в сторону немецких окопов.
Комиссар и Колманов долго сочиняли текст, наконец его одобрил Солдатенков, но сразу же и сказал:
– Надо, чтобы Ураганов и Смеляк дали согласие на такую штуку, а потом надо достать такого диктора, чтобы говорил без акцента, чтобы не отличить от немца.
С этим советом все согласились, и Колманов пополз на КП полка.
Явился назад он поздней ночью, почти под утро, с текстом, утверждённым командиром полка и комиссаром, и с «диктором»! Узнав о том, что желательно передавать текст на немецком языке без акцента, Ураганов вызвал кого-то из красноармейцев и сообщил, что этот красноармеец владеет немецким языком не хуже любого немца и никакой немец не различит того, что он еврей.
Это подтвердил и Смеляк.
– Он, конечно, очень ценен нам при допросах пленных, но для такого случая мы его передаём вам! – так сказал Смеляк.
Специалист по немецкому языку был очень занятен. Он был невысокого роста, не очень молод, не расставался с шинелью, поглядывал на всех несколько испуганно и был крайне вежлив и предупредителен, старался вместо слова «товарищ» говорить «пан», так и получалось у него – «пан старший лейтенант»!
Фамилия его была Зильберман. Когда-то, в раннем детстве, ещё в младенческом возрасте, он был со своими родителями перевезён в Польшу и жил там, дойдя до положения бухгалтера в какой-то частной фирме. Вероятно, жилось ему в Польше не очень сладко, и в 1939 году он выразил желание переехать в Советский Союз. В 1940 году он переехал, был устроен на работу, тоже бухгалтером, в какую-то организацию, а зимой 1942 года его мобилизовали в армию. Строевик из него совершенно не получался, ординарец тоже, связным быть не мог, так как по своей осторожности передвигался крайне медленно. Поэтому получалось так, что командиры принимали меры к тому, чтобы Зильберман и вошёл теперь в штаб батальона.
Колманов и Зильберман, как и полагается в ночные часы, с разрешения Егорова устроились отдохнуть, а наутро приступили к репетициям «радиопередачи». Зильберман быстро разобрал текст, несколько раз прочитал его про себя, затем прочитал вслух, а потом уже прочитал его поставленным голосом. Он нарочито отчеканивал концы слов и фраз. Текст ему понравился, и он несколько раз повторил:
– Хорошо, очень хорошо написано!
А затем он начал дотошно узнавать, не опасно ли это – говорить в мегафон в сторону немцев, насколько это будет близко от немецких окопов.
И Солдатенков, и комиссар, и Колманов долго доказывали ему, что будут приняты все меры безопасности, что он будет не один, что никто не заинтересован в том, чтобы он, Зильберман, пострадал, ведь он теперь будет очень нужен. Зильбермана успокоило то, что во время чтения с ним рядом будут и комиссар, и Колманов. Время чтения назначили на 20–21 час, когда у немцев устанавливалось относительное затишье.
В свободные минуты Егоров частенько беседовал с Колмановым о мирных вещах. Выяснилось, что Колманов, конечно, не военный, он был до самого последнего времени научным работником, а конкретно – он доцент ветеринарного института, зоолог. Но кроме своей специальности уделял большое внимание искусству, увлекался серьёзной музыкой, поэзией, иногда, когда чувствует прилив лирических переживаний, пишет и сам стихи! Институт их был здесь недалеко, почти рядом с монастырём, в новых домах, тут же, в этом районе, расположена и их лаборатория, отдельные мастерские, поэтому-то он так хорошо знает этот район. Именно из этих соображений исходили в Комитете обороны В**, когда его решили послать проводником к Прохоровичу, а уж Прохорович к Смеляку!
В свою очередь, он забросал вопросами Егорова и, когда узнал, что Егоров дирижёр, был этим очень обрадован. Беседы их стали оживлённее, и выяснилось, что Колманов действительно хорошо знает музыку. Он очень много и с большим энтузиазмом рассказывал о том, какой хороший в В** симфонический оркестр, о том, как много и плодотворно работал с этим оркестром в период его становления очень известный в своё время дирижёр Д.В. Ахшарумов, как одно время во главе его стоял такой крупный дирижёр, как Григорий Столяров, как были довольны оркестром зарубежные дирижёры-гастролёры, какие замечательные музыканты были в этом оркестре, Авдеев – скрипач, Потёмкин – виолончелист, Семёнов – гобоист, Бейдин – трубач и так далее до бесконечности.
– А какие программы! И что вы думаете, народа всегда было на концертах битком! Вот какой музыкальный город. Бывало так, что в театре, тоже очень хорошем, с прекрасными актёрами, зрителей было меньше, чем слушателей на концерте! Да, да! Я же говорю, что В** крайне музыкальный город! Как же! В нём даже была консерватория, до 1927 года, когда её переименовали в техникум! Больно много консерваторий тогда понаделали, толку от них не было видно! И все эти консерватории были хуже, чем в В**, судите сами: в В** были такие пианисты, как Игумнов, Романовский, тот самый, который играл Ленину, Медем, это же имена? Разве есть или были подобные, ну, например, в Казани? А там-то консерватория! Или в Саратове? А скрипач Вольф-Израэль? А трубач Ямпольский? А теоретики Шваб, Чернов? Ха-ха! Это не шуточки! Но… проворонили! Прошляпили! Не сумели доказать своих возможностей!
Узнав, что оркестр здесь и что Егоров решил его сохранить и для этой цели намерен перетянуть его сюда, к себе, на передовую, Колманов всполошился:
– Вы что? Разве это можно? Ни в коем случае! Вы представьте себе, сейчас вы здесь, людей взяли сюда. А через неделю вас назначат в другое какое-то место. Может это быть? Вполне! Это абсолютно реально. Вы перешли, иначе-то и быть не может. И что вы думаете? Людей перешлют вслед за вами? Да никогда. Ведь они уже будут числиться за батальоном. Кто же их отдаст? Ну хорошо! Солдатенков такой парень, что он-то, быть может, и отдаст! Но другой, любой? Ни за что, и судите сами, где это видано, чтобы командира переназначали вместе с его людьми? Переводят командира – и с ним его людей, тридцать штук! Хо-хо! Это раньше когда-то было: переводили губернатора и с ним его свиту. Но вы-то не губернатор? Нет, вы уж молчите пока! Несут ваши люди службу тихо, смирно, спокойно, никто их не дёргает – и ладно! А там время покажет! Учтите мои слова, верьте мне!
Мало выпадало свободных минут, но и те, что попадались, с Колмановым проводить было интересно.