– Да я понимаю! Сам делаю всё, что нужно, но в глубине, поверьте, такое ощущение, будто вынули что-то из моего сердца! – Они закурили, прикрывая папиросы ладонями рук. Помолчали.
– И даже похоронить как следует не могли! – тихо заговорил Колманов. – Да и как было это сделать? Хорошо ещё, что сумели достать тело из-под обломков! Тут же и закопали! А извещение-то уже написали матери-то? – спросил он.
– Вот не знаю! – отвечал Егоров. – Обычно это делает Ураганов. Надо узнать!
– Я очень бы вас просил! И, знаете, он ведь был один у матери, и такая у них была взаимная любовь! Дружба! Понимаете! Он мне подробно всё рассказывал. С такой нежностью! Да! Представляете себе состояние матери? А ведь она и не молода, и совсем не крепка здоровьем. Старушка! Вы знаете? Быть может, можно было бы написать ей как-то посердечнее? Без этих ужасающих – «пал смертью героя», так и пахнет казённым сургучом! Словом, обойтись без этих ужасных «похоронок»! Хотя, конечно, кто же в данном положении будет писать по-другому. Некогда всё! Действительно же, все заняты больше чем по горло. Да и, быть может, это без «похоронки» будет недействительно при дальнейших оформлениях пенсии там, или чего другого? Ну, чёрт возьми, приложить письмо к похоронке-то этой – можно? Можно же как-то по-человечески всё это сделать, без казёнщины? Ведь матери же пишется о единственном её сыне, единственной её надежде и опоре?
Ураганов согласился с тем, что такое письмо матери Солдатенкова действительно надо написать и приложить к официальному извещению о смерти. Но, посмотрев на бугры бумаг, лежащих перед ним, взглянув, как бы мимоходом, на свои наручные часы, сказал:
– Ну а текст письма к матери уж вы, товарищ Колманов, напишите сами, и посердечнее! Скажите там, что вместо её единственного сына у неё теперь весь наш полк считается сыновьями. С удовольствием подпишусь и все сыновние обязанности на себя приму. Я-то о своих ничего не знаю! Тоже один как перст! Пишите, пишите! И на машинку не давайте, пошлём от руки. Так теплее! А подписи сделайте две, так: по поручению личного состава батальона, которым командовал ваш сын, и всего полка – командир полка и комиссар. Ладно? И пусть она, старушка-то, пишет нам обо всём, и о нуждах своих тоже, поможем, до верха дойдём, а помощь ей окажем любую! Хоть в этом заменить ей родного сына!
Колманов был совершенно удовлетворён. Он взял несколько листов бумаги, уселся у края одного из столов и весь ушёл в составление письма.
Потом он показал письмо Егорову, в черновике, и, к чести Колманова, надо сказать, письмо получилось действительно хорошим и по-настоящему сердечным, тёплым, сыновьим. И в дальнейшем мать Солдатенкова не раз писала в полк хорошие, в полном смысле слова – родственные письма, посылая свои материнские наставления и пожелания, снабжая их, вероятно, искренними благословениями – на дальнейшие удачи и победы. Её письма, как правило, читали по взводам и отдельным блиндажам. Полезные были письма!
В своих письмах она писала всегда о том, что письмо Иосифа Степановича, где он просил весь его полк считать её сыновьями, очень помогло ей в её горе, что оно помогло ей легче перенести своё одиночество, она по-прежнему стала ждать писем от своих, теперь уже, сыновей и знала, что там, далеко на фронте, сражаются с врагами её сыновья. И её не забывали! Писали ей и Смеляк, и Ураганов, но чаще и больше всех – Колманов.
А батальон так и закрепился со своим названием, «Солдатенковский»! Никто не давал никаких приказов об этом наименовании, не было никаких собраний по этому поводу, а вот так, был и будет батальон Солдатенковский.
Интересно и то, что ни один из последующих комбатов не возражал против этого названия, наоборот, бывали моменты, когда кого-нибудь из провинившихся красноармейцев, а бывало, что и командиров, комбат отчитывал:
– Совесть-то у тебя есть? А? Где же она, твоя совесть-то? Ты же имя Солдатенкова подводишь! Забыл, как наш батальон называется? А? Сол-да-тен-ков-ский! Значит – героический! А ты… вот подам рапорт о твоём отчислении из батальона, тогда запоёшь!
А куда уж было переводить? Солдатенковский батальон всегда был первым из первых, и более опасного места, чем этот прославленный батальон, не было, за исключением, может быть, штрафного батальона, но ни один человек из смеляковского полка в штрафники не попадал.
В общем, передышка в Песковке быстро закончилась.
Полк был полностью укомплектован людьми. Было получено недостающее оружие, начальник боепитания ходил торжественно-счастливый, его возможности стали почти неограниченными, только бы не подводила транспортировка.
Совершенно незаметно появились в Песковке Прохорович и Гаврюшин – с таким видом, будто бы они отсюда и не выходили.
Их у штабных избушек встретили Смеляк и Ураганов, и все вместе они вошли в штаб, а через полчаса связные вызвали туда же всех командиров батальонов, целый ряд других командиров, в том числе и Егорова.
Ни Прохоровича, ни Гаврюшина в штабе уже не было. Смеляк стоял у стола и внимательно рассматривал план города В**, вернее, какой-то одной из его частей.
– Все собрались? – спросил он у Варламова.
– Так точно. Все вызванные на месте.
– Отлично! Итак, товарищи командиры. Через два часа выступаем. Опять нас ждёт переправа, но теперь у нас уже есть достаточный опыт в умении осторожно передвигаться, надо только всех наших новых товарищей хорошенько проинструктировать. Направление наше несколько меняется. Все знают план города В**? – спросил он.
Командиры ответили, что знают.
– Ещё лучше. Значит, от переправы – правее нашего прежнего движения. Ближе к мосту, вернее, остаткам моста. Задача – перехватить проспект, ведущий от моста вверх, в город, и помаленьку выжимать фашистов из занятых ими городских кварталов. Товарищ Колманов здесь?
– Так точно! – ответил Колманов.
– Вам много работы! Пожалуйста, садитесь здесь и готовьте схему.
Затем Смеляк отдал распоряжение о порядке марша, после чего отпустил командиров, а беседу продолжал с Трусковым, Машиным и Егоровым. Всё было и предельно просто, и в то же время очень трудно. Егоров получил задание прощупать разведкой, кто и что спереди, справа, слева, а Машин – задание подготовить КП полка в наиболее удобном его расположении с учётом хорошего обзора.
– А музыканты, товарищ майор? Разрешите, как и раньше, считать их комендантским взводом? – спросил Егоров у Смеляка.
– Да, да! Конечно! Хотя и клянчил у меня Вишнецкий, чтобы мы их ему передали. Дескать, большая у него убыль в санитарах. Но я ему дал из пополнения солидных людей, с бородами, знаешь? Народ обстоятельный и, конечно, сердечный! Да! Твои люди будут у нас под боком. Скажи старшине Королёву, пусть действует!
– А инструменты?
– Всё так же! Ящики твои при Соломском и человека оставь, а то и нескольких. Смотри сам там!
Вопрос о музыкантах и оркестровом имуществе, таким образом, был решён, и Егоров, чувствуя себя совершенно спокойным, пошёл к своим разведчикам, Бибчикову и Шахмаметову, изложить им сущность полученного задания. Это было простым делом, оба командира принимали и понимали всё с полуслова, и, естественно, они оба сейчас же углубились в карту и начали решать задачу на проведение предстоящей разведывательной операции. Наконец, причём быстро, все вопросы были решены, и оба командира вместе с Егоровым пошли к командиру полка.
– Ну? – встретил их майор Смеляк. – Уже можете доложить свои планы? Главное, как всегда, по возможности – максимальная ясность, отсутствие своих «предположений» и безопасность. Понятно? Ну а теперь слушаем!
С предложениями разведчиков Смеляк согласился, пожелал им ни пуха ни пера и, напутствуя пожеланием провести операцию без потерь, разрешил действовать.
Выйдя из штабной избы, разведчики столкнулись с Колмановым.
– Когда решили выходить? – спросил Колманов.
– Выходить-то можем хоть и сейчас, – отвечал Шахмаметов, – а на тот берег будем выходить с темнотой. А почему вас это интересует?
– Да думаю, что мне с вами стоило бы пойти. Всё-таки я и там все закоулки знаю…
– А по-моему, вам не стоит идти с нами! Командир полка будет выходить не раньше часа ночи, и вам, конечно, стоит быть с ним. К этому времени мы уже сумеем доложить ему обстановку на том участке, и вам будет легче оперировать своими закоулками и чем там придётся…
Колманов помрачнел и посмотрел на Егорова. Но Егоров сейчас же, и очень энергично, поддержал разведчика:
– Куда нам с вами, товарищ Колманов, равняться с разведчиками! Ясно же, что мы пока что в деле обуза для них. Да ещё, что очень возможно, демаскируем их. Поверьте, что они великолепно знают и свои задачи, и цели. Безусловно, ваше место около командира полка. Кто ему будет давать разъяснения?
Колманов похмыкал, побурчал что-то под нос, но всё-таки в конце концов улыбнулся и крепко пожал руки разведчикам.
Никто и не заметил как разведчики, даже здесь, в Песковке, скрытно, не обращая ничьего внимания, исчезли.
А с наступлением темноты, соблюдая строжайшую маскировку, полк выходил из Песковки.
На этот раз после всех выходил Смеляк со своим штабом.
Соломский со своим хозяйством, в состав которого входил теперь Саша Бондаренко с Сонечкой и инструментами и ещё три музыканта из более солидных по возрасту, уже значительно раньше отправились на своё прежнее место в соцгородке, куда срочно заново перенесли и телефонную связь.
А Егоров в который уже раз испытывал волнение и за исход разведки, и за разведчиков.
Смеляк, умевший, очевидно, читать на лицах состояние людей, подошёл и спросил:
– Волнуешься? Беспокоишься?
– Товарищ майор! Это же, вероятно, естественное волнение? Как же можно быть спокойным?
– Да! С трудом выковывается из тебя военный человек! Тогда, значит, мне в моём положении надо просто ложиться в гроб и помирать сразу, без оглядки, как говорят?
– Как это? Почему, товарищ майор?
– Вот у тебя оркестр, люди, которых мы по возможности оберегаем, да разведчики, люди высокой опытности и инициативы! Сколько же всего у тебя людей?