Полк Смеляка, как и все другие полки дивизии Прохоровича, укрепился на славу и хотя и не продвигался вперёд, но не уступал ни одного вершка из занятой им территории и жестоко бил фашистов, продолжающих яростные атаки на бывшие когда-то их позиции. Теперь уже немцы не могли говорить даже по берлинскому радио о том, что город В** – их город. Нет! В этом городе, в довольно значительной прибрежной части, были советские войска, и от центра города было очень близко, но войска стояли, не шли вперёд, это нервировало немцев и заставляло держать свои воинские части в В**, для нас же это значило, что меньше немецких войск будет передано на Сталинград. Передать В** целиком в руки румын и итальянцев немцы не могли. Следовательно, задача решалась вполне успешно. Больше того, в В** присылали новые, свежие немецкие части, правда, свежесть этих самых войск была весьма сомнительна, вновь прибывающие немецкие солдаты были или уже пожилыми, перешедшими за пятидесятилетний возраст людьми, или же совсем желторотыми юнцами, хотя и те и другие пытались держаться с гонором. Правда, и те и другие воевать не умели, а может быть, и не хотели, но всё же это была определённая сила, и сила эта оседала в городе В**, вместо того чтобы быть в Сталинграде, и ежедневно уменьшалась в количестве, топчась на одном месте.
Глава 31
С новыми своими обязанностями Егоров освоился совершенно. И даже прошли его постоянные, мучительные беспокойства за точное соблюдение элементов ведения боя. Он великолепно знал, что всё предусмотренное и указанное в «расписании» будет выполнено совершенно точно, но всё-таки всегда, как правило, придирчиво поглядывал на часы и фиксировал начало артподготовки, атаки, докладывал об установленных им, постороннему глазу незаметных, упущениях, нарушениях и добивался ювелирной точности в исполнении приказа.
Смеляк посмеивался, но великолепно реагировал на его доклады и не раз говорил Прохоровичу:
– Побольше бы нам таких капельмейстеров!
Несмотря на то, что перед полком, как, впрочем, и перед всей дивизией, сейчас не стояла задача продвижения вперёд, полк был в трудном положении. Всё-таки он был выдвинут вперёд, а соседи по многим причинам не смогли стать вровень с ним и таким образом расширить фронт. Фланги полка хоть и не на значительном расстоянии, но открыты. Это знали фашисты и всячески стремились использовать эти обстоятельства в свою пользу.
Следовательно, полк был всегда начеку, в напряжённом состоянии, ежедневно отбивал атаки, брал пленных, брал трофеи, но нёс потери и сам. Потери были небольшими, но каждый человек был дорог и каждый выбывший из строя вызывал сожаление и печаль у оставшихся.
Единственное преимущество было то, что полк Смеляка теперь не подвергался ни налётам авиации, ни артиллерийскому обстрелу, слишком близко к немцам стоял, и, естественно, у немцев было опасение уничтожения своих людей. Всё остальное было в увеличенном количестве. Давно отвыкли питаться днём, обедали только ночью и даже привыкли к этому. Привыкли и к тому, что днём не появлялись представители дивизии, но зато все появлявшиеся в полку командиры из вышестоящих штабов получили у красноармейцев название «ночные птицы». Зато отлично работала телефонная связь, и Смеляк ежедневно, по нескольку раз в день, связывался с Прохоровичем.
Пополнение давалось регулярно, но в «малых дозах» и почему-то, как правило, в предрассветные часы, и получалось так, что молодые командиры, прибывшие для беседы к Смеляку в его блиндаж, оформившись в ту или иную роту, уже не могли под дневным светом добраться до места своего назначения и были вынуждены ждать следующей ночи. Вышло так, что местом их пребывания стал блиндаж Егорова. Получилось это, быть может, потому, что большую часть времени Егоров был у полкового командира, в блиндаже в это время оставался только Кухаров со связистами, может быть, и потому, что даже и в присутствии Егорова, работающего за подобием стола над своими бумагами, было всегда тихо, но традиция эта узаконилась и прибывших направляли дожидаться в егоровскую резиденцию.
Командиры приезжали не только уставшими, но и в какой-то мере обалдевшими. Молодые лейтенанты, жаждавшие героических поступков, мечтавшие о блистательных бросках вперёд во главе своих взводов и рот, а может быть, чёрт побери, и батальонов, сперва принимали тяжёлое испытание в теплушках, затем толкались на пересыльных пунктах, набираясь там не только разных впечатлений, но и неприятных сюрпризов в виде насекомых, затем попутными машинами, а чаще пешком добирались до штабов дивизий, а уж потом ошарашивались переправами, преградами и в конце концов до своих подчинённых ползли по земле.
Справедливости ради надо сказать, что подобные переживания и испытания кого угодно могли ошарашить.
Как правило, все эти командиры были очень утомлёнными, и было видно, что они мечтают прежде всего о возможности поспать!
Егоров, как гостеприимный хозяин, самым категорическим образом заявил Кухарову:
– Укладывай их спать. Пусть ложатся на этот диван, на топчан. Только к столу не подпускай. Подкорми и укладывай.
Кухаров, ревниво оберегавший диван, а вернее, нечто оставшееся от дивана, с оторванной обивкой, с вылезшими пружинами, стоявшее не на ножках, а на обрубках деревяшек, сперва противился этому.
– А где вы будете отдыхать? Тоже ведь и вам иной раз полежать надо, да и заснуть когда-никогда! Полежат и на полу, молодые ещё!
– Дмитрий Александрович! Не спорь! Не нужно! И, пожалуйста, делай, как я говорю! Неизвестно, когда они у себя смогут поспать!
В конце концов Кухаров проникся должным вниманием и заботливостью к молодым командирам и неукоснительно следил за тем, чтобы юные лейтенанты отдыхали на диване. Но однажды, когда «гостей» в блиндаже не было, Егоров же только что явился от полкового командира и собирался попить чаю в тишине, Кухаров с тревожным выражением заявил ему:
– Диван-то надо выбрасывать. Вы к нему не подходите!
– Почему же это? Что с ним? Минировали его, что ли?
– Кабы минировали! Хуже! Весь во вшах! Что там делается!
Егоров сразу не понял всего этого.
– Как во вшах? Откуда же они? Ведь мы же с тобой за собой следим аккуратно, и в штабе у нас тоже порядок?
– Мы-то следим, а вот те, кому вы разрешаете на нём спать, не очень-то за собой следят! Да и как им было следить-то? В вагонах, что ли? Или на пересыльных? Я вам говорил, что не надо их пускать!
– Об этом не говори! Придумай, что теперь сделать!
И сейчас же он почувствовал, что где-то у него чешется, и непроизвольно – он почесался. Кухарову только этого и недоставало!
– Ага? Уже чешетесь? Значит, вы тоже набрались? Что же это такое?
Немедленно Кухаров организовал купанье, стирку, ошпаривание и даже утюжку где-то раздобытым древнейшим и огромнейшим утюгом. Диван же был немедленно выброшен из блиндажа, а когда совсем стемнело – отнесён Кухаровым в сторону фашистов, ближе к ним.
– Пусть познакомятся с нашими бекасами! – говорил Кухаров. На что спокойный, серьёзный басист Наговицын, привлечённый Кухаровым к борьбе с паразитами, отвечал:
– Небось! У них не хуже, а злее и больше!
Вместо дивана Кухаров и Наговицын соорудили какое-то подобие саркофага из дверей, досок, фанерных листов – «для приезжающих», которое Наговицын сейчас же окрестил – «номера без прислуги», а затем отдельный не то топчан, не то лежак для Егорова.
Но всё это не спасало положения. Вши были, и бороться с ними приходилось серьёзно и ежедневно!
Оказалось, что не только блиндаж Егорова был в таком положении. Стали жаловаться и Смеляк, и даже врач Маринин, часто и помногу пребывавший в окопах. Был вызван сам Вишнецкий, как начальник санчасти и главный медицинский советник.
– Что же удивительного? – говорил Вишнецкий. – Где вы живёте? В земле! И вошь тут будет, так или иначе. Когда вы раздеваетесь? Почти никогда! Когда купаетесь? Ужасно редко! Что же вы хотите? Но надо следить за чистотой. Это уменьшит вшивость, но не ликвидирует её.
Принимали много мер, но часто можно было видеть маленькое белое пятнышко на петлице, на рукаве собеседника. Вдруг это пятнышко перемещалось дальше. Это были вши, вши, портящие кровь и нервы, укорачивающие и так уже находящуюся под всегдашним риском жизнь.
Шли дни! В днях этих было мало радости. Положение на фронтах было трудным. Освобождение нашими войсками даже какой-то никогда ранее не слыханной деревни воспринималось как праздник, но, увы, и такие сообщения были редкими. Положение Сталинграда ухудшалось, немцы упорно лезли к Сталинграду, и казалось, что выхода из положения уже нет! Смеляк всеми силами старался развеять тяжёлое настроение своих командиров и говорил:
– На войне нельзя предаваться унынию! Обязательно надо верить в победу. Ну что же? Тяжело в Сталинграде? Правильно! Ужасно в Ленинграде? Тоже верно! А может ли быть на войне всегда легко? Конечно, не может. А смотри, какие люди собираются в Сталинграде! Какие орлы! Чуйков, Василевский! Это же имена, это герои! А как держится Ленинград? Какие там люди? Голодные, а чудеса творят! Не только военачальники и командиры, а простые ленинградцы! Нет! Вы, друзья, неправы! Поверьте, всё будет отлично!
Ураганов вступал:
– Да почему ты думаешь, что мы не знаем, что победа будет наша? Мы все это знаем и верим в это безоговорочно. И всех красноармейцев этому наставляем и внушаем им эту веру. Но ведь каждый из нас думает ещё и о тех, кто там, как им тяжело, трудно, какими усилиями и жертвами они подводят дело к победе!
– Ещё бы! Конечно, трудно! Но ведь, когда мы шли на войну, мы и должны были готовить себя не к празднику, не к прогулке с оружием, а к большим трудам, и нет большего труда, чем труд боевой, ратный!
Мысли были в Сталинграде, Ленинграде, а своя, здешняя обстановка диктовала свои условия, заставляла нести свои жертвы.
Разведка донесла, что против полка Смеляка встала новая немецкая часть. Часть румын, до того занимавших эти позиции, увезли, вероятно, в Сталинград, немцы же особенно вооружены ротными миномётами. Как всегда, сведения разведки были точными, и подтверждение правильности полученных сведений полк Смеляка испытал на себе в эту же ночь.