Но зато он узнал людей! И каких людей! И это окружение людей, людей с большой буквы, давало ему силы, бодрость, заставляло не унывать, не расслабляться и всегда поддерживало уверенность в обязательной победе, в обязательном торжестве нашей Родины! Иначе зачем же всё это?
Но бывали моменты, когда эта уверенность пропадала.
Давно уже Машин оборудовал новый КП в этом глубоком подвале, и Прохорович приказал Смеляку перейти в него. Егоров же со своими делами и подопечными, вновь приезжающими командирами, остался на старом месте.
Однажды был очередной огневой налёт. И во время этого налёта Егорову позвонили от Смеляка. Говорил оперативный дежурный по полку, дежурил Вася Селезнев. Он командовал огнемётчиками и был в самых дружеских отношениях с Егоровым.
– Егорыч! Призатихнет буря – и приходи сюда! К тебе дело у хозяина!
Сказал просто, обычно, как всегда говорил, немножко растягивая слова и вместо буквы «о» произносил среднее между «о» и «а», больше похожее на «а».
«Буря» немного приутихла, и Егоров пополз в блиндаж Смеляка. Подходя к блиндажу, он встал и уже хотел перешагнуть порожек, ведущий на лестницу вниз, но путь ему преграждал какой-то убитый, лежащий поперёк дверного проёма, и надо было сделать гораздо более широкий шаг, чтобы не наступить на него. Егоров уже привык к убитым, притерпелся, «одеревенел», как сам про себя он говорил. Он перешагнул через убитого и вошёл в блиндаж. Разговор со Смеляком был недолгим. Егоров осмотрелся вокруг и недоумённо спросил:
– А где же Вася-то? Он же ведь сегодня оперативный!
– Да!.. – мрачно ответил Смеляк. – Разве ты его не видел?
– Где? – начал догадываться Егоров.
– А у входа! Поперёк входа упал! И вышел-то на секунду, и стрельба-то уже кончалась, так надо же, из-за угла осколок и прямо в горло! Вот Васи и нет!
Егоров вскочил и побежал к порогу. Но Васи уже не было! Похоронная команда уже вынесла его и, вероятно, уже закапывала где-то в месте, о котором никому ничего не будет известно потом, не на кладбище, конечно!
Тут уж Егоров не выдержал, слёзы хлынули у него из глаз, и, вероятно, он издал что-то вроде рыдания, так как на лестницу выбежал Смеляк и схватил его за руку.
– Ну, ну! Ну, ну! Не поддавайся брат! Война слёз не любит. Ты, знаешь, мсти за Селезнева, за Васю-то! И за других тоже. За всех… а плакать потом, после войны! Вы ведь друзьями были? Что же поделаешь? Ты только помни о нём, помни, что погиб он за нашу Родину, за наш поруганный, но не обесчещенный народ! Помни сам и детям своим расскажи о нём, чтобы и они его помнили! А плакать не надо! Идём-ка работать!
Вася Селезнев! Бесконечно любивший своих уже старых родителей. Последний их и, кажется, единственный сын, надежда и упование стариков. Как он рассказывал о них, с какой любовью писал им письма. Подписывался он всегда «ваш любящий сын, Вася». Теперь Вася лежит в земле, которая вот-вот сровняется, забьётся, и никто никогда не узнает, что здесь лежит молодой, сильный, любящий человек с горячим сердцем и с преданной душой.
Очень долго Вася Селезнев стоял перед глазами Егорова.
Но где-то кто-то решал судьбу Егорова, и вскоре это решение приняло реальные формы.
Становилось уже прохладно, днём ещё грело солнце, но вечера и ночи давали себя чувствовать и без шинели было уже не по себе. Однажды Егоров должен был проделать большую работу вместе с Соломским и поэтому совершил свой очередной «крестный» путь через «Голгофу» – переправу.
К вечеру они закончили своё дело, и Егоров наметил своё обратное путешествие часов на восемь вечера, когда уже стемнеет. Пока же он вышел из дома и остановился у двери – покурить, подышать свежим воздухом без опасений быть подстреленным. Сейчас же к нему подошёл Бондаренко и стал расспрашивать о своих товарищах. Внезапно из-за угла откуда-то выбежал запыхавшийся красноармеец, одетый более тщательно, чем солдаты в полках, что явно говорило об его причастности к какому-то вышестоящему штабу. Красноармеец этот подбежал к Егорову и Бондаренко и спросил:
– Вы из смеляковского полка? Не знаете, где найти старшего лейтенанта Егорова?
Удивившийся Егоров отвечал:
– Это я Егоров.
– Ох! Вот как хорошо-то! Вам пакет, распишитесь, а другой пакет надо сдать в штаб. Есть кто-нибудь в штабе-то у вас?
– Конечно, есть. Проходите в штаб.
Егоров вместе с Соломским вскрыли пакеты, Соломский первым прочитал содержимое и воскликнул:
– Вот это да! Значит, расстанемся с тобой, друг ты мой дорогой!
– Как расстанемся?
Егоров внимательно стал читать напечатанный на тонкой папиросной бумаге текст. Текст этот гласил: «В связи с ликвидацией полковых оркестров и организацией таковых при штабах дивизий на должность военного капельмейстера дивизии назначается т/инт 1-го ранга Егоров». Затем шли подробности, когда приступить к работе, к кому явиться и так далее. Получалось так, что приступать надо было завтра, с утра!
– Ах, как жалко, что тебя не будет! Так ты пришёлся нам ко двору! Так все привыкли к тебе… Да и ветеран ты уже, один из самых старых в полку! С самого начала ведь! Но приказ есть приказ, и его надо выполнять!
Егоров ещё не осознал этого приказа и понимал только то, что из полка ему надо выбывать, и это вдруг его огорчило. Трудно было в полку, тяжело, опасно, смерть ходила рядом, в ногу, радостей в нём не было, была только опасность и тяжёлая, трудная ответственность. И всё же полк показался ему таким родным, блиндаж таким уютным, как дом! А люди? Товарищи, делившие с ним всё и хорошее, и плохое, старавшиеся в силу своих возможностей помочь и обезопасить его, люди, ставшие в боях близкими и дорогими! Как всё это трудно… И, наконец, он уйдёт, а что будет с его музыкантами? Инструментами? И что надо делать?
Подсказал Соломский:
– Я думаю, что всё-таки тебе надо сходить в полк. Доложить, попрощаться. Я сейчас туда позвоню, оформлю всё тебе здесь. Ты к утру приходи сюда, в дивизию, двинешь прямо отсюда. А в конце концов в нашей же дивизии ты будешь рядом! Так что и видеться, и общаться будем! Ничего, брат!
Весь в сомнениях, раздумьях, выбитый из ставших для него уже привычными условий, Егоров шёл «домой», и больше всего мучила его мысль о том, не будет ли этот перевод в дивизию расцениваться как бегство, как уход от опасностей, в которых останутся его товарищи. У него уже начало созревать решение заявить Смеляку, что он отказывается от этого назначения и просит оставить его в полку.
«Да, конечно, сделаю так! Останусь в полку, но… если упразднятся оркестры в полках, то, естественно, упраздняется и моя прямая должность. Кем же может меня Смеляк оставить? В штабе? Но ведь у меня же нет никакого военного образования. Зачем же неуч нужен в штабе? Действительно, с другой стороны посмотришь, много неучей занимают должности, не принадлежащие им ни по каким правам! Но занимать чужое место не в моём характере. Тогда что же? Командиром взвода? Но у командира взвода должно быть знаний и умений чуть ли не больше, чем у командира батальона. Стреляю я плохо, тактику боя изучил, но этого же мало, и разве способен я на то, чтобы увлечь хотя бы взвод за собой? Вон сколько людей во взводе, и все они разные. Нет, командир взвода не получится из меня! Тогда что же? Не знаю, ничего не знаю!..»
В таком состоянии дошёл он до блиндажа Смеляка. Командир, комиссар и начальник штаба сидели за столом и говорили о чём-то, видно было, что разговор у них был секретный. Поэтому Егоров сел в сторонке, решив подождать окончания их беседы. Но всё видящий и всё чувствующий Смеляк увидел его и немедленно обратился к нему:
– Егоров! Ты здесь? Ну, молодец, что пришёл проститься! Это ты сделал очень хорошо! Доволен ты своим назначением? Мы все довольны за тебя, всё-таки будет меньше трёпки у тебя и заниматься будешь своим делом!
Оказывается, ещё утром, когда Егоров был у Соломского, Прохорович позвонил Смеляку и сказал ему о решении взять Егорова в штаб дивизии, поэтому и посыльный с пакетом искал Егорова именно у Соломского.
Все свои сомнения и раздумья Егоров изложил, совершенно откровенно и чистосердечно, командованию полка.
И неожиданно услыхал голос комиссара Ураганова, который по отношению к нему был обычно особенно сдержанным и холодноватым:
– Насчёт того, что будут тебя рассматривать как беглеца, это, конечно, ересь! Ни у кого даже мысли такой не будет. И неизвестно ещё, когда ты будешь больше находиться на передовой, по-моему, передовая для тебя только-только начинается. А оставаться здесь, что, безусловно, делает тебе честь, подчёркивает твой патриотизм к полку, твою любовь к людям, но сам ты должен понимать, что всё-таки целесообразно использовать тебя как специалиста! В конце концов, любой грамотный и культурный командир освоит штабную работу – ну за месяц, за три, наконец, но оркестром управлять далеко не каждый сможет. Зачем же тебя делать командиром взвода, роты, если ты нужен по своей прямой специальности? Не удручайся такими мыслями и знай, что всё сделано правильно!
– Верно! – вступил Смеляк. – И люди твои встанут на своё место. Есть уже приказ всех уцелевших музыкантов свести в дивизионный оркестр, но с опросом. Может быть, кто-то захочет остаться в полках, но уже в качестве рядовых бойцов. Вот видишь, ты и дожил до того времени, когда и ты, и твои музыканты понадобились! Помнишь, мы с тобой об этом летом-то толковали?
А Варламов огорчённо вздохнул и сказал:
– А мне жаль отпускать Егорова! Так мы с ним сработались славно! Для штаба – это золотой человек! Безотказность и чёткость… Но приказ есть, и говорить больше нечего! – он повернулся к Егорову и любовно, но весьма крепко ударил его по спине.
– Ну что же! Значит, будем заниматься своим делом! – сказал Егоров. – А когда можно будет забрать людей и инструменты?
– От тебя зависит. В каждом полку ты должен самолично всё установить, составить раздельные списки и на основании твоего рапорта по этим спискам будет приказ на перевод их из полков в дивизионный оркестр. Тогда и будут люди у тебя. Тут уж разворачивайся сам!