Эгава приказывал избивать лодочников за то, что бросили гибнущую «Диану» в море. Вся сотня их лодок разбежалась тогда по бухтам. Рыбаки уверяли, что это Путятин им велел, он понял, что идет шквал, предсказывая все по вершине Фудзи. Эгава полагал, что рыбаки хитрят. Как самые нищие люди в государстве, они являются и самыми лживыми. Это их уловка... Но вот опять... Ударил ветер в бухту. На заливе поднялись волны в пене.
Путятин долго смотрел в трубу и сказал, что волны величиной в полторы русских сажени.
– А в бухте волны только в один сун величиной! – с упреком добавил он. – И вы, Эгава-чин, оставляете такую бухту без внимания!
Он прав. Эгава и это знал. Но Эгава даже не смел ответить сегодня на прямой вопрос, удобное ли место для постройки корабля на Усигахора.
Налетел ветер, шквалы шли порывами. Лодочники заявили, что не поедут, не хотят утопить посла. Понесся снег. Деревья, как прутья, секли воздух и гнулись.
Путятин еще смотрел в трубу, кутаясь в клеенчатый плащ. Его собственные суда – баркас и шестерка – были вытащены на берег, их конопатили. Просили японцев привезти из леса мелких сосновых кореньев. В Хэда плотники не понимали, зачем это надо. Никто не знал, но плотники Аввакумов и Глухарев им толковали через переводчиков как бы про какое-то черное масло.
Путятин велел расходиться по домам и пить чай, а офицерам отправляться в чертежную.
Эгава очень дисциплинированный чиновник. Посол и адмирал просил совета, но Эгава не подает такого совета, чтобы Путятин потом не обижался и не досадовал. Нельзя повредить будущим отношениям. Посол и адмирал только сам принимает решения и распоряжается. Эгава не смеет подавать совета, который походит на решение. Несмотря на любовь к живописи, па стремление изучать науки и искусства Запада и на свои гениальные способности, Эгава знал, что должен оставаться чиновником до мозга костей. Только при этом условии может изучать науки. Как на Западе этого не понимают! Он был не только гениальным инженером-самоучкой и гениальным мастером живописи, он мог быть гениальным притворщиком и чиновником. Он умел вдохновенно лгать и проникнуться лучшими чувствами, с соблюдением всех особенности служебного такта и аристократической деликатности.
Путятин взят на службу правительством Эдо. Ему назначен оклад, рис с мукой, сахар. Всем его офицерам назначены деньги. Если все это будет израсходовано в Хэда, деревня разбогатеет. Всем морским солдатам мука, рис и, если удастся, свинина или кабанина. И всем без исключения рыба. Все эти люди теперь как бы наши, они работают, обучая Японию. И Путятин гораздо выше Эгава но должности. Его офицеры выше, чем чиновники, приехавшие в Хэда. Японское правительство всем платит не зря. Но потом эти деньги русский царь возвратит Японии. Когда произойдет расчет долгов, тогда увидим по обстоятельствам, сохранятся ли государственное уважение и любезность или тоже будут взяты обратно.
Русские офицеры уже заявили Эгава, что им совсем не надо риса, только надо денег, так как они привыкли сами покупать, что им надо. Одним рисом обойтись не могут, но могут одним вином.
Эгава пытался доказывать, что рис те же деньги. Матросы это понимали, но им рис не дают. А офицеры не понимают. Русским ведь не скажешь, что за мешок риса моряки во время шторма, задержавшись в порту, могут снять гостиницу или комнату в частном доме, взять жену на месяц или на два, и все будет оплачено, все будут довольны. За все без исключения можно платить рисом, и любые услуги будут предоставлены. Русские матросы это понимают. Напрасно офицеры не слушают, что им говоришь. Отвечают, что не согласны, никогда нельзя им сказать, что хотелось бы!
Путятин, как западный человек, светский, умный и образованный, великий путешественник, одним своим появлением создает новую историю Японии, хотя это нами не признается. Он характером твердый, человек могущества и принципа.
Мокрый, иззябший Ябадоо пришел домой и сам раздевался в сенях, когда подбежала жена помогать.
– Сегодня никуда не пойду, – заявил муж в комнате, заталкивая босые ноги под низкий стол, под одеяло, где была горячая жаровня.
– Ну как твои дела с Ко-ко-ро-сан?
– Ко-ко-ро-сан очень хороший, умный! Очень верно служит своему императору! За каждое бревно, за каждую доску беспокоится. Это меня покоряет. Старается, чтобы не заплатить Японии лишнего. Очень хорошо понимает в сортах дерева. Деревья называет по-японски. У него есть глаз и умение.
– Он с тобой вежливо говорил?
– Он офицер императора и умеет строить европейские суда. Если бы он грубо говорил, тогда не надо было бы это вспоминать. Как мог увидеть трещину внутри? Под корой все видит. Но трещины нет. Ответственность за постройку судна на мне, а они работать не начинают, только разговаривают. Погода им мешает. Но знают дело. Я успокоился, когда понял Ко-ко-ро-сан. Построит хороший корабль! Возраст дерева знает... Сухое или сырое. Сколько сушили.
– Он не японец?
– Нет.
Ябадоо имел слабость чваниться на людях. Дома он смешлив. Согрев ноги, он вскочил и стал поспешно изображать, как ходит капитан, как ест посол, как матросы едят рис, а ложки прячут в сапог. Собрались все девчонки и все хохотали. Отец только умолчал, что Ко-ко-ро-сан назвал его «старый хрыч».
– Да, у Ота бардаки и магазины, – сказал самурай, утешая жену и детей, – а у меня честный труд. Конечно, бардаки выгоднее содержать, чем работать.
Утром небо прояснилось.
Ябадоо темнее тучи шел по берегу, когда увидел Колокольцова – просиял. Сложил губы бантиком, словно пробовал конфетку. Он обрадовался, как будто встретил родного племянника.
Александр Александрович насторожился: «Почему Ябадоо стал так хорош? Я его обругал вчера, а он рад, словно сам оставил меня в дураках».
Ябадоо показал на бухту и на гору, куда вчера не попали. Он сказал по-русски:
– Поедем... седне...
– Поедем, – отвечал Колокольцов.
Ябадоо, подойдя к Татноскэ, просил перевести, что сегодня после осмотра места скажет для Ко-ко-ро-сан что-то очень важное. Ябадоо нахмурил брови, грозно вытянул лицо и тут же ласково улыбнулся Колокольцову.
Глава 10УЩЕЛЬЕ БЫКА
Серые облака редью шли через теплевшее солнце. За полукруглой косой в валунах и соснах – в море идут волны. В бухте их почти нет, от этого вода кажется еще синей и холодней. Она прозрачна до далекого дна, где просматриваются с причала дохлые рыбины, как утонувшие большие куски белой бумаги.
Вода билась и хлюпала под сваями, куда пришвартовывалась большая японская фунэ, сен коку фунэ, корабль в тысячу тонн, поданный сегодня Эгава для посла.
Елкин встал у тяжелого бревна – правила – с двойной лопатой на конце. Гребцы в коротеньких ватных халатах, падая, налегали грудью на весла. Длинная гора покатилась тучными быками коричневого камня мимо, фунэ прошла под вогнутой кручей. Деревня осталась сзади.
В это время погода опять переменилась, угас сиявший в солнце пологий дальний берег, где местные плотники строили лодки для рыбаков. Сизые облака впереди набухали и лохматились, небо потемнело от гор до гор, словно над бухтой натянули мохнатый потолок. Ветер захолодал, свет моря погас, вода померкла и стала серой.
По коричневому быку с лесом на вершине облако тумана при сильном ветре покатилось вниз. Фунэ вышла на траверз лесистого ущелья, и облако понеслось ей навстречу. Оно закутало все вокруг, но вдруг проредилось, приоткрывая лес и дремучее ущелье.
Японцы и матросы, видимо уже знавшие друг друга, перескочили с борта на свежепостроенный причал на сваях, закрепили канаты и поставили трап, делая все это дружно, без слов понимая друг друга, словно служили в одной команде.
Площадка частью вытоптана, а частью в кустарниках и молодых деревьях. Прокатана лесотаска, ведущая к причалу от ущелья. Наверху высокая круча вся в лесу, по ней столбом идет в туман крутое ущелье. По чаще наверху заметен лишь широкий желоб из лесных вершин. Он подымается и тонет в мохнатом потолке облаков.
Внизу, у скалы, обрывающейся к морю, примостилась жалкая лачужка. Из нее высыпало многочисленное население – лохматые ребятишки, женщины и японец, малый и щуплый, как подросток.
В ущелье, в стороне от тропы-лесотаски, на поляне, амбар с большой крышей. Крыша с навесом из травы, как толстый шлем с козырьком или дайканская шапка. Стены снизу не зашиты, чтобы ветер гулял низом и сушил лес, там видны доски и брусья.
– Чей амбар? – спросил Колокольцов.
– Ота-сан, – ответил Эгава.
Ота тут. Он поклонился.
Ябадоо тоже тут. Он тоже поклонился. Сегодня, может быть, решительный день, и Ябадоо прощался с семьей так, словно шел на войну. Ябадоо знает про себя, что он грубый, страшный, он строит рожи, всем грозит и наказывает зависимых от него рыбаков и рабочих. Надо, чтобы его боялись. Но он очень сердечный семьянин. Он помогает жене купать ребятишек. Свою младшую дочь-малютку он носит на руках, нежит ее, обнюхивает ее чистую головку. Страшный Ябадоо становится добрым, как старая баба, когда он дома. Поэтому на людях он старается казаться как можно грознее, чтобы видно было всем, что он настоящий самурай. Даже князь Мидзуно обязан с этим согласиться. Иначе он враг правительства.
Очень утешает Ябадоо, как обругал его вчера смело Ко-ко-ро-сан. Сильный императорский офицер, гибкий, как стальной прут, олицетворяет здоровье и крепость. Глядя на него и сознавая, что можно извлечь пользу и научиться европейскому кораблестроению, Ябадоо забывал о своей неприятности. А нет такого японца, который не смотрел бы далеко вперед и не желал бы иметь крепкую ограду у своего дома. Ко-ко-ро-сан обругал его грубо вчера. Он этим понравился. Он выказал дельное мужество, хозяйскую сноровку и скупость! Как раз это нужно.
Лесовский отошел к опушке леса, вымеряя площадку шагами. На мокрой траве оставались следы его кованых каблуков.
Стапель еще не проектировали, но Степан Степанович; с видом хозяина прикидывал, как он встанет. Для стапеля площадка может быть покатой, это даже хорошо, но тогда грунт должен быть твердым.