– Будто в склепе побывала, – жаловалась она потом Бениамину.
Убежденность людей в том, что Баграт проживет сто с лишним лет, объяснялась местным преданием, гласившим, что, если человеку удастся дотянуть до своего тридцатилетия, обманув смерть семь раз, жизни ему отпущено будет в два раза больше, чем остальным. Судя по тому, сколько раз удавалось водить смерть за нос Баграту, жить ему предписано было столько же, сколько библейскому патриарху Ною, который, если верить Священному Писанию, совсем немного не дотянул до своего тысячелетия.
Родился Баграт еле живым – мало того что шел вперед ножками, да еще так туго обмотался пуповиной, что акушерке пришлось кромсать ее как попало, лишь бы не дать младенцу задохнуться. К пяти годам он переболел всеми болячками, которые только могут подцепить дети. От кори и ветрянки чуть богу душу не отдал. Два раза тонул в речке, глубина которой приходилась взрослому человеку по колено. Падал с дерева вниз головой, выбил два передних зуба, спасибо, что обошлось без сотрясения. Чуть не погиб в крохотном, величиной с блюдце, болоте, которых в окрестностях Берда испокон веку не водилось и лишь однажды, после неслыханно дождливого сентября, тем не менее случилось. Опрокинул на себя таз с горячим инжирным вареньем. Едва оправившись от ожогов – тяжело отравился баклажанной икрой. Главное, ели ее всей семьей, включая замшелого, дышащего на ладан прадеда, а отравился только он. В седьмом классе Баграта сбил грузовик. В десятом, на выпускном школьном вечере, ударило током так, что на всю жизнь остался глубокий темно-алый рубец, тянущийся от указательного пальца к предплечью. Армейскую службу он проходил на суровом горном перевале. Землянку, в которой находился, накрыло снежной лавиной. Пока солдаты откапывали его с этого конца завала, он выбрался с другого – живой и почти невредимый, с обмороженными пальцами левой ноги и сломанной ключицей. От перевода в безопасную военную часть отказался, дослужил оставшийся год на высоте, в последний день подхватил какой-то вирус и слег с тяжелейшей пневмонией, из-за чего домой вернулся спустя месяц после дембеля, бледно-прозрачной тенью. Навестившая его Косая Вардануш рассказывала всем, что бедный мальчик, очевидно, не жилец.
– Видели бы вы его проваленные глаза и торчащие ребра! – причитала она, скорбно опустив уголки рта и колотя себя в грудь костлявым кулаком.
Именно тогда люди и вспомнили о предании и принялись утверждать, что, если Баграту удастся продержаться до тридцатилетия, дальше с ним ничего плохого уже не случится.
– Главное – доживи, бала-джан! – повторял каждый встречный, похлопывая Баграта по худющему, остро выпирающему не вбок, а вперед плечу. Тот слабо улыбался и обещал не подвести. И слово свое, на удивление, сдержал. Потихоньку пошел на поправку, стал ездить на подработки в Ереван, а потом и вовсе перебрался туда – учиться на зубного техника. Вернулся высоченным и крепким красавцем, и даже легкая хромота, которую он приобрел после ампутации обмороженных пальцев, выглядела не недостатком, а скорее дополнительным штрихом к его обаятельному облику.
Девицы на выданье все как одна сохли по нему, но заводить отношения не спешили. Да и Баграт особо не стремился, из суеверного страха оставить какую-нибудь бедняжку молодой вдовой. «Вот как стукнет тридцать – так и отправим сватов в дом той девушки, которую одобришь», – подшучивал он над встревоженной матерью. Тамара вздыхала и, перебирая в голове беды, через которые суждено было пройти ее первенцу, молила лишь о его здоровье. А женится он или нет – дело двадцатое, жив – и на том спасибо.
Может, материнские молитвы достигли небес, а может, сама смерть, удрученная многочисленными неудачами, махнула рукой и отступила, или же – почему нет? – древнее предание вступило в силу, но с того дня, как Баграту исполнилось тридцать лет, в судьбе его наконец-то настало благословенное затишье. Специалистом он оказался отличным, так что на нехватку работы и денег не жаловался, более того – содержал мать и помогал младшей сестре, вышедшей замуж за нищего лицейского преподавателя. Здоровье его вконец выправилось: если не принимать в расчет несколько незначительных простуд, до конца своих дней он никогда больше не болел. И семейная его жизнь устроилась на редкость счастливо. Они с Василисой оказались идеальной парой и совпадали не только благодарным отношением к жизни, но даже внешне были очень похожи: оба рослые, говорливые и улыбчивые, с лучистыми желто-карими глазами и вьющимися в крупный локон тяжелыми волосами. Тамара сначала расстроилась, узнав, на ком остановил выбор ее сын (виданное ли дело – при таком количестве незамужних кандидаток предпочесть разведенную с ребенком), но сноху приняла, а спустя время, узнав ее лучше, искренне пугалась, когда представляла, что Баграт мог сделать иной выбор.
Спустя полтора года Василиса родила близняшек, и крохотные, как две капли похожие на бабушку девочки наполнили сердце свекрови ощущением безграничного, ни с чем не сравнимого счастья. Она наконец-то позволила себе выдохнуть и радоваться без оглядки, не беспокоясь за сына.
И казалось, что ничего плохого не должно больше случиться. Но судьба решила по-своему. На пятый год рождения близняшек одного шебутного мальчишку понесло через дорогу, под колеса проезжающей машины, которая, резко вильнув в сторону, съехала с проезжей части и, пробив перила моста, сорвалась в реку. За рулем машины сидел Баграт, а мальчишкой оказался старший внук Симона.
В утро летнего солнцестояния страдающая бессонницей Софья застала Косую Вардануш плачущей во дворе своего дома. Она не сразу ее заметила, потому что та сидела на скамейке под тутовым деревом, заслоняющим ее широким шишковатым стволом. Время было раннее, невыспавшаяся после беспокойной ночи Софья вышла на веранду – посидеть в предрассветной тишине. Она устроилась в кресле, накинула на ноги плед, сложила на груди руки таким образом, будто убаюкивала себя. Иногда, измученная бессонницей, она засыпала так, и Бениамин старался не шуметь, собираясь на работу. Он наспех завтракал и, осторожно прикрыв за собой дверь, уходил, поцеловав жену в легкие волосы. От этого поцелуя она обыкновенно и просыпалась, но глаза не открывала и ждала, когда скрипнет, захлопываясь, калитка. И лишь тогда Софья поднималась и, выпив свой утренний кофе, принималась за домашние дела. Вот и в то несчастное утро, умаянная бессонной ночью, она вышла на веранду в надежде хоть немного поспать. Расположившись удобно в кресле и укутав ноги теплым пледом – июнь хоть и был по-летнему жарким, но ночью убавлял зной и ощутимо прохолаживал воздух, она закрыла глаза и сразу же открыла их – встревоженная чьими-то горестными всхлипами. Вардануш обнаружилась на скамейке. Она сидела, сильно сгорбившись, уронив руки на колени, и плакала, не утирая мокрого лица. Беспрестанно текущие слезы оставляли на ее прозрачных, подернутых морщинами щеках розовые полоски, раздражая истончившуюся, почти бумажную кожу.
– Что случилось, Вардо-джан? – перепугалась Софья.
Соседка зарылась лицом в ладони, горестно выдохнула:
– Сон плохой приснился, Софо-джан. О твоей семье.
Софья мгновенно перепугалась. Села рядом, потребовала пересказать сон. Вардануш покачала головой – не могу, иначе сбудется. Воде рассказала, печной золе рассказала, под петушиный крик рассказала – все равно этого петуха на убой, замучил горланить. А вот тебе не стану, и не проси…
И, поднявшись со скамейки, она устремилась к калитке, приговаривая сквозь всхлипы: «Пойду я лучше отсюда, зря пришла, пойду».
– Ты бы хоть намекнула, кого сон касался. Может, я бы смогла уберечь! – взмолилась Софья. Но Вардануш безмолвствовала.
– И зачем тогда приходила?! – зло крикнула ей в спину Софья. Вардануш сникла плечами, опустила голову, но оборачиваться не стала.
Уснуть, конечно, Софья не смогла. Сбегала в часовню, поставила свечки. Вернувшись, несмотря на раннее время, обзвонила детей, удостоверилась, что все у них в порядке, попросила беречь себя. Близнецы отшутились, Василиса, позевывая, отчитала шепотом – рядом спали девочки: «Мам, ну как ты можешь верить во всякую чушь?!»
– Так то не я, то Вардануш, – заоправдывалась Софья.
– Нашла кого слушать! Дурочку!
– И то верно, дочка, – обрадовалась Софья и, успокоенная, пошла накрывать стол к завтраку.
К полудню Баграта не стало.
Едва справили сорок дней, Василиса засобиралась с детьми в Ереван. Бывший муж, получив приглашение в Королевский филармонический оркестр, перебрался в Лондон, оставив ей свою квартиру. На мольбы родных не уезжать она ответила твердым отказом – было невыносимо оставаться в городке, который напоминал о тяжелой утрате. Софья, понадеявшись, что это может удержать дочь, и попросив не проговориться братьям и отцу, рассказала, что Симон все эти годы тайно ей помогал.
– Дочка, видишь, как много людей тебя здесь любят. Я, папа, братья. Даже Симон, хоть и незримо, был рядом. Деньги через Вардануш передавал. На тебя. На коляску для близняшек. И на могильный камень Баграта… – перечисляла она, загибая пальцы.
– Мама, не надо, – тихо попросила Василиса, и Софья впервые заметила, до чего она похожа на Бениамина: выражением лица, жестами и даже тем, как скользнула, словно ударила, тяжелым взглядом и, будто бы опомнившись и пощадив, спешно отвела глаза.
Потом, уже после переезда дочери, когда Софья по своему обыкновению сидела на веранде и, прислушиваясь к звукам просыпающейся природы, пыталась вздремнуть, в ее памяти всплыл тот старый разговор с Косой Вардануш о вещем сне, о котором нельзя никому рассказывать, иначе Баграт проживет меньше отпущенного ему срока.
– Неужели проговорилась? – сквозь вязкий сон подумала Софья, но сразу же отогнала эту мысль – если даже проговорилась, судьбу человека разве этим можно изменить?
Что касается бердцев, они много раз, цокая языком и удрученно качая головой, обсуждали причудливые узоры, которые рисует на полотне жизни провидение. Никто из них не сомневался, что приключившаяся много лет назад недолгая связь Симона и Софьи была задумана для того, чтобы однажды, вычурно переплетясь судьбами, прийти к подобному горькому финалу. Но никому из них в голову не приходило усмотреть в том горьком финале хоть малейшее осуждение небес. Какое может быть осуждение, когда именно из таких печальных, радостных и полных страдания дней и складывается вся человеческая жизнь.