Ее привезли в какой-то дом на окраине деревни Айгепар, заперли в пустом погребе. Она попыталась выбраться, но окошко было слишком узким, а выбить дверь не хватило сил. К вечеру появился Каро – она потом уже узнала, что он не сразу поехал, чтобы не навлекать на себя подозрений. Явился в школу, видел, как беспокоилась на торжественной церемонии Меланья, как она, забрав аттестат подруги, побежала к ней домой, чтобы разузнать, почему ее не было на вручении.
Каро зашел в погреб и с порога объявил, что она теперь от него никуда не денется, потому что он ее похитил. Сусанна метнула в него единственным, что нашла на полках – глиняной крышкой от караса. Уже потом она сообразила, что нужно было расколотить эту крышку и ранить похитителя осколком, а еще лучше – вскрыть себе вены, как раз к вечеру вся кровь бы вытекла и она бы благополучно умерла. Но в заточении все ее мысли были не о смерти, а о Симоне – она не сомневалась, что он ее найдет и спасет. Или, может быть, додумывала она, виня себя в том, что не все сделала для своего спасения, может, нужно было притвориться, что она совсем не против быть женой Каро, обнять, дать себя поцеловать, усыпить бдительность и, улучив минуту, бежать? Выскочить во двор, добраться до ближайшего жилья, попросить помощи. Или стукнуть его чем-то тяжелым – она по сотому разу восстанавливала в памяти тот злосчастный погреб, его узкие пустые деревянные полки, крохотное, шириной в две детские ладони, окошко, неровный земляной пол, одинокую глиняную крышку, позабытую в самом углу, – ясно было, что они загодя вынесли все, чтобы у нее не было возможности вырваться оттуда или хотя бы защитить себя…
– Пойдем в дом, я белье чистое постелил, – сказал он и потянул ее за руку. Она толкнула его в грудь, он вздернул бровь и нехорошо улыбнулся, тогда она вцепилась ему в лицо ногтями, а он повалил ее на холодный земляной пол, и она, как ни вырывалась и ни отбивалась, не смогла его перебороть.
Ночью наконец приехал Симон с какими-то парнями, ворвался в дом, она вышла к нему с разбитой скулой и искусанными губами и шепнула, смотря куда-то вбок: «Ты опоздал». Он повалил Каро на пол и избивал ногами, тот сначала сопротивлялся, потом свернулся гусеницей и прикрыл голову руками. Терпел, сцепив зубы, не стонал. Потом Симона оттащили, и он, задыхаясь от бессильной ярости, велел ей собираться, но она покачала головой и повторила, в этот раз громче: «Ты опоздал!»
– Мне плевать, что здесь было, поехали, я на тебе женюсь, – выдохнул он. Она слушала, упрямо отводя взгляд, вынуждая его нагибаться и заглядывать ей в глаза, и за тот короткий миг, что он это проделывал, она безошибочным женским чутьем уловила в его голосе именно ту интонацию неуверенности и страха, которую с болью ждала, и догадалась – эта ноша ему не по плечу. Ему не справиться с неизбежными сплетнями и шепотами о том, что он вынужден был взять в жены порченую, изгаженную чужим мужиком девушку.
– Ты опоздал! – закричала она с такой силой, что казалось – это не она, а небеса разверзлись и исторгли из себя тысячеголосый страшный крик. – Ты опоздал! – кричала она, осознавая, что не родить им двух мальчиков и девочку, не прожить счастливо сто лет и не умереть в один день… Она так и не посмотрела на него, но видела краем глаза, как уводили его друзья, как он, безропотно подчинившись, покинул дом первым, как последний уходящий закрыл за собой дверь – тщательно, до щелчка. Она кричала и кричала, захлебываясь собственным беспросветным горем, и умолкла, когда Каро, тряхнув ее за плечи, попросил: не нужно, не кричи. И лишь тогда она, наконец, умолкла.
Она ушла в ту же ночь. Каро не остановил ее, потому что не сомневался, что никуда теперь она от него не денется. Она добралась до дома к рассвету, хотела заглянуть в закут к отцу, но передумала – какой смысл его будить, утром поговорят. По той же причине не стала будить брата с тетушкой. Затопила баню, тщательно вымылась, немилосердно натирая себя мочалкой и дегтярным мылом.
Бабушка ждала ее на веранде. Сидела на тахте, широко расставив отечные ноги и опершись на колени локтями – большой живот висел между ног тяжелым бесформенным мешком, глаза – темные, беспощадные – смотрели прямо, не мигая.
– Зачем ты вернулась? – спросила она скрипучим, неожиданно бесцветным голосом.
– А зачем я должна жить с тем, кого не люблю? – вопросом на вопрос ответила Сусанна, закручивая и выжимая тугую прядь волос.
Бабушка откинулась на спинку тахты, выдохнула, раздражаясь ее непонятливости.
– Об отце с братом ты, конечно, не подумала. Как им с таким бесчестьем теперь жить? Брат твой, малолетний дурак, весь день рыскал по городу с ножом в кармане. Ну найдет он его, ну убьет, а дальше что? Хочешь, чтобы его посадили в тюрьму? И что ты от этого выиграешь?
Сердце Сусанны мгновенно переполнилось беспросветным чернильным отчаянием. Захотелось разбежаться и раскроить себе голову о косяк двери. Бабушка, словно прочитав ее мысли, обернулась к двери, цокнула языком, перевела взгляд на нее.
– Случившегося не исправишь, – каркнула она. – Возвращайся к тому, кто тебя похитил. Никому ты теперь, кроме него, не нужна.
– Ты, должно быть, довольна, – совладав с дрожью в голосе, прошептала Сусанна.
– Чем это я должна быть довольна?
– Тем, что твои проклятия наконец достигли цели. Ты же этого хотела?
Бабушка подалась вперед, снова облокотилась на колени. Глухо рассмеялась.
– Иди спать.
– За что ты всех нас так ненавидишь? – надвинулась на нее Сусанна и, не дождавшись ответа, зашипела: – Нужно было задушить тебя подушкой, когда ты спала. Жаль, я раньше не додумалась.
Бабушка снова глухо рассмеялась.
– Иди спать, полоумная.
Утром Сусанна объявила семье, что сбежала по собственному желанию. Поскольку все сбережения отца ушли на могильный камень для матери, она не захотела вовлекать его в новые траты. Теперь они спокойно могут обойтись без свадебных хлопот. Заверив всех, что счастлива и беспокоиться не о чем, она принялась собирать вещи. Днем за ней заехал Каро – в сопровождении матери, старшего брата и того самого жидкоусого племянника, водителя машины, на которой ее увезли. Накрыли скромный стол, посидели, выпили за счастье молодых. Бабушка к ним не вышла и с внучкой не попрощалась. Через три дня она умерла. Сусанна ее похороны тоже пропустила, взяв на себя готовку для поминального стола. Позже она узнала, что после ее отъезда бабушка в свою комнату не заходила и ночевала на той подпорченной древоточцем тахте. Там она и умерла от сердечного приступа, окруженная демонами и духами, терзающими ее на протяжении всей ее жизни и наконец-то заполучившими ее в безвозвратное свое распоряжение.
За шесть лет замужества мягкое и впечатлительное сердце Сусанны огрубело и превратилось в камень. Она так и не простила мужу случившегося. Все эти годы она планомерно превращала его жизнь в ад, совершенно не задумываясь над тем, что, измываясь над ним, сама черствеет душой. Изводила умеючи, с неиссякаемой энергией и удовольствием: придумывала обидные прозвища, дерзила и не упускала малейшего повода, чтобы, устроив выволочку, дуться неделями. Рожать она не собиралась, потому, осторожно разузнав у соседки о способах предохранения от беременности, тайком от него пила крутой отвар кориандра и спринцевалась подкисленной уксусом водой.
Спала она, как прежде, мало и чутко, вскакивала от любого шума. В полусне ей мерещилось бормотание бабушки, и она потом долго ворочалась в постели, проклиная старуху, не оставляющую ее в покое даже после смерти.
Связь с Меланьей быстро оборвалась – та поступила в университет и редко выбиралась домой. Да и по приезде особо не стремилась увидеться с подругой, придумывая всякие отговорки на ее приглашения зайти в гости. Спустя время Сусанна от той же соседки узнала, что она собралась замуж за Симона.
– Крутилась все это время возле него, якобы утешала, ну и охмурила, – не щадя ее чувств, пустилась в сплетни та. Сусанна прислушалась к разлившемуся в сердце молчанию, пожала плечами – ну и черт с ней.
Она ушла от мужа, когда измученный Каро сам ее об этом попросил. К тому времени отец сошелся с вдовой, одинокой женщиной, и перебрался жить к ней. Брата недавно забрали в армию, и тетушка осталась совсем одна. Возвращению племянницы она была несказанно рада и подготовила к ее приезду бывшую комнату бабушки. Но Сусанна жить там отказалась. Тогда тетушка сама переселилась туда, уступив ей свою комнату. На том и порешили.
Первым делом Сусанна заглянула в родительский закут. Вещи матери лежали той же аккуратной стопкой на топчане. Она схоронила их в саду. Пригласила рабочих и попросила разобрать закут, а на немой вопрос тетушки ответила исчерпывающим «не хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне о горьком прошлом».
Устроилась на работу нянечкой в ясли, преданно возилась с детьми, находя в общении с ними отдохновение. Несколько раз, не понимая, зачем ей это нужно, заглядывала к Безымянной и, с сожалением убедившись в ее безумии, уходила. Попыток завести разговор с отшельниками не делала, чтобы не пугать их. Но иногда, словно в далеком детстве, играла с их домом в гляделки, ожидая какого-то знака. Не дождавшись, со вздохом отводила глаза. Мир, в котором она обитала, снова скукожился до крохотного беспросветного пятачка, и она все чаще задумывалась над тем, что все ее попытки выбраться оттуда заранее были обречены на провал. Какой смысл надеяться на спасение там, где того спасения изначально не было предопределено Богом.
Весть о гибели брата настигла Сусанну на работе. Телеграфистка Марус сама принесла телеграмму, не оставив ее на следующий день почтальону. Сусанна несколько раз перечитала составленное казенным слогом сообщение о сорвавшемся в пропасть грузовике и героической гибели целого мотострелкового отделения.
– Как можно героически погибнуть в грузовике, который сорвался в пропасть? – спросила она. Марус, все это время простоявшая рядом и не сводившая с нее взгляда, отобрала телеграмму и протянула ей стакан воды – пей. Сусанна безропотно выпила и, вернув ей пустой стакан, ушла домой как была – в белом нянечкином халате и легких туфлях на босу ногу. Ее догнали, накинули на плечи пальто, вручили сапоги. Она прижала их к груди и пошла дальше, не замечая снежной крупы, летящей в лицо. К весне они получили намертво запаянный свинцовый гроб. Сусанна представила, как военные выскоблили из рухнувшего в пропасть и сгоревшего дотла грузовика обугленные останки несчастных солдат и, разделив на тринадцать приблизительных частей, отослали по домам. Она прижалась щекой к крышке гроба, пытаясь ощутить присутствие брата, горько усмехнулась – да какая разница, чьи там останки, какая разница!