Жил он, по слухам, в Швейцарии и в Риме.
4 августа 1962 года он был остановлен на французской границе, следуя из Швейцарии, и в багажнике его машины обнаружили картину художника Анри Матисса, принадлежащую мадам Шарлотте Вендланд (Версуа — Женева), которую она якобы передала ему с целью продажи. В выписке из его свидетельства о рождении нет никакого упоминания о браке.
Однако летом 1963-го или 1964-го его видели в Аннеси с девушкой, которую действительно звали Ноэль и которую он представлял как свою жену. Я смог расспросить друзей постарше нас, которых ты, наверно, помнишь (Клод Брен, Поло Эрвье, Ги Пилотаз), и они мне это подтвердили. Она называла себя мадам Лефевр. Но они о ней ничего не знают и не представляют, кто мог бы нам помочь. Судя по всему, она была, как они мне сказали, уроженкой этих мест. После этого лета 1963-го или 1964-го ни Серж Сервоз-Лефевр, он же Санчо, ни «мадам» Лефевр в Аннеси больше не появлялись.
Вот так, мой дорогой Жан. Как знать? Возможно, я смогу сообщить еще какие-нибудь сведения. А пока желаю тебе удачи.
ЖАК
Да уж, удачи. Несмотря на все усилия, Жаку Б. не удалось установить личность «мадам Лефевр». «Судя по всему, она была уроженкой этих мест». Тоже весьма расплывчато. Каковы границы «этих мест»? Аннеси? Шамбери? Тонон-ле-Бен? Женева? А Клод Брен, Поло Эрвье, Ги Пилотаз тоже «ничего о ней не знают» и «не представляют, кто мог бы нам помочь»…
Я решил положить письмо Жака Б. в досье. В нем было уже столько деталей, похожих на тропки в лесу, на которые вы сворачиваете наугад, рискуя окончательно заблудиться, когда темнеет. Или на редкие и скудные воспоминания, которые вы храните о ком-то, ничего не зная об остальной его жизни. Каков был единственный весомый элемент в этом досье? Слишком темная фотография на карточке «до востребования», черно-белое лицо, которое было бы трудно узнать на улице… Все дополнительные детали, которые я мог бы еще собрать, напоминали мне усиливающийся треск помех в телефоне. Они мешают расслышать голос, который зовет вас из далекого далека.
* * *
Она говорила себе, что это, возможно, иллюзия, но французов в Риме стало гораздо меньше, чем прежде. Не туристов, нет, а тех французов, которые, когда она приехала в Рим, жили здесь уже полтора десятка лет. Другие обосновались в городе одновременно с ней и были ее ровесниками, но в этот день она думала о тех, кто старше, чьи имена всплывали в памяти: Галлас, Крессуа, Сернас, Жорж Бреа, и женщины тоже: Корей, Андрие, Элен Реми… Их часто можно было встретить в одних и тех же местах и легко узнать по манере говорить на смеси французского с итальянским, ставшей мало-помалу новым языком, чем-то вроде эсперанто. Но по каким таинственным причинам решаются на изгнание в Рим? От чего бегут? Судя по всему, все они зачеркнули первую часть своей жизни, ту, которую прожили во Франции. Уж такой город Рим, ему дана власть стирать время и ваше прошлое тоже, сродни Иностранному легиону. Этими мыслями она, наверно, была обязана мужчине, который только что вошел в галерею на виа делла Скрофа. Мужчина ее возраста, француз.
Она видела, как он остановился у витрины и прочел вывеску на двери: «Ночной Гаспар». Это было французское прозвище ее друга, итальянца, содержавшего эту галерею, где были собраны и выставлены его многочисленные фотографии ночной жизни Рима в уже отдаленную эпоху. Он уехал на два месяца и попросил ее подменить его в «Ночном Гаспаре».
Мужчина помедлил у двери, потом распахнул ее решительным жестом, словно бросаясь в воду. Приветствовал ее кивком головы и стал рассматривать одну за другой развешенные на стенах фотографии.
Она сидела за конторкой. Он направился к ней.
— Вы француженка?
— Да.
— И давно вы в Риме?
— Всю жизнь.
Это была правда. Ей казалось, что она родилась здесь, а все события до ее приезда были в прошлой жизни, о которой у нее остались лишь смутные воспоминания.
— Это вы придумали название «Ночной Гаспар»?
Он задал этот вопрос с легким парижским выговором, улыбаясь ей.
— Нет. Это хозяин. Бывший фотограф, он часто снимал ночью.
— Очень интересные фотографии… Они продаются?
— Конечно. И есть еще много, которые не выставлены здесь, вы можете увидеть их в запаснике, там…
Она показала на маленькую дверь в глубине галереи. И вдруг засомневалась, употребив слово «réserve» — запасник, французское оно или итальянское, настолько она отвыкла вести разговоры по-французски.
— Я с удовольствием их посмотрю.
Он не знал, что еще сказать. Она тоже молчала.
— Я хотел бы узнать имя фотографа.
— Гаспар Муньяни. Вот его альбом, если вам интересно.
И она протянула ему экземпляр альбома, лежавший на конторке.
Он начал его листать. Фотографии ночных улиц и площадей Рима, пустых или оживленных, как виа Венето былых времен, ее летние террасы и завсегдатаи, чьи имена были написаны внизу страниц. Черно-белые фотографии, а некоторые в ярких цветах неоновых огней.
— Эти фотографии надо бы сопроводить текстом, вы не находите?
Ее удивило, с каким вниманием он их рассматривал.
— Надо будет поговорить об этом с фотографом. Сейчас он в отъезде, но вернется в следующем месяце.
Она смотрела на него с ироничной улыбкой, видя, что он все больше поглощен фотографиями.
— А вы занимаетесь галереей в его отсутствие?
— Да. Но клиентов немного. Я могу приходить через день.
Он продолжал листать альбом.
— Если вы давно в Риме, я полагаю, вы знаете всех, кто запечатлен на этих фотографиях?
И он показал ей две страницы с черно-белыми фотографиями разных людей, снятых ночью на виа Венето, — как гласили подписи.
Он подошел ближе и держал открытый альбом перед ней, чтобы она могла хорошо разглядеть эти две страницы.
— Да, почти всех их я знала в лицо. Это было, когда я только приехала в Рим. Большинство уже умерли.
Сказать по правде, она никогда не листала этот альбом. Да и на фотографии на стенах разве что разок бросила рассеянный взгляд.
— А вы, — спросила она, — живете в Риме?
Один из тех французов, ее ровесников, приехавших в этот город и поселившихся здесь навсегда? Многие из них были еще живы.
— Нет. Я приехал на несколько дней, только чтобы провести кое-какие изыскания для книги, которую пишу.
— Вы ученый?
— Если угодно. Ученый.
Он закрыл альбом, но не выпускал его из рук.
— Можете мне его одолжить?
— С удовольствием.
Его манера говорить и жесты внезапно ей что-то напомнили, как будто она уже видела его где-то.
— Вы часто бываете в Риме?
— Нет. Никогда. Я живу в Париже.
Она обозналась. Однако если рассмотреть его поближе, он вполне мог бы жить в Риме. Почему ей так показалось? Она не смогла бы объяснить. Может быть, из-за взгляда и тембра голоса.
— Я занесу вам альбом завтра, если вы будете здесь. И хотел бы задать вам несколько вопросов о жизни в Риме.
Почему о жизни в Риме? Она предпочла не спрашивать об этом сейчас.
— Приходите завтра в это же время. С утра меня здесь не бывает.
Он тихонько закрыл за собой стеклянную дверь. Ей подумалось, что он держит альбом в руке, как школьник портфель.
* * *
В этот вечер воздух был не так горяч, как обычно. Уже осень. Выйдя из галереи, она решила пройтись пешком до виа Фламиния, где ее ждала подруга. У нее оставался большой запас времени до встречи, и можно было сделать крюк, который напомнит ей долгие прогулки той поры, когда она в первый раз приехала в этот город. Она пыталась тогда запомнить названия улиц и площадей, но тут же забывала их и всякий раз терялась.
Он, стало быть, хотел знать о «жизни в Риме»… Но что он под этим понимал? Она уже некоторое время шла, куда глаза глядят, и вдруг заметила, что оказалась под аркадами пьяцца Эседра, удивившись, что забрела так далеко, будто весь этот путь проделала как сомнамбула и внезапно проснулась. Теперь она так хорошо знала город, что больше не могла потеряться и жалела об этом.
Здесь никогда больше не будет для нее ничего нового, и недалек тот день, когда она сможет пройти из пункта А в пункт Б с закрытыми глазами. Ей достаточно считать шаги, всегда одно и то же их количество от галереи «Ночной Гаспар» до пьяцца дель Пополо.
Может быть, это и есть, если вдуматься, «жизнь в Риме»: мерное и вечное тиканье метронома, бесполезное тиканье, ведь время остановилось навсегда.
Она находилась в начале виа Венето и спросила себя, не к этому ли месту, покинув галерею, хотела направить свои стопы, или, вернее, они сами ее направили. Этот квартал она хорошо знала, когда жила в Риме первое время. Террасы кафе, выплескивающиеся на тротуары, были еще прикрыты в ту пору зонтиками всех цветов радуги. А потом шли годы, и этот проспект становился все менее оживленным, как будто люди помоложе предпочитали другие кварталы. Или же те, что сиживали летом на террасах либо медленно проезжали в открытых машинах в поисках спутников на остаток ночи, уже умерли один за другим.
Смеркалось. Она шла вверх по проспекту, более темному, чем в другие вечера. Авария в электросети? Или просто фонари еще не зажглись в этот предвечерний час. Она прошла мимо «Кафе-де-Пари». Оно было закрыто. Вход забран решеткой с висячим замком, а за этой решеткой, на первой ступеньке валялись какие-то старые бумаги, газеты, письма, проспекты, пустые пластиковые бутылки, словно никто не переступал этот порог целую вечность. Чуть правее высилась темная громада отеля «Эксцельсиор». Только одно окно светилось на последнем этаже. Еще дальше фасад чайного салона «Доней» тоже не был освещен.
Она никого не встретила на проспекте. Надо было бы Ночному Гаспару сфотографировать пустынную в этот час виа Венето и поместить снимок в конце своего альбома. Получился бы удачный контраст с предыдущими фотографиями, и чувствовался бы бег времени. Она скажет ему об этом в следующий раз, когда его увидит.