– Вы несколько больше, чем наемный работник, – возразил Конгросян. – Мне все-таки интересно узнать, каким образом я использую свои способности против Николь.
Он никак не мог себе представить, что способен на подобное, – такой ужас она в нем вызывала. И такую почтительность…
– Поживем – увидим, – сказал Пэмброук.
– Меня поражает, – сказал Конгросян, – что вам приходится применять аппарат фон Лессингера только для того, чтобы выяснить что-то обо мне. В конце концов, я – жалкий изгой, неспособный жить среди других людей! Уродец, которому лучше бы и не появляться на свет.
– Это за вас говорит сейчас ваша болезнь. И где-то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете…
– Но вы должны признать, – упорствовал Конгросян, – что весьма странно пользоваться детищем фон Лессингера так, как это делаете вы. Какова ваша цель?
«Ваша истинная цель», – добавил он про себя.
– Моя задача – защитить Николь. Поскольку вы очень скоро предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней…
– Я думаю, вы лжете, – перебил Конгросян. – Я бы никогда не совершил ничего подобного. Только не по отношению к Николь.
Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта – психохимиотерапевта из «АГ Хеми» надо было все-таки найти.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Конгросян.
Он всегда подозрительно относился к сотрудникам НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась в «Пристанище драндулетов» и схватила его. И вот этот человек вызывал у него особенную подозрительность, хотя Конгросян и не понимал почему.
– Я всего лишь выполняю свои служебные обязанности, – повторил Пэмброук.
Однако Конгросян ему не верил.
– Как вы теперь будете себя чувствовать? – спросил Пэмброук, когда открылась дверь лифта. – После того, как убили сотрудника «АГ Хеми»…
Он вошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна последовать за ним.
– Мой доктор Эгон Сьюпеб. Он может меня вылечить.
– Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.
– Да! – вскричал Конгросян. – И как можно скорее. Он – единственный во всей Вселенной, кто не против меня.
– Я мог бы доставить вас к нему, – сказал Пэмброук, и выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым. – Если это покажется мне хорошей идеей.
– Если это не покажется вам хорошей идеей, я с помощью своих способностей зашвырну вас в Потомак.
Пэмброук пожал плечами:
– Не сомневаюсь, что вы способны это сделать. Но по данным, полученным с помощью аппарата фон Лессингера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я рискну.
– Не думаю, что принцип фон Лессингера безупречен, когда дело приходится иметь с нами, психокинетиками, – раздраженно сказал Конгросян и тоже шагнул в кабину. – По крайней мере, я слышал, что так говорят. Мы действуем как вероятностные факторы, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью аппарата фон Лессингера.
Пэмброук снова пожал плечами и нажал кнопку на пульте.
С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. И он активно не нравился Конгросяну.
«Может, виной тому всего лишь полицейский менталитет, – подумал пианист. – А может, и нечто более серьезное».
Кабина пошла вниз.
«Николь! – мысленно воскликнул Конгросян. – Вы же прекрасно понимаете, что я бы никогда и пальцем вас не тронул. Об этом даже речи быть не может – тогда рухнет весь мой мир. Это все равно что причинить вред собственной матери или сестре, тому, кто является священным. Я должен держать мой талант под контролем, — понял он. – Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне контролировать свои способности всякий раз, когда мне доведется быть рядом с Николь. Хорошо?»
И он стал дожидаться ответа пылко, фанатично, нетерпеливо.
– Между прочим, – прервал его размышления Пэмброук, – о вашем запахе. Мне кажется, он исчез.
– Исчез?! – Конгросяна будто током ударило. – Вы хотите сказать, что не ощущаете его? Но это невозможно! Этого не может быть… – Он неожиданно осекся, смутившись. – И вы говорите, что запах исчез. – Он ничего не понимал.
Пэмброук внимательно поглядел на него:
– Я бы уж точно учуял этот запах здесь, в кабине лифта. Конечно, он может вернуться. Я дам вам знать, если это случится.
– Спасибо, – произнес Конгросян.
И подумал: «Почему-то этот человек так или иначе берет верх надо мною. Постоянно. Он – мастер психологии… Или, по его собственному определению, мастер политической стратегии».
– Сигарету? – Пэмброук протянул ему пачку.
– Нет-нет! – Конгросян в ужасе отшатнулся. – Это вне закона и слишком опасно. Я бы ни за что не отважился закурить.
– Жить вообще опасно, – заметил Пэмброук, закуривая. – Верно? Наш мир опасен двадцать четыре часа в сутки. Нужно быть всегда предельно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В команде отборных, тщательно подготовленных сотрудников НП, которые всегда бы находились рядом с вами. Иначе…
– Иначе, как вы полагаете, у меня практически нет шансов…
Пэмброук кивнул:
– Очень немного, Конгросян. И это говорю я на основе собственного опыта работы с аппаратом фон Лессингера.
Дальше они спускались в тишине.
Наконец лифт остановился. Раздвинулись створки дверей. Конгросян и Пэмброук оказались в подвале Белого дома. Они вышли в коридор.
Там их уже ждал мужчина, которого они сразу узнали.
– Я хочу, чтобы вы меня послушали, Конгросян, – сказал Бертольд Гольц.
Комиссар НП стремительно выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.
Но Гольц уже исчез.
На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.
– Не трогайте! – крикнул Пэмброук.
Однако было уже поздно. Конгросян успел поднять и развернуть листок. Там было написано: «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ».
– Интересно, – сказал Конгросян и передал бумажку энпэшнику.
Пэмброук спрятал пистолет и взял листок, быстро изучил, лицо его перекосилось от злости.
Из-за спины у них снова раздался голос Гольца:
– Пэмброук уже несколько месяцев ждет, когда можно будет вас арестовать прямо здесь, в Белом доме. И времени у вас уже не осталось.
Резко развернувшись, Пэмброук снова выхватил пистолет и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез.
«Тебе никогда не пристрелить его, – подумал Конгросян. – Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппарат фон Лессингера».
Энпэшник спрятал пистолет.
«Не осталось времени – для чего? – подумал Конгросян. – Что сейчас должно произойти? Гольцу, похоже, это известно, да и Пэмброуку, видимо, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичное оборудование. Но при чем здесь я? Я и мои способности, которые я поклялся держать под контролем… Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется использовать их?»
Не было у него никаких интуитивных предчувствий. Да и вряд ли он был способен сейчас что-то предпринять.
Нат Флайджер услышал, что где-то снаружи играют дети.
Они нараспев издавали тоскливые ритмические звуки, совершенно непривычные для его уха. А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Но как он ни старался различить отдельные слова, это ему не удавалось: звуки были какие-то странно слитые друг с другом.
– Можно посмотреть? – спросил он, вставая со скрипучего плетеного стула.
– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали, – сказала Бет Конгросян, бледнея. – Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!
– Мы ведь из компании звукозаписи, миссис Конгросян, – мягко объяснил Нат. – Все, что касается мира музыки, – наш бизнес.
Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: деловой инстинкт взял в нем верх над воспитанностью или милосердием.
Выглянув из окна, он сразу увидел их. Они сидели кружком. И все были горбатиками. Ему стало интересно, кто из них Плот Конгросян. Но все они были для него на одно лицо. Возможно, вон тот маленький мальчик в желтых шортах и выбившейся из-под них тенниске… Нат подал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему.
«Пятеро детей-неандертальцев, – подумал Нат. – Пятеро детенышей, как бы выдернутых из давних веков. Тупиковая ветвь, отрезанная в прошлом от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в настоящем, чтобы мы, представители ЭМЭ, могли послушать и записать песни давно ушедших племен. Интересно, какой конверт для альбома подберет отдел оформления…»
Он закрыл глаза, не в силах смотреть на импровизированную «сцену».
И в то же время он прекрасно понимал, что им все равно придется заняться происходящим на этой «сцене». Потому что они приехали сюда не прогуляться по лесочку, потому что они не могут и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это важнее всего.
Кстати, запись нужно сделать очень профессионально. Это важнее, чем при записи Ричарда Конгросяна, какой бы потрясающей ни была его игра. И еще они не могут позволить себе роскоши нянчиться с собственной брезгливостью.
– Джим, доставай «Ампек Ф-а2», – распорядился он. – Тащи прямо сюда. Пока они не замолкли.
– Я не позволю вам их записывать, – сказала Бет Конгросян.
– Мы это сделаем, – ответил Нат. – Для нас это привычное дело – писать народную музыку на месте. Такие записи многократно оспаривались в судах СШЕА, но фирма звукозаписи всегда выигрывала предъявляемые ей иски.
Он последовал за Джимом Планком, чтобы помочь ему смонтировать звукозаписывающую аппаратуру.
– Мистер Флайджер, вы понимаете, кто перед вами? – крикнула ему вслед миссис Конгросян.
– Да, – ответил он, не останавливаясь.
Вскоре «Ампек Ф-а2» был смонтирован; инопланетная протоплазма сонно пульсировала, время от времени производя псевдоподиями волнообразные движения, как будто голодная. Влажная погода все-таки влияла на нее.