Я дернул покрывало.
Пусто. Изящный рисунок на простынях, дорогая золоченая вышивка, изображающая пальмы и океанскую волну. Кучеряво тут жили, недаром их Комар тихо ненавидит.
— Матрас. Вместе, на «раз-два!»
Матрас встал на ребро, обнажилась деревянная реечная изнанка итальянского лежбища. Пирамида гобеленовых подушек, от мала до велика, посыпалась на ковер. Галя отскочила, вращая впереди себя ножом, Валентин пыхтел, словно тащился на двадцатый этаж без лифта.
— Теперь шкаф... — Честно говоря, я был немного обескуражен, когда в недрах зеркального гроба обнаружились лишь несколько кубометров пыльной пустоты. Вешалки, пара босоножек, пиджак в целлофане.
— Стойте... — тихо вздохнула Элька.
Она так сказала, что я застыл на одной ноге. И Валентин застыл, упершись стволом в дверцу шкафа.
— Оно внутри него... — девчонка качнула головой и фонарем в сторону любителя кальяна.
Сухой шорох; такой звук можно услышать, поворошив палкой кучу октябрьских листьев.
— Мать твою... — озвучил общую панику сторож.
— Оно и правда там, но... Не трогай его, лучше не трогай, — всполошился Зиновий.
Но я его тронул. Взялся за спинку кресла и плавно развернул мертвеца к нам физиономией. Как я и предполагал, внутри распахнутого рта белели кости. Череп бедняги почти насухо выскоблили изнутри. По какой-то причине те, кто шуршал у него в животе, не кушали внешние оболочки. Возможно, они строили себе из трупов зимние жилища, или брезговали кожей из-за большого количества канцерогенов.
Я дотронулся до груди покойника, и тут она выскочила.
Она выскочила внезапно, из его живота, на ходу Расправляя крылья, но зацепилась за халат. Очень шустрая, лоснящаяся, нехилая такая тварь, размером крупнее гигантского скорпиона; ее туловище сокращалось и раздувалось, как обрывок гофрированного, суженного на конце шланга. В полумраке все кошки серые, цвет этой гниды я тоже сразу не разобрал. Хвост закручивался, поэтому оно напомнило мне насекомое, скорпиона и стрекозу одновременно.
— Там еще одна! — пискнул Зинка. Он приплясывал где-то в углу, не решаясь подойти.
Гнида, выпавшая из живота трупа, к насекомым отношения не имела. Пока она расправляла на ковре две пары гнутых, как у истребителя, крыльев, Галя с размаху воткнула свой мачете. Заостренный хвост и то, что по идее должно быть мордой, затрепыхались, туловище выгнулось, задергалось и... потекло.
Как положено, по закону жанра, солнце именно в этот момент снова спряталось.
— Гляди, лезет, сука! — Ствол винтовки Валентина раскачивался в опасной близости от моего лица.
Нанизанная на нож гадина брыкалась на полу словно ее пытали электричеством. Галя застыла, навалившись на нож, точно крылатая сволочь могла его вырвать. Такое случается, человека ступорит, и со мной случалось. Вроде понимаешь, что надо сорваться и действовать, а конечности в полном столбняке...
Элька завизжала. Слава богу, хоть не выронила фонарь.
— Галя, сверху! — Я прикладом толкнул мертвеца в плечо; он начал неторопливо опрокидываться набок, и тут вторая крылатая пакость вылезла прямо из его плеча, из дыры, где раньше крепилась рука.
Я ударил чисто машинально, такая гадливость поднялась в душе. Под прикладом хлюпнуло, хрустнуло, я даже не успел толком заметить, как она выглядит. Она или он.
Мертвец упал ничком на ковер, кресло раскачивалось.
— Гляди, растеклась, зараза... — Галина не выдержала, отпустила тесак, схватилась за рот. Пришла ее очередь расставаться со скудным завтраком.
Я наставил автомат на скорчившийся труп.
— Квейк...
Это сказал Зиновий. Бородатое солнце лизнуло фиолетовым языком его потную рожицу.
— Чего?
— Я говорю, что как в «Квейке»... — Он размазал грязные потеки на щеках рукавом засаленной курточки. — Игра такая. Когда их убиваешь, они растекаются и все.
Я опустил взгляд. Тесак Галины так и стоял торчком, пробив пушистый ковер и застряв в ламинате. Крылатая гадина превратилась в мутную лужицу. Еще угадывались в луже очертания острых ястребиных крыльев, но жижа стремительно испарялась. Или впитывалась. Лезвие снова было сухим и чистым. Вторая гадина, раздавленная мной, сматывалась от нас столь же ловко.
Куда они дели внутренности этого парня, я так и не понял.
— Их нет больше, — помедлив, известила Элька.
— В соседней будем смотреть? — расхрабрился сторож.
— Скоро сядет солнце, надо прятаться... — Галина вернулась, на ходу обтерлась вышитой хрустящей простыней. — Извините, расклеилась я...
— Ерунда, с кем не бывает, — успокоил Валентин.
Изящная спальня выглядела, как после бомбежки. Мы топтались на батистовом белье. Я хотел перевернуть труп. Мужик все так же лежал в позе эмбриона.
— Не надо, их действительно больше нет, — остановил меня Зиновий. — Нильс, я тоже чувствую, их было всего две.
Галка выдернула нож, с недоверием разглядывала лезвие.
— Ну и зубки у них... — заметил парень.
— Ты не мог видеть, — встрепенулась Галка. — Какие зубы? Что панику наводишь? Ты вообще за кроватью прятался!
— Я прятался? — Зиновий выпятил тощую грудь. — Нильс, скажи ей, были же зубы?
Пацана трясло от возбуждения. Этот синдром мы тоже проходили, только забылась вся наука. Как называется, когда человек в состоянии стресса цепляется к деталям, к глупым мелочам и никак не может затормозиться?
По примеру Гали я подобрал наволочку и обтерся. Я был насквозь мокрый, то ли от страха, то ли от жары.
— Это трупоеды, как белые, только маленькие, — как учительница на уроке, сказала Галка. — Те большие, а эти маленькие, вот и все...
— Она права, — сказала Элька. — Мы так и скажем, Мы же не видели...
Я подумал, что девчонки молодцы. Мы действительно ничего не видели. Парня с кальяном могло убить что-то другое, а жидкие неловкие создания с крылышками просто пролетали мимо. Такая версия годится для подвала, годится для наших неврастеников.
— Зубы по кругу... — заикнулся парень, но на него зашикали.
— Да замолчи ты, — сказал я. — Не было зубов, и баста.
Зубы я помнил хорошо, зубы и голову, напоминающую крошечного придонного ската. В последний момент, перед тем как обернуться вонючей лужицей, голова повернулась ко мне и распахнула пасть. Зубов там было предостаточно.
— Стекло приближается, — отстраненно сообщила Эля. — Часа через три будет тут...
— Я тоже слышу, — нахмурилась Галя. — Что-то медленно ползет, зараза...
— Они разные бывают... — кивнул Зиновий.
Озираясь, мы вышли во двор. Теперь мы приглядывались к окнам, к кронам уцелевших деревьев. Я представил себе завтрашний день и чуть не завыл. Через час об очередной напасти узнает весь подвал, разрастется паника. На волне паники поднимут вопли активисты всех мастей. Вместо того чтобы забивать окна и щели, они будут горланить и призывать к гапоновскому крестному ходу через ржавый лес, втайне облизываясь на кладовку со спиртным и остатками лимонадов
Начнется вакханалия, растворимые квейки отдыхают.
— У меня предложение... — рубанула Галка. — Давайте им не скажем?
— Мы не можем всех обманывать, — насупился Валя. — Если мы не скажем, они в темноте полезут в окна и сожрут всех!
— Не сожрут, — сказал Зинка. — Они еще недоделанные. Вы разве не заметили?
Пацан поймал верную мысль. Она крутилась у меня в черепушке все то время, пока мы спускались по лестнице. Крылатых «квейков» выпустили на нас, не закончив инструктаж. Мне очень хотелось думать, что пока бояться рано.
Мы уже выбрались на аллею, когда услышали крики о помощи. Скорее даже не крики, а жалобные стоны
— Что такое? — командирским голосом спросила Галка. Она держала на плече тяжеленный мешок, в два раза тяжелее, чем у Зиновия. Тащила все, что сумела набрать в кухне и кладовке.
— С той стороны вроде, — махнул Зиновий.
Все с тоской поглядели на заходящее солнце. Вторично обходить дом и выискивать себе приключений на одно место, желающих не было.
Крик повторился.
— Женщина вроде... — протянул Валентин. — Надо пойти, проверить...
— Не надо! — Внутри Эльки словно ожила колония бесноватых. — Не ходите, с той стороны уже цемент!
— Там — человек, — укорила ее Галя и сбросила рюкзак.
Человек. После такого количества трупов человек все менее звучит гордо. Того и глядишь, гордое имя станет синонимом слова «реликт»!
Ребята ждали, что я скажу. После того, что мы встретили в спальне, следовало многое переосмыслить. Самым неправильным было бы прибежать в подвал с выпученными глазами и затеять панику. Но за укрепление окон и дымоходов следовало взяться немедленно. Немедленно хватать мешки и топать к дому, пилить доски.
Ребята ждали, что я скажу.
Я обещал Деду и Эльке все честно рассказать, пусть запишут, как все произошло. Если совсем честно, то малость сантиментов напущу. Три дня кряду психовал, что не вытащил из «УАЗа» Лешку Лазарева, Гоблина нашего. Мог ведь успеть его выволочь, когда на нас в лесу самая первая зеркальная волна перла. Но не выволок, свою задницу под корягой спасал!
Ну, шут с ним, с Гоблином, пусть земля пухом ему ложится. А я слушал, как за домом бабка голосит, слушал Галину, активистку неугомонную, и думал насчет бандюгана, хохла этого с французским имечком. Я думал, что, может, и есть в словах Жана сермяга. Ну какого хрена мы загробимся сейчас ради старухи, которой дышать-то осталось до первой магнитной бури? Ну почему я не могу, как Комар, запереть дурных теток, тех, что кусались, в подсобке? С Комаром, без сомнения, беда, мозгами поплыл парень, ведет себя с тетками, будто они бомжихи какие, и в обезьянник их швыряет. Мне тут Элька намекнула, будто бы слышала краем уха, что Комаров застрелил кого-то из работяг, но точно проверить не удалось. Молчат они все, как партизаны...
Я опять не про то. Просто жратва заканчивается Варева мы накропаем потихоньку, без жидкости не помрем, но жратва на исходе. Ртов — прорва, а рабочих рук — три с половиной, образно выражаясь. Лучшие рабочие руки сгинули. Вот я и спрашиваю того, кто всю кашу заварил, — это что, проверка?