С начала навигации, вашество, знакомы, — вставил Петр. — Вы не сумлевайтесь, я с самыми серьезными намерениями.
— Ладно, — кашлянув, оборвал его полицейский, — замолотила молотилка. Паспорт-то имеешь?
— Обязательно. Токмо он у капитана. Для сохранности, значица.
— Проверю! — для острастки погрозил мясистым пальцем околоточный и снова повернулся к Татьяне: — Отца давно видела?
Татьяна широко раскрыла глаза:
— Отца? Так он же на каторге!
Убедившись, что удивление на ее лице самое что ни на есть искреннее, полицейский на всякий случай переспросил:
— Значит, не появлялся?
— Нет…
Татьяна удивленно перевела взгляд на Петра, и он, боясь, что сестра каким-нибудь неловким словом выдаст его, подскочил, будто его шилом ткнули:
— Как «на каторге»! — он размахивал возмущенно руками, радуясь, что успел сунуть револьвер обратно в карман. — Как «на каторге»? Ты же говорила, он помер!
И повернулся возмущенно к околоточному:
— Вот, вашество! И верь таким! Я ведь к ней всяко серьезно, а у нее папаша — каторжник!
— Ну, ну, братец, не вопи, как оглашенный. И вообще, ступай-ка отсюда. А то пароход без тебя отчалит.
— Нет, обманщица! — не унимался Петр. — Да ноги моей больше здесь не будет!
Когда околоточный медлительно проследовал на улицу, Петр выбрался из густой черемухи, которой зарос весь дальний край огорода.
— Ну, о чем он еще спрашивал? — негромко поинтересовался он у сестры, снова появляясь в пристройке.
— Да странно как-то… Сперва об отце, а потом про моего брата Петьку все любопытствовал… Я ему сказала, что уж и забыла, как ты выглядишь.
Петр улыбнулся и погладил сестру по плечу:
— Действительно… Только что же это он все про отца? Не случилось ли там чего?
Татьяна только молча и тревожно покачала головой.
На этом они и расстались.
Прошла весна, таежное лето было в самом разгаре, а Анисим и Яшка все еще не трогались в путь.
Комарин, как одержимый, продолжал поиски золота. Он уже облазил все окрестности реки выше по течению, впадающие в нее ручьи, осыпи на склонах близлежащих сопок и теперь подолгу пропадал, забираясь все ниже и ниже. Иногда Анисим не видел его по нескольку дней.
Возвращался Яшка усталый, голодный, искусанный гнусом, но по-прежнему неунывающий. И каждый раз успокаивал приятеля, уверяя, что не сегодня-завтра фортуна повернется к ним лицом. Анисим усмехался про себя и отмалчивался. Отговаривать Комарина от этой, как он считал, заранее обреченной на неудачу затеи ему надоело. Яшка все равно, отоспавшись, нагружался инструментом и отправлялся мыть песок. Первое время он таскал с собой и Анисима, но быстро заметил, с какой неохотой тот помогает ему, с каким безразличием всматривается в оставшиеся на дне лотка камешки, каким насмешливым взглядом следит за его азартными торопливыми движениями. Заметил и вспылил: «Ну тебя к лешему, Аниська! Глаз у тебя дурной! Сиди лучше в зимовье, толку больше будет».
Спорить Анисим не стал. Сохраняя остатки охотничьих припасов, ставил силки, ловил рыбу, готовился к дальней дороге.
Как всегда, Комарин появился под вечер. Устало опустившись сосновый сутунок, брошенный у дверей в избушку, он вытер взмокший лоб.
— Намаялся!
Белов поставил перед ним котелок с ухой.
— Хлебца бы, — вздохнул Яшка.
— Муки нет, — ответил Анисим. — Осталось чуток, на дорогу берегу. — Когда двинемся-то?
Яшка сделал вид, что не расслышал вопроса. Отирая бороду, икнул:
— Хороша ушица.
— Осень на носу, — продолжал Анисим.
Яшка покрутил головой, посмотрел в быстро темнеющее небо, зачем-то принюхался.
— Лето ишшо, — оптимистично протянул он.
— Сам же говорил, что в конце августа уже холода пойдут.
— Так ведь не каждый год такое быват, — возразил Комарин. — Быват, и до самого снега теплынь стоит.
— Уходить надо, — упрямо повторил Анисим.
Яшка вскочил на ноги:
— Какой ты все же! Золото под ногами вот-вот обнаружится, а ты все одно заладил — уходить да уходить!
— Ты об энтом золоте с зимы талдычишь…
— Нет, ты, Аниська, ей-богу, дурень! Все одно найду! — запальчиво воскликнул Комарин. — Нельзя нам без золотишка, право слово! С им-то и документ справить можно, и дело свое завести. Разумеешь?
— Разумею, — глядя под ноги, буркнул Белов.
— Ну вот, — обрадовался Яшка.
— Разумею, что и энту зиму куковать здеся будем… Экий ты, Яков, ненасытный!
— Осуждаешь? — обидчиво засопел Комарин. — А я, может, помереть в богатстве желаю, а не под забором али в ночлежке. О тебе, промежду прочим, тоже пекусь.
— Осталось же золото от деда Ермила, — с упреком в голосе проговорил Анисим. — Неужто мало?
Комарин досадливо затряс перед его лицом растопыренными ладонями:
— Ну, чего ты егозишь? Че тебе там делать? Разве здесь плохо?
— Устал я от энтой жизни. Сидим, как зверье в берлоге.
— На каторгу опять захотел?
— Да хоть на каторгу. Там хоть люди.
— Стало быть, я уже тебе и не человек?
— На дочь глянуть бы хоть одним глазком… — мечтательно протянул Анисим. — На сына…
— Заладил! — в сердцах махнул рукой Яшка. — На дочь… на сына… тьфу!
Анисим помолчал. Потом, медленно выговаривая каждое слово, сказал:
— Ты, Яков, как хошь, а я завтра ухожу.
— Сгинешь в тайге один-то.
— Все одно, ухожу.
Камарин только сплюнул, глядя в темное от тоски лицо Анисима.
Жарким июльским днем в сосновом лесу за речушкой Вторая Ельцовка, бегущей по дну крутого, поросшего полынью оврага, начали появляться самые разные люди. То мукомолы с фабрики, то приказчики, а то и просто деповские рабочие, приодетые как на праздник. Собрание, на которое все они явились, должно было наконец завершить объединение действующих в Новониколаевске социал-демократических групп.
Петр и Кеха, давно знавшие друг друга, стояли за толстой рыжей сосной, поглядывая за тропинками. Одуряюще пахло папоротником.
Достав из жилетного кармана увесистые дешевые часы, Кеха форсисто щелкнул крышкой:
— Однако вот-вот должны начинать… Много людей-то будет?
Петр пожал плечами:
— Мы вот пятерых пропустили. Думаю, и на других пикетах так же. Вот и прикинь.
— Наберется до полусотни, — прикинул Кеха и насторожился: — Глянь! Вон еще идут!
Петр обернулся.
По тропинке действительно шли неторопливо двое. Вроде похожи на деповских мастеровых…
— Знаешь кого-нибудь?
Петр покачал головой и сунул руку в карман. Рубчатая рукоятка «Смит-Вессона» надежно легла в ладонь. А Кеха, наоборот, посвистывая, вразвалку вышел из-за сосны.
— Здорово, мужики! Куды путь держите?
Незнакомцы замерли. Тот, что постарше, крупноносый, с выпяченной нижней губой, неуверенно глянул на попутчика:
— За грибами вроде идем…
Его попутчик, мужчина полноватый, округлый, меланхолично подтвердил:
— Эт точно. За грибами, робята, за грибами.
Пароль незнакомцы назвали не совсем верно, и Петр, затаясь за сосной, внутренне подобрался.
— Чего же без корзин? — помедлив, спросил Кеха.
— Забыли, — уже увереннее ответил крупноносый, и оба облегченно вздохнули.
Вторая часть пароля была названа верно, и Кеха недоуменно обернулся. Петр вышел из-за сосны.
— Подождите немного, — попросил он незнакомцев и кивнул Кехе: — Поговори с ребятами, я сейчас!
Кеха понимающе кивнул.
На поляне Петр сразу бросился к Соколову:
— Слышь, Тимофей! Странно там… Двое вот пришли, путаются чего-то…
Соколов обеспокоился:
— Эй, Каменотес! Давай сюда!
Каменотес, каменщик Андрей Полторыхин, один из руководителей боевой дружины, ждать себя не заставил.
— Вместо «за опятами» сказали «за грибами»? Вот тебе и штука! — развел руками Каменотес. — Непременно надо взглянуть на этих грибников.
Присевшие на траву незнакомцы, услышав шорох папоротников, разом обернулись. Их глаза смотрели выжидающе, но без особой тревоги.
— Добрый день, — кивнул Соколов, приблизившись.
Незнакомцы поднялись на ноги, поздоровались.
— Пойдемте со мной, — позвал полноватого мастерового Каменотес.
— А вы со мной, — кивнул крупноносому Соколов.
Петр отошел вместе с Соколовым. Укрылись за сосенками и Соколов, пригладив ладонью усы, прищурился:
— Кто вам передал пароль?
— Да Овчуков, — торопливо ответил крупноносый, еще сильнее выпячивая нижнюю губу. — Он у нас на станции работает.
— А для чего вы шли сюда?
— Дык как… Собрание объединительное… — опасливо глянул на Соколова незнакомец.
Соколов кивнул Петру:
— Сходи-ка за Овчуковым.
И снова обратился к незнакомцу:
— Фамилия как?
— Иван Буланкин.
— Вот, Овчуков, — хмыкнул Соколов, дождавшись гармониста с перекинутой через плечо гармонью. — Что ты скажешь, Овчуков, об этом человеке? Говорит, на собрание шел, а пароль, говорит, сказал ему ты.
Петр осторожно встал за спиной Овчукова.
— Ты че ж, Иван, с паролем обмишулился? — удивился гармонист.
— Да вот, — виновато развел руками Буланкин. — Грибы и грибы, че-то я, верно, спутал.
— Я в кузне вчера что сказал? — укоризненно поднял плечо Овчуков. — За опятами!.. Не за грибами, а за опятами!.. Есть разница?
— Да какая? — виновато удивился Буланкин. — Опята — не грибы разве?
— Ладно, — остановил Буланкина Соколов. — Проверка закончена, можете проходить. Вот только… Этот ваш спутник… Его-то вы хорошо знаете?
— Впервые вижу. Сам ко мне подошел. Тоже, говорит, на собрание? Я и кивнул… Он многих знает из наших — Полунина, Шамшиных, Митяя Шамшурина.
— Ладно. Идите. И впредь пароль запоминайте точно.
Соколов, Петр и Овчуков присоединились к Полторыхину, беседующему со вторым незнакомцем. Увидев их, Полторыхин озадаченно покачал головой:
— Путается товарищ. Не помнит, кто ему сообщал пароль. Утверждает, что шел именно за грибами…