В Кате действительно трудно было узнать ту деревенскую девушку, что почти год назад приходила к Озиридову, разыскивая Петра. Она похудела, глаза казались еще более крупными, а лицо, потеряв прежний румянец, приобрело необычное, несколько загадочное выражение. К тому же одевала ее теперь хозяйка, модница Марина Львовна, и все ее бывшие наряды были весьма к лицу симпатичной девушке.
Где же он видел ее?.. Озиридов никак не мог этого вспомнить.
Катя же сразу узнала присяжного поверенного.
Растерявшись, не зная как ей следует вести себя, она только кивнула и торопливо бросилась за воспитанником, напрямик мчавшимся к воротам.
Когда, поймав Сережу, она вернулась, Озиридов внезапно вспомнил ее появление.
«Да, — подумал он, — расцвел цветок! Распустился бутон! Кто бы мог подумать?!»
И решительно подошел к скамье.
Держа в руке широкополую шляпу, он добродушно и широко улыбнулся:
— Это вы? Здравствуйте, дружочек… Собственным глазам не верю… Как вы похорошели!.. И как, как вы оказались здесь? Какими судьбами?
Катя смущенно улыбнулась:
— Так уж вышло…
— Ну и прекрасно вышло! — воскликнул Ромуальд Иннокентьевич. — Такой девушке грех жить в какой-то деревне, где ее красоту и оценить-то некому.
Катя еще больше смутилась и принялась поправлять Сереже выбившуюся рубашку. Присяжный поверенный присел рядом и неожиданно почувствовал себя так хорошо, что даже сам удивился. Пригладив бородку, полюбопытствовал:
— Вы у кого служите?
Катя коротко ответила:
— У Полуэктовых…
— У Виталия Александровича! — вырвалось у Озиридова таким тоном, словно бухгалтер городской управы, которого он терпеть не мог за то, что тот на одном из вечеров, в общественном собрании, ни с того ни с сего приревновал его к своей жене, был его наиближайшим приятелем.
— Вы его знаете? — взмахнула изогнутыми ресницами Катя.
— Мне ли не знать… Приятный человек… Весьма…
К своему стыду, Ромуальд Иннокентьевич сознавал, что имя девушки совершенно вылетело из головы. Пришлось схитрить:
— И как же Полуэктов называет вас? По имени и отчеству?
— Нет, просто Катей.
— Да, Катенька, а этот ваш жених?.. — Озиридов сделал вид, что затрудняется назвать фамилию, потом прищелкнул пальцами. — Ну да, Белов! Что с ним? Где он?
Катя пожала плечами и грустно ответила:
— Не знаю…
— Выходит, не сложились ваши отношения?
— Не сложились…
Озиридов сокрушенно покачал головой, искоса поглядывая на девушку и наслаждаясь плавной линией ее шеи.
— Извините, — тихо поднялась Катя. — Нам с Сережей пора, ему нужно обедать.
— Не хочу уходить, — категорически заявил мальчик.
Ромуальд Иннокентьевич шутливо погрозил пальцем:
— Няню нужно слушаться, а то я ее заберу, каково тебе тогда будет?
Подумав, Сережа серьезно ответил:
— Плохо будет.
Озиридов расхохотался. Потом спросил у мальчика:
— Тебе нравится в этом саду?
— Очень, — кивнул тот. — Мы здесь каждый день гуляем.
— Вот как! — вскинул брови присяжный поверенный и, посмотрев на смутившуюся девушку, добавил: — Тогда буду приходить к вам в гости.
— Приходите, — согласился Сережа и внезапно спросил: — А у вас конь есть?
Ромуальд Иннокентьевич развел руками:
— Увы, мой друг, ни коня, ни жены, ни няни.
Катя и Сережа ушли, а Озиридов с глуповатой улыбкой на лице продолжал сидеть на скамье и отбивать на колене такт бравурного марша, исполняемого духовым оркестром Новониколаевской пожарной команды.
На следующее утро, часам к одиннадцати, он уже сидел на той же скамье и в ожидании Кати курил одну папиросу за другой. Самым странным было то, что он действительно ощущал странное и непривычное волнение.
Завидев входящих в ворота Катю и Сережу, Ромуальд Иннокентьевич поспешил навстречу.
— Вы знаете, Катенька, это очень символично, что мы с вами встретились именно в «Альгамбре», — сказал он девушке, в то время как Сережа, получив в подарок калейдоскоп, сидел в траве, разглядывая чудесные узоры, меняющиеся при каждом повороте картонной трубки.
— Альгамбра — это Испания, — пояснил Озиридов, улыбаясь. — Это Гранада. Это загородный дворец мавританских государей. Далеко-далеко от нашей холодной и неуютной Сибири, на берегах теплого Средиземного моря, между Гибралтаром и Пиренеями… Страна любви, серенад и кастаньет, — Озиридов даже прищелкнул пальцами.
Все радовало Озиридова, а Катя, никогда раньше не слышавшая таких восторженных и складных речей, смотрела на него во все глаза. Это, конечно, еще больше распаляло присяжного поверенного.
— В самом этом слове столько страсти, возвышенности!.. В нем мечты… Нет, нет, я действительно считаю: перст судьбы то, что мы встретились именно здесь.
— Зачем вы так? — заливаясь краской, шепнула Катя.
— С такой девушкой, как вы, я могу говорить только о прекрасном, — как бы оправдываясь, произнес Ромуальд Иннокентьевич.
Он уже знал: Катя к нему привыкнет.
Так оно и случилось.
Прошло не так уж много времени, а Катя, входя в «Альгамбру», уже привычно оглядывалась: где же Озиридов? И если его в саду не оказывалось, она вдруг ощущала какую-то странную пустоту.
Уединившись в дальней комнате большого бревенчатого дома, на самой окраине Томска, там, где проходит дорога на село Заварзино, Анисим и Яшка разделись, стянули сапоги и развалились на пуховых перинах.
— Уважает Дымок, — благодушно протянул Комарин, оглядывая с кровати довольно тесную комнатенку, в которой, несмотря на дневное время, были наглухо закрыты ставни и тускло светила лампа. — Самую лучшую аппартаменту отвел. Здесь мы с тобой, Аниська, как у Христа за пазухой, не то, что в меблирашках.
— Яков, а че у хозяина прозвище такое диковинное? — подал голос Анисим.
Яшка с наслаждением пошевелил взопревшими пальцами ног, почесал плешивую голову, хмыкнул:
— Дымок-то? Так он и есть Дымок. Раньше-то, когда помоложе был, шибко озорничал, сказывают. Но только в каталажку ни разу не попадался, уходил от архангелов. Словно дым растворялся. Вот и прозвали. Да и фамилие у него подходящее — Стародымов.
В дверь осторожно постучали.
Яшка торопливо сбросил ноги на пол, одернул рубаху, под которой прямо на теле хранил в кожаном поясе таежное золотишко, поправил жилетку, приосанился.
— Чего церемонии разводишь? Заходи.
В комнату бочком проскользнул хозяин, невысокий, сутуловатый старик с узкими плечами. На его сморщенном лице, единственным украшением которого был крупный сизый нос, светилась добродушная улыбка.
— Зашел узнать, как разместились, не надо ли чего? — усаживаясь на краешек табурета, проговорил он.
Комарин окинул его насмешливым взглядом:
— Ладно соловьем-то петь. Поди любопытно, откуда Яшка Комарин на твою голову сверзился, а?
Продолжая улыбаться, старик покхекал, потом сказал, ни мало не смутившись:
— Не скрою, Яшенька, антиресно, откель ты взялся. Слух прошел, на каторгу тебя законопатили. А тут вдруг такой гость!.. Да ишшо в энтакой одеже и обслугу по первому разряду требует… Как же не антиресно?
Комарин ухмыльнулся, извлек из кармана тугую пачку ассигнаций, постучал ею об ладонь. Подал одну купюру старику:
— Пожрать бы чего…
Тот принял деньги, опустил в карман меховой душегрейки, и, придерживая рукой поясницу, поднялся:
— Сейчас чего-нибудь сварганим.
Через некоторое время Яшка беспокойно заводил носом:
— Салом жареным пахнет…
Анисим принюхался. Через неплотно прикрытую дверь в комнату проникал с кухни дурманящий запах.
— Айда, робяты, поснедаем, — заглянул старик.
Отставляя опустевшую тарелку, Яшка проговорил:
— Что-то пусто в твоей избе? Али перевелись мазурики?
Хозяин покосился на Анисима:
— Кхе, кхе…
Комарин хмыкнул понимающе. Успокоил:
— Ты, Дымок, его не боись. Свой мужик. Вместе с каторги бежали.
Старик, как ни в чем не бывало, ответил:
— Не время сейчас. К ночи нагрянут. Только твоих-то дружков уж и нету. Опосля того как тебя сцапали, погуляли они совсем маненько, — грустно потряс головой Дымок. — Архангелы засаду устроили, улицу перекрыли. Вот они возле пристани и рванули через Томь, да в полынью угодили. Так вместе с кошевкой и ушли в воду
Комарин перекрестился, залпом опрокинул рюмку, поморщился.
— Ты-то где пропадал? — спросил старик, подавая ему соленый огурец.
Хрустнув огурцом, Яшка долго жевал, печально глядя в одну точку. Потом ответил:
— Я-то?.. В разных местах. И в Александровском централе, и по Байкалу на казенный счет поплавал, и в остроге, что возле Нижнеангарска… Оттуда мы с Аниськой и убегли. Ишшо один с нами был… невезучий. А мы вот выбрались, зиму в тайге просидели, я бы там и сейчас сидел, больно там воздух душистый, да вот Аниська сманил. Еле живыми до Усть-Кута доползли, чуть в болотах не утопли, но видно, не судьба утопнуть. В Усть-Куте сладили нечистые бирки[3], приоделись, отъелись и дальше подались. В Тулун уже на тройке прибыли. Оттуда по чугунке сюда прикатили. Теперь, вишь, с тобой сидим.
Старик стрельнул острыми глазками, кашлянул:
— Кхе, кхе… На желтенькаю пшеничку[4] наткнулись, что ль? Али приискового какого повстречали на узенькой тропке?
— Там, где мы с Аниськой хаживали, тропок и вовсе нет, — подперев ладонью отяжелевшую голову, протяжно проговорил Комарин.
— С чего ж энто, Яшенька, лопатник[5] у тебя потолше, чем у иного аршина[6]? — с усмешечкой полюбопытствовал Дымок.
— В зимовье золото нашел. Дед Ермил помер, царство ему небесное, вот нам с Аниськой и осталось наследство.
Поняв его по-своему, старик мелко захихикал:
— Ну и шутник ты, Яшенька.
Анисим, до этого молча сидевший за столом, хмуро проронил: