— Рыжиков. А вам откуда известно?
— Предполагаю… Этот телеграфист давно у меня на примете… В июле он принимал весьма энергичное участие в организации митинга близ ипподрома, причем прибывшие из Томска ораторы появились на митинге как бы под его охраной.
— Что же вы меня не уведомили своевременно? — обиженно надул губы Жихарев. — Не по-товарищески получается, Сергей Васильевич.
Леонтович развел руками:
— Не серчайте, коллега… Сведения-то непроверенные… не хотел вводить в заблуждение. Вчера вот, к примеру, поступила информация, что Рыжиков до начала забастовки находился в оживленных сношениях с телеграфистом станции Кривощеково Кашинцевым. А о чем беседовали, одному Богу известно…
— Скорее уж черту, — печально проговорил Жихарев, потом угрюмо выпятил подбородок. — Может, арестовать всех?
— Чревато эксцессами. Как бы самим не оказаться в каталажке.
— С них станется… — Жихарев вздохнул: — Водки у вас нет?
— Не держу.
— Плохо… Все плохо…
— Наберитесь, терпения, — подбодрил Леонтович Жихарева. — Придут и лучшие времена. В России смут было много, да все канули в Лету. Наше дело фиксировать факты и ждать.
— Хорошо вам говорить — ждать, — насупился Жихарев. — А на станции воинские эшелоны! Солдатня того и гляди вокзал разнесет. Отправки требуют. Разбаловали их в Маньчжурии, чуть что, хватаются за оружие.
— А вы чего хотели? — заметил Леонтович. — Они же кровь проливали, а им за это Портсмутский мир! Квантунскую арендованную область и всю южную ветку КВЖД япошкам отдали. Южную половину Сахалина — им же. Оплатили содержание военнопленных, предоставили право рыбной ловли в территориальных водах… Чего ж удивляться, что даже офицеры бесятся? Надо не злиться, а использовать сложившуюся ситуацию.
— Каким образом?
Леонтович улыбнулся:
— Растолкуйте солдатикам, что отправку задерживают вовсе не власти, а забастовщики. Подскажите солдатикам, что мы все с удовольствием бы помогли героям добраться до дому, но делами на дороге крутит-вертит стачечный комитет.
— Разумно, — потер руки Жихарев, оживляясь. — Пойду-ка распоряжусь. Пусть унтер-офицер Лощинский всерьез этим займется.
И поднялся, щелкнув каблуками:
— Честь имею!
Эшелон, в котором возвращался домой Андрей Кунгуров, остановился, не доезжая станции Обь. Солдаты, привыкшие за время долгого пути из Маньчжурии к бесконечным и беспорядочным стоянкам, высыпали из вагонов, загомонили. Начальник эшелона послал кого-то из унтер-офицеров узнать, в чем дело.
Андрей и те солдаты, которым предстояло добираться до своих деревень из Новониколаевска, торопливо распрощались с попутчиками и зашагали по насыпи.
Собственно, с сослуживцами Андрей распрощался еще в госпитале, перед отправкой, и сейчас, удаляясь от теплушки, испытал лишь легкую грусть. Все мысли Кунгурова были заняты ожиданием встречи с Татьяной, которую он решил непременно разыскать в городе. Это желание заглушало даже тоску по матери.
Запыхавшийся унтер попался навстречу:
— Вам хорошо, а мы надолго застряли! Мазута бастует! Пойду наших подниму! Удумали, домой не пущают!
Возле вокзала грозно шумела толпа солдат с эшелонов, забивших все пути. Подзуживаемые офицерами нижние чины наседали на начальника станции. Тот, испуганно бледнея, отвечал, что ничем помочь не в состоянии, поскольку всем теперь ведает стачечный комитет. Внезапно в поле его зрения попал проходивший мимо машинист паровоза.
— Уважаемый! — окликнул начальник станции. — Объясните, пожалуйста, почему остановлено движение?
Мигом окружив седоусого паровозника, солдаты с криками и бранью принялись требовать, чтобы он немедленно подогнал к составу локомотив. Железнодорожник попытался вырваться, но это еще больше озлобило толпу. На машиниста посыпались удары.
Именно в этот момент у вокзала появился Петр Белов. Не раздумывая, он бросился в толпу:
— Не тех бьете!
— А ты еще кто такой?
Солдаты оборачивались, сплевывали угрожающе, но вид у Петра был столь решительный, что самые ретивые разжали кулаки.
— Сами подумайте! — крикнул Петр. — Разве этот машинист виноват в том, что вы терпите по пути домой? Страна поднимается на борьбу с самодержавием, а вы собственных братьев бьете!
— Ты нас не пужай!
— Мы свое отвоевали, домой хотим!
— Молод ишшо. Скажи лучше, пошто нас тут держат?
Понимая, что каждое неловкое слово может вызвать взрыв
возмущения, Петр громко заговорил:
— Наша стачка направлена против царя, против властей, против купцов, нажившихся на вашей крови! Мы боремся с самодержавием, ввергнувшим вас в войну, мы хотим, чтобы власть была передана Учредительному собранию! Ну кто вас может еще защитить, кроме Учредительного собрания?
Солдаты зашумели.
Машинист, улучив момент, шепнул:
— Спасибо, браток.
— Полунина знаете? — быстро спросил Белов.
— Михаила Ивановича? Конечно.
— Бегите в стачком к нему. Объясните ситуацию.
Пользуясь тем, что солдаты отвлеклись на шумный спор,
машинист нырнул в толпу.
— Слышь, паря, — ухватил Петра за рукав прихрамывающий пожилой солдат. — Ну, отдадите власть энтому собранию, а с переселенцами как? У переселенцев-то жизнь изменится?
Петр улыбнулся:
— Так для того я и кричу вам: вместе давайте бороться! Не будем вместе бороться, снова нас друг на друга натравят.
И крикнул, дождавшись посыльного от Полунина:
— Товарищи солдаты! Стачком постановил всех вас отправить по домам! Эшелоны с солдатами, возвращающимися из Маньчжурии, больше задерживаться не будут! Долой самодержавие!
Солдаты недружно откликнулись.
Андрей Кунгуров стоял в толпе и никак не мог понять: Петр ли это Белов выступает перед солдатами?.. Вроде и голос тот, и физиономия, а вот говорит грамотно, гладко. Узнал все-таки, протолкался сквозь толпу:
— Здорово, Петр…
Белов удивился:
— Ты?
— Как видишь, — хмуро бросил Андрей. — Как Татьяна-то? Все на почте работает?
— Ушла… — буркнул нелюбезно Петр. — Чего тебе до моей сестры?
— Ну, ладно. Бывай тогда…
— Бывай, — отвел взгляд Петр.
Кунгуров тяжело зашагал к выходу на привокзальную площадь.
Виноватое чувство охватило Петра. Может, догнать? Чем виноват Андрей, если жизнь так складывается? Но, подумав, махнул рукой и побежал к паровозу, на котором собирался добраться до станции Тайга.
Андрей бродил по Старобазарной площади, всматривался в лица торгующих всякой всячиной крестьян. Выискивал односельчан, чтобы с ними добраться до Сотниково.
После разговора с Петром на душе было тоскливо. Если уж Петька так его встретил, то что говорить о Татьяне? Она и вовсе не захочет его видеть. Ведь все письма к ней остались без ответа. Он желал и боялся встречи с Татьяной. Чувство чужой вины с новой силой захлестнуло Андрея, он даже был рад, что Петька соврал, сказав, будто Татьяна уже не работает в почтово-телеграфной конторе. А то, что тот соврал, Андрею было яснее ясного.
Отгоняя от себя невеселые мысли, он зашагал быстрее.
— Эй, служивый, табачку не желаешь? — окликнул Андрея знакомый голос.
Обернувшись, он увидел Терентия Ёлкина.
Худющии, длинный и нескладный Терентий стоял возле телеги, к которой была привязана полугодовалая телка, и держал в руке граненый стакан махорки.
— Подставляй карман! Почти задаром отдаю, — все еще не узнавая Андрея, привычно выкрикивал Елкин.
— Кощей! — обрадовался Кунгуров. — Не признал?
— Ой! — по-бабьи всплеснув руками, воскликнул Терентий. — Андрюха?! Живой никак? Вот мамаше-то радость! А то все по тебе убивается. А ты, звон, живехонек!
— Как видишь.
— Че ж энто вы японца-т не побили? Силенок, что ль, не хватило? Аль охоты? — мелко хихикнув, поинтересовался Ёлкин.
— Тебя не было, вот и не побили!
Терентий, догадавшись, что сказанул что-то не то, засуетился:
— Ты, Андрюха, не серчай, энто я так, для разговору. Мы ж понимам долю вашу солдатскую. Ить я к тебе со всей душой. Бери махру-т, присаживайси, устал, поди, по городу-т шастая.
Кунгуров осторожно, стараясь не потревожить еще не до конца зажившую рану в правом боку, забрался на телегу. Незастегнутая шинель распахнулась и Ёлкин увидел на его груди два Георгиевских креста.
— Ох, ты! Ерой! — присел от восхищения Терентий. — Цельных два! Отличилси! Самый ты, Андрюха, таперя в деревне еройский мужик будешь! Ни одна девка не откажет! Да и баба-т тож! Они у нас ноне до мужиков шибко злые. А мужиков-т и нетути! Почитай пол-Сотниково на японскую забрили. Ты-т у нас первым ушел, а после и других парней потащили. И запасных. А потом и до ратников добрались. Слава богу, я-т по возрасту вышел.
Кунгуров поморщился:
— Зачастил! Махры лучше отсыпь!
— Разе ж я против? С нашим удовольствием. Подставляй пригоршню, ерой.
Закурив, Андрей спросил:
— Вернулся кто-нибудь?
— Пашка Жданов без руки пришел; Савелий Лепёшкин контуженный, глазами хлопат, а говорить не говорит; Филька Туркин весь осколками изранетый, с печи не поднимается; Балаханов Иван, тот вроде целый весь, но как бы не в себе, все глазами смотрит, а то вдруг царя-батюшку матерным словом поминать зачнет. Энтим ишшо подвезло. А коли всех поминать, кто головы сложил, язык заболит да и отвалится… Баб вдовых — море. Так что есть кому вам, ероям, усладу доставить.
— Хватит молоть, крупорушка! — оборвал Ёлкина Андрей. — Все тебя не в ту сторону несет.
Тот втянул продолговатую голову в плечи, затряс жидкой бороденкой:
— Энто верно, энто верно. От радости я, что ты хоть справный вернулся! При всем, значица, мужском имуществе… Не обессудь уж, Андрюха!
— Справный — криво усмехнулся Кунгуров, помолчал, глядя прямо перед собой, и спросил? — Ты, Терентий, долго намереваешься торговать?
— Дык, как сказать? Телушку сбагрю, да и домой. Махру-т энто я так, для развлечения прихватил. Авось, думаю, кто купит. Не сумлевайся, доставлю тебя до мамаши.