Андрей досадливо перебил его:
— Не к тебе я, к Настасье Калиновне.
Терентий озадаченно выпятил челюсть, зыркнул на жену, которая, сидя за прялкой, без особого любопытства поглядывала на них.
— О чем с ей говорить-то? — изумился Терентий.
— Ладно тебе соваться, — подала голос Настасья. — Проходи, Андрей. Че хотел-то?
— Мать говорила, ты Степку Зыкова в тот вечер, когда полесовщика убили, видела?
Ёлкин суматошно воскликнул, потрясая козлиной бородкой:
— Ниче она не видела! Ты, Андрюха, баб не слухай, они че попало буровят! Такое уж ихнее племя зловредное.
Недовольно посмотрев на Терентия, Кунгуров перевел взгляд на потупившуюся Настасью:
— Так видела Степку?
Та покосилась на мужа, за спиной гостя грозящего жилистым кулаком, подняла глаза на Андрея:
— Видела.
Ёлкин не выдержал:
— Че ты видела? У вас же, у баб, все не как у людей! Все вверх тормашками! Мозги-т куриные. Не слухай ты ее, Андрюха. Давай лучше очищенной примем.
Не обращая на него внимания, Кунгуров спросил:
— Где ты Степку видела?
Досадливо махнув рукой, Терентий уселся на лавку и отвернулся, показывая всем своим видом, что происходящее его совершенно не касается.
— Я от Марфы Туркиной шла, затемно ужо. Венька у них весь вечер пропадал, вот за ним и пошла. А ен сидит, слушает, как Филимон байки про войну рассказывает. Еле уволокла.
— Ходишь к кому попало и пацана пускаш, — буркнул Терентий, не поворачивая головы.
— Идем мы с Венькой, — продолжала Настасья. — Пуржит. Гляжу, на дороге, там где тропка к проруби, дровни чьи-то стоят, а никого нет. Ну, стоят и стоят. Пошли дальше. Ужо в проулок свертать стали, те дровни нас и обогнали.
— Ну и че? — выставил вперед длинную руку Ёлкин. — Ниче ж не видала, а туды же! Одно слово — бестолочь! Брось ты энто дало, Андрюха! Че с нее возьмешь?
Настасья поджала губы. Помолчав, проговорила:
— В дровнях Степка сидел.
— И куда он поехал?
— Да к церкви, я еще удивилась, че энто он не домой, — развела руками Настасья.
Кунгуров задумался, потом уточнил:
— Так ты не видела, куда Степка ходил?
— Да мне ни к чему, — протянула Настасья.
— К речке он ходил! — раздался звонкий мальчишеский голос.
Андрей обернулся и увидел торчащую из-за занавески лопоухую головенку старшего сына Ёлкиных, Веньки. Терентий, подскочив, кинулся к печи:
— Я те!
Венька тут же скрылся за занавеской и уже оттуда добавил:
— Я от мамки отстал, смотрю, дядька Степан по тропке от проруби идет.
— Цыц, сказал! — прошипел Терентий, пытаясь дотянуться до сына. — Ухи оборву!
— Папанька, больше не буду! — пискнул тот, забиваясь подальше.
Ёлкин в торопях неловко поставил ногу на лавку, но она опрокинулась. Загремели, падая на пол, чугуны. Потирая ушибленную лодыжку, Терентий обиженно ругнулся:
— У-у! В рогу ногу!
Чтобы не прыснуть со смеху, Настасья принялась разглядывать узелок на пряже. Андрей тоже подавил улыбку, натянул шапку:
— Прощевайте…
Торопливо проводив гостя, Терентий захлопнул дверь и крикнул жене:
— Трекало! Башки когда-нибудь через тебя лишусь!
На следующее утро Андрей Кунгуров поделился своими подозрениями с Павлом Ждановым. Тот поправил пустой рукав и задумчиво почесал в затылке:
— Так-то оно так… Вот токмо в толк не возьму. Ну какой хрен Зыковым самовольно рубить? Деньги у них есть, да и порубочный они всегда у Шванка купят… Даже застукай Татаркин Степку, что ж не договорились бы? До мзды Татарник всегда охочь был.
— А если не Степка, то кто?
Жданов попытался свернуть самокрутку. Андрей пришел на помощь:
— Давай кисет…
Горько усмехнувшись, Жданов протянул ему кисет и клочок бумаги:
— Вот, с куревом и то не управлюсь. Вроде одну только руку потерял, а уже не мужик. Вроде как половинка мужика…
Затянувшись едкой махрой, рассудил:
— Я так полагаю, могли объездчика и наши порешить. Больно уж он всем надоел. Дыхнуть не давал.
— Но я ведь со всеми говорил, — насупился Кунгуров. — Неужели бы мне да сказали?
— Щас! — хмыкнул Жданов. — Держи карман шире! Парень ты ничего, тебя многие уважают. Только пораскинь мозгами, кому это хочется на каторгу?
Глава втораяЖИЗНЬ ПО МАНИФЕСТУ
На худощавого железнодорожника Петр обратил внимание лишь в тот момент, когда железнодорожник, стрельнув по сторонам глазами, неожиданно нырнул в калитку жандармской явки, занятой сейчас унтер-офицером дополнительного штата Мышанкиным.
Петр удивился. Он совсем было собрался прокрасться поближе к окну, но калитка приоткрылась и оттуда выглянул Мышанкин. Убедился, что улица пуста, постоял еще с минуту и осторожно прикрыл за собой калитку. Только тогда Петр отлепился от серого забора и удвоил внимание.
Железнодорожник вышел из дома нескоро. Петр успел замерзнуть, дожидаясь его, и чуть ли не обрадовался, когда тот появился. Опасливо оглядываясь, железнодорожник направился к станции, но у церкви свернул направо и пошел, не останавливаясь, к паровозному депо.
В депо Петр сразу метнулся за паровоз, пригнанный для ремонта; надеялся из-за паровоза лучше рассмотреть незнакомого железнодорожника, но ему повезло — возле паровоза в замасленной спецовке стоял Буланкин. Курил, выпятив свою крупную нижнюю губу.
— Не знаешь, кто это?
Буланкин хмыкнул:
— Тот, что ли, который к мойке идет?
— Ну да.
Буланкин удивленно пожал плечами:
— Че ж не знать? Стасик это, наш машинист. Еще недавно помощником ездил, вот перевели. А че?
— Хорошо его знаешь?
— Да как «хорошо»? Ну, парень, как парень.
— В организации состоит?
— На кружке встречал, а в группе ли он, не знаю. Но вроде нашей веры парень.
— Православный, что ли?
Буланкин обиделся:
— Шуткуешь? Я ж для конспирации.
— Да ладно, — усмехнулся Петр.
— Я тебе говорю, свой парень. В стачке участвовал, с нашими общается.
— А по характеру?
— Да какой характер? Я ж его знаю так… Здоровкаемся, вот и все. Однако мужики о нем хорошо отзываются. Не вертопрах, старательный, перед начальством хвостом не крутит. Вышел в машинисты, дом купил.
— Скопидомничает небось?
Буланкин задумался, повел крупным носом:
— Да с какой стороны посмотреть… Может, скопидомничает, а может, копейке счет знает. У меня вот, к примеру, гроша ломаного за душой нет, а хорошо ли это? Вот заболею или помру — что семье делать. У меня семеро по лавкам… А Стасику проще, холостой он. И с денежками бережлив… И спросил:
— А ты че им интересуешься?
Петр ответил уклончиво:
— Да так… Надо для одного дела. Ты, Иван, о моем интересе сильно не распространяйся.
— Понимаю.
К Тимофею Соколову Петр пришел, когда тот уже собирался ложиться.
— Ну, что там?
Не раздеваясь, Петр опустился на табурет и рассказал о подозрительном машинисте по имени Стасик. Соколов слушал, пощипывал свои татарские усики и на глазах мрачнел.
— Да-а-а… — наконец протянул он. — Сведения не из приятных. Надо ставить в известность комитет, серьезная история. А вам всем придется усилить наблюдение за жандармской явкой.
— Надо бы о Стасике разузнать побольше.
— Соколов взъерошил коротко стриженные волосы, прищурился на отблески огня, вырывающиеся из печи:
— Разузнаем… Все разузнаем. Думаю, власти, зная о приближении войск Меллера-Закомельского, хотят нанести нам мощный удар.
— А вы что-нибудь выяснили? — поинтересовался Белов.
Соколов покачал головой:
— По другим местам вроде чисто… Вполне возможно, что, этот ваш Стасик — единственный провокатор… Впрочем, — невесело усмехнулся он, — и единственного вполне достаточно.
Он поднялся:
— Да ладно, черт с ним! Разберемся. Садись, выпей чаю.
— Не откажусь, — согласился Петр.
Соколов наполнил стаканы.
— Грейся.
Потягивая крепкий чай, Петр скосил глаза:
— Что там слышно из Красноярска?
— Вот оттуда ничего хорошего не доносят. Город запружен войсками. Рабочих и железнодорожный батальон загнали в деповские мастерские, отрезали от всего мира. Ни питья, ни еды. А потом обстреляли из винтовок и пулеметов.
Помолчав, Соколов потянулся к кисету. Петр молчания не прерывал.
— Ну, понятно, наши отстреливались, — наконец проговорил Соколов и с горечью добавил: — Да только что сравнивать? Заставили прекратить сопротивление, всех покидали в тюрьму…
— Сволочи! — негромко бросил Петр. — Залили Россию кровью и до Сибири добрались.
— Чита еще держится.
— Держаться-то держится, только так похоже, что Меллер и Ренненкампф договорились, именно в Чите встретиться.
— Ладно, посмотрим. Пусть Меллер еще у нас повоюет.
Соколов поднял на Петра встревоженный усталый взгляд:
— В ближайшее время придется уходить в подполье. Замереть, притихнуть. Дождемся момента…
Он не стал продолжать. Взгляд его вдруг переменился, стал жестким.
— Главное сейчас — даже не это.
— Ну? — поторопил его Петр.
— Главное сейчас — помешать Леонтовичу. Лишить ротмистра глаз и ушей. Понимаешь, о чем я?
— Конечно, — кивнул Белов. — Этим и займемся.
Ожидая урядника, Платон Архипович просматривал доставленные накануне циркуляры уездного полицейского управления, невесело покряхтывал, покачивал головой.
— Притащил, ваше благородие! — отрапортовал Саломатов, появляясь в дверях кабинета.
Збитнев сочувственно оглядел помощника, все еще красующегося синяками, и благодушно поблагодарил:
— Спасибо за службу, братец. Ступай домой, отдохни.
— И то верно, ваше благородие, пойду. Бок че-то побаливает, дышать затруднительно. Урядник уже потянулся к дверной ручке, когда Збитнев все тем же благодушным тоном поинтересовался:
— Револьвер не обнаружился?
— Все сугробы облазил, — угрюмо обернулся Саломатов. — Видать, кто-то прибрал.