Мужики зароптали.
— Вот сволочи! — выдохнул Вихров
— Че ж энто такая несправедливость вышла? — спросил Мышков.
— Чиновники толкуют закон так, как им выгодно. В данном случае под другими угодьями они подразумевают не весь лес, а лишь худшую его часть, — вздохнул Симантовский, разводя руками.
Николай Николаевич знал, что разъясняет закон весьма произвольно, даже более того — неверно, поскольку государь император никогда не страдал альтруизмом, и отдавать лучшие лесные угодья крестьянам ему не пришло бы в голову. Закон как раз и говорил о том, что сельской общине дозволяется пользоваться лишь кустарниками, осиновыми и березовыми колками, не превышающими пятидесяти десятин в каждой грани. Но Николай Николаевич лишь патетически взмахнул рукой:
— Друзья! Вы имеете право на лес, и вас несправедливо лишают этого права!
Вихров поднялся, напялил шапку, мрачно процедил:
— Ну, мы их…
— Благодарствуйте, господин учитель, — поклонился Мышков.
Симантовский помялся, чуть слышно сказал, сплетя пальцы:
— Вы уж меня не выдавайте. Я вам от всей души… Нехорошо, если до полиции слух дойдет…
— Нетто мы не понимаем? — развел руками Аверкий. — Не сумлевайтесь, молчать будем, как рыбы.
Когда мужики угрюмой толпой покинули квартиру учителя, он ощутил слабость в ногах, опустился на диван, провел ладонью по внезапно взмокшему лбу.
Двухэтажный, сложенный из толстых бревен дом на Красноярской, в котором Петр уже несколько дней снимал квартиру под чужой фамилией, походил на картонную коробку из-под обуви, поставленную на попа. Комнаты, и те, что сдавались жильцам, и те, что занимали сами хозяева, были высокие, но тесные и неуютные. А Белову досталась еще и холодная. Видимо, подрядчик, желая потрафить будущему домовладельцу, решил сделать окна на европейский манер. Стекла-то он не пожалел, а вот о крутых сибирских морозах забыл. В комнате Петра, как он ни топил печь, тепла не было.
Соколов поежился, запахнул пальто:
— Прохладненько у тебя.
— Да ничего, я как-то уже привык, — равнодушно ответил Петр.
— Ну, ладно. Мы с тобой, кажется, все обговорили, — поднимаясь со стула, сказал Соколов. — Смотрите за этим Стасиком, глаз не спускайте. По заданию комитета его проверили. Ничего утешительного. С кем ни беседует, у всех стремится выяснить побольше о нашей группе, а недавно, как сообщил один товарищ из паровозников, стал интересоваться, как стать членом организации, от кого это зависит.
На лестнице раздались тяжелые шаги. Тимофей быстро глянул на Белова:
— Кого-нибудь ждешь?
— Нет, — так же быстро шепнул тот.
Тимофей отступил за печь, переложил револьвер из кармана пиджака в пальто. Петр покосился на него, шагнул к двери, в которую уже нетерпеливо стучали.
— Кто? — ровным голосом спросил он.
— Я это! Я!
Распахнув дверь, Петр жестко проговорил:
— Не знаешь, как надо стучать?
Кеха отмахнулся, прошел в комнату, плюхнулся на стул:
— Торопился шибко, вот и забыл, как условились.
— Насколько мне известно, ты, Иннокентий, сейчас должен находиться на Межениновской, — склонился к нему сзади Соколов. — А через два часа тебя должен сменить Петр.
Кеха от неожиданности вздрогнул, резко обернулся и, узнав старшего товарища, разулыбался:
— Испужал!.. Так и заикой остаться недолго.
— В самом деле, почему ушел с поста? — стараясь говорить как можно тише, спросил Петр.
— Так я и объясняю — торопился! — обиделся Кеха. — Прежде-то туда только Мышанкин приходил, а сегодня сам Леонтович пожаловал! А следом этот хлюст заявился.
— Стасик? — переспросил Соколов.
— Ну!
— Почему ты ушел? — нахмурился Петр.
— Почему, почему?! Я же и объясняю! Находиться там, ну никакой возможности нету! Мышанкин, как та лягавая, по улице кренделя выписывает. То туды, то сюды.
— Ну ладно… Это ты правильно… На глаза Мышанкину лучше не попадаться, — раздумчиво заметил Соколов, посмотрел на Петра и добавил: — Сегодня ничего не предпринимайте, а утром я к тебе зайду. Ясно?
Ожидавший нагоняя Кеха облегченно вздохнул и тоже взглянул на Белова, всем своим видом показывая, как тот был неправ в своем недовольстве.
— Почему не подготовили список? — Леонтович раздраженно раскурил папиросу, выдохнул дым в лицо агенту. — Я вас предупреждал, сегодня список должен быть у меня. Вам что, Мышанкин не передал мое распоряжение?
Стасик виновато улыбнулся:
— Передал, но…
— Какие могут быть «но»?
Совсем оробев, агент машинально вытер вспотевшие ладони о брюки. Его движение не ускользнуло от ротмистра. Он сухо бросил:
— Ну?
— Я не успел установить все адреса… Трудно узнать сразу… Могу назвать лишь членов стачечного комитета, тех, кто заправлял октябрьской забастовкой на железной дороге…
— Ну, любезный, — высокомерно прервал его Леонтович, — этих я и сам знаю. Вы мне дайте точные записи!
Стасик поежился и развел руками.
— Шляпа! — констатировал Леонтович, обжигая агента взглядом.
— Ваше высокоблагородие, записи у меня имеются, но…
— Опять «но»?
— Так ведь боязно носить их с собой. А ну увидит кто? Смутьяны и так ныне бешеные, вот прямо к каждому присматриваются.
Леонтович закинул ногу на ногу:
— Вы что, спятили? Неужели оставили записи дома? А если вы действительно на подозрении и в ваше отсутствие к вам в квартиру заберутся ваши же «соратники»?.. А?.. Что тогда скажете?..
Стасик глянул на ротмистра с искренним испугом.
— Угадал? Дома оставили?
— Да, — еще более испуганно выдохнул Стасик. — Но как вы могли догадаться?..
— Любезный, я не первый год служу по жандармскому ведомству. Правда, одного я всегда не понимал: почему агенты, как правило, тугоумны и так жадно любят деньги? Ведь вы же ради денег нам служите?
Стасик низко склонил голову.
— Нет, вы, ей-богу, наивный человек… — Ротмистр раздраженно пригладил темные усики. — Решили разбогатеть, а службы от вас — на ломаный грош. Глядя на вас, невольно убедишься, что марксисты кое в чем правы: от каждого по способностям, каждому по труду… Пожалуй, с сегодняшнего дня я начну вас субсидировать именно по этому принципу. Вы мне сведения, я вам деньги. А то вы с нас уже более чем достаточно получили. И в машинисты вас перевели, и домишко вот вы купили… Не слишком ли жирно? Вы не находите?
— Я буду стараться, — еле слышно выдавил Стасик.
— Да уж постарайтесь, — усмехнулся ротмистр. — Через два дня, самое позднее, я должен получить список.
И опять усмехнулся:
— Уверен, записи вы держите дома в комоде, под бельем. Правильно говорю?
— Правильно…
— Так вот, запомните… Под бельем в комоде ценности, как правило, держат лишь недалекие обыватели…
Пупырчатые бока круглой чугунной печки уже остыли, но в тесном подвале было душно. Пахло типографской краской и свежим деревом — пару недель назад стены обшили досками. Сам домик был куплен супругами Ольховыми как раз из-за удобного подполья и уединенного расположения домика. Деньги на домик Ольховы получили из партийной кассы.
Исаю Ашбелю было жарко от висящей над наборной кассой семилинейной керосиновой лампы, спина затекла от долгого стояния, но Исай с удовольствием ощущал в пальцах, приятную тяжесть свинцовых литер. Одна к другой — складывались слова. Слово к слову — складывалась гневная подпольная листовка.
Иногда Исаю казалось, что приказчиком в магазине Фоменко он работал когда-то невероятно давно… И еще иногда он ловил себя на мысли: вот закончит сейчас набор, чисто вымоет руки и пойдет домой, к Дарье… Ах, Томск, Томск… Как это все далеко…
Разогнув спицу, Исай размялся, сделав несколько резких движений. Борис Ольхов, пристроившийся в стороне, улыбнулся:
— Помогает?
— Еще как! Присоединяйся.
— Попозже, — от улыбки на щеках Бориса обозначались мягкие, совсем детские ямочки.
Опустив голову, Борис вновь склонился над печатным станком. Скрипнула крышка над головой, потянуло сквознячком. Исай поднял голову.
— Боря, Саша! Сколько же можно? — раздался звонкий голос Ирины, и в подвал, улыбаясь, заглянуло ее смешливое, с острым носиком и маленьким ртом, лицо: — Самовар уже на столе!
Борис ответил на улыбку жены:
— Погоди маленько, мы скоро.
— Никаких «скоро»! Сейчас же умываться и за стол! — нарочито строго скомандовала Ирина.
— Что ж, Александр, придется подчиниться, — посмотрел на Исая Ольхов.
Тот развел руками:
— Я не против.
На покрытом хрустящей белой скатертью столе самодовольно возвышался, сверкая начищенными медными боками и медалями, пузатый самовар, вокруг которого теснились чашки, тарелки, вазочки.
— У-у, прямо королевский ужин! — потер ладони Исай. — Так вы нас совсем избалуете.
Ирина рассмеялась:
— Трудно вас избаловать. Вы же с моим Борей ничего, кроме работы, не замечаете.
— Как это так? — деланно возмутился Борис. — Александр же оценил твое искусство. Не зря, видимо, я тебе преподнес на именины Толковую поваренную книгу.
— Вот и удивляюсь, как заметили, — снова рассмеялась женщина. А что касается твоего презента, то при наших средствах из шестисот простых и изысканных блюд я смогла освоить лишь пять, да и те из самых постных.
Борис с самым серьезным видом произнес:
— А что, у тебя прекрасно получается пшенная каша, которой ты потчуешь нас по утрам. Не правда ли, Александр?
— Лучшей я не ел! — подтвердил Исай.
За столом он чувствовал себя очень уютно. Ирина то и дело заботливо ухаживала за мужчинами, с ее лица не сходила улыбка, лучились карие с синеватыми белками глаза. Было как-то по-семейному тихо, только за стенами гудел в сугробах колючий январский ветер.
Заметив, что Исай задумался, Ирина обиженно проговорила:
— Саша, вы так и не попробовали варенья.
— Извините, — грустно улыбнулся он, посмотрел на женщину и уже в который раз с удивлением понял, что при всей внешней несхожести она чем-то неуловимо напоминает ему Дарью.