— Слухи — это всего лишь слухи, — вызывающе заметил учитель.
— Ничего, найдутся и свидетели, — спокойно пообещал пристав. — Не стройте на этот счет никаких иллюзий.
Холодея от внутренней дрожи, от ярости и мерзкого страха, пронизывающего все его существо, Симантовский воскликнул:
— Господин становой пристав, вы, наверное, ослепли! В России революция. Пока вы обзаведетесь свидетелями, вас самого может снести волна народного гнева!
— Красиво говорите, — пристав побагровел. — Но я бы советовал вам подумать над своими словами.
Задыхаясь от собственной дерзости, Симантовский бросил:
— А почему бы это вам не подумать?
Збитнев, подавляя острое желание ударить учителя, выдохнул с угрозой:
— Красиво, красиво поете… Но только вы, как всегда, припоздали… Видно, газет давно не почитывали. Смею заверить, скоро от этой так называемой революции только кровь на снегу останется… А от таких, как вы… — Пристав презрительно сплюнул.
— Не пугайте!
— Нет, буду пугать! — ощерился Збитнев. — Карательные войска генерал-лейтенанта Меллера-Закомельского уже подходят к Новониколаевску. Да и командующий войсками Сибирского военного округа Сухотин начинает показывать бунтовщикам, где раки зимуют. Так что не обольщайтесь, любезный Николай Николаевич.
— Вам не залить пожар народной войны! — Симантовского затрясло.
Пристав медленно встал, и учитель испуганно прикрыл руками лицо. Ему показалось, пристав собирается ударить его. Но пристав только усмехнулся презрительно:
— Честь имею!
И вышел.
Проводив его взглядом, Симантовский в отчаянии схватился руками за голову.
Командир Седьмого армейского корпуса генерал-лейтенант барон Меллер-Закомельский, направленный правительством для наведения порядка на железных дорогах, Самарско-Златоустовской и Сибирской, спешил. На станции Обь, едва поезд остановился у перрона, он собрал в купе совещание.
Выслушав отчет жандармского полковника Ковалинского, желчно распорядился:
— Накажите местным властям, а особо чинам жандармерии и полиции, принимать саше строгие меры по отношению к виновным в беспорядках!
— Ротмистры Жихарев и Леонтович уже принимают меры. Ими арестовано несколько зачинщиков.
— Мало, мало! — вспылил генерал-лейтенант. — Я вижу, здесь та же картина, что и везде. Власть попустительствует, ваши люди проявляют нерасторопность. Похоже на то, что все ждут моего появления.
Флигель-адъютант Скалой негромко процитировал:
— Вот приедет барин, барин нас рассудит…
— Вот, вот! — Меллер-Закомельский поднял желтые злые глаза на жандармского полковника: — Среди задержанных, насколько я понял по вашему отчету, есть некий нижний, чин с военного Сухарного завода?
— Так точно! Задержан, благодаря усердию полковника Боярского.
— Вот видите, и тут заслуга не вашего ведомства! Втолкуйте же своим сотрудникам, что принятие самых беспощадных мер — ныне насущная необходимость. Не бойтесь крови. Народ туп. Он понимает только битье. Бескровные наказания не производят на него впечатления.
Помолчав, генерал-лейтенант добавил:
— Арестованных прикажите погрузить в эшелон.
— Как заложников?
— Вот именно. Вы свободны, полковник. Надеюсь, вы не забудете о расклейке наших извещений?
— Никак нет!
— И еще, и еще раз проинструктируйте часовых? В случае появления у поездов агитаторов пусть не раздумывают пускать в ход оружие! Всех подозрительных незамедлительно задерживать!
Проводив взглядом жандармского полковника, генерал-лейтенант перевел взгляд на скучающего Скалона:
— Вам, кажется, нечем заняться, господин флигель-адъютант? Ступайте к командиру Звенигородского полка, он уже давно дожидается аудиенции.
— Что ему сообщить? — вскочил флигель-адъютант.
— Напомните ему, что в конце ноября прибывшая из Красноярска рота железнодорожного батальона вместо усмирения забастовщиков сама приняла участие в беспорядках. А командир Звенигородского полка не принял никаких мер, ибо не был уверен в надежности собственных нижних чинов.
— Слушаюсь!
Но выходя из купе, флигель-адъютант обернулся:
— Побеседовать доверительно? Или посечь?..
— Без лишнего, но построже, — наконец улыбнулся генерал-лейтенант.
Оставшись один, Меллер-Закомельский глянул в окно.
Пустой перрон, истоптанный снег… Кое-где часовые из нижних чинов лейб-гвардии Кексгольмского полка… Пустыня…
— Итак, — негромко сказал генерал-лейтенант вслух. — Остается отчет его величеству…
Вагон тряхнуло, то подцепили заправленный паровоз. Одиноко звякнул станционный колокол, лязгнули в морозном воздухе буфера. Перрон медленно поплыл назад.
— Пустыня, — вслух сказал генерал-лейтенант.
Как только поезд исчез за поворотом, на перроне появилось несколько деповских рабочих. Негромко переговариваясь, они подошли к расклеенным на стенах вокзала извещениям.
«Сим извещаю, в случае покушения с политической целью на жизнь лиц, меня сопровождающих чинов гражданской полиции и служащих железной дороги, через час после покушения все арестованные, находящиеся при эшелонах и содержащиеся в тюрьмах как заложники, будут незамедлительно расстреляны. Генерал-лейтенант Меллер-Закомельский».
— Сволочи!
— Трясутся за свои шкуры!
— Понятно теперь, зачем они закидывают арестованных в поезд!
Поругиваясь, не глядя больше на листы извещений, железнодорожники угрюмо потянулись к мастерским.
«Доношу вашему высокоблагородию, что одиннадцатого сего января я по приглашению начальника отделения жандармского полицейского Управления Сибирской железной дороги ротмистра Жихарева в одиннадцать часов вечера совместно с полицией присутствовал при обысках и арестах за забастовочное и революционное движение у следующих лиц: слесарей депо станции Обь — Брылина, Крутикова, Меринова, токарей депо — Евграфова и Демидова, телеграфистов станции Обь — Иванова, Ципленкова, Скрынник и Баранина, помощника начальника станции Обь Михайлова и главного кондуктора обских бригад Тутуболина. Все поименованные лица тогда же были арестованы и двенадцатого января отправлены в Томск для заключения в тюрьму. Об изложенном доношу. Унтер-офицер Мышанкин».
Дочитав написанное размашистым почерком донесение, ротмистр Леонтович обмакнул перо в чернильницу, вывел в правом верхнем углу: «секретно», подождал, пока высохнут чернила и спрятал документ в сейф. Потом немного посидел в задумчивости, крутнул ручку телефона. Дожидаясь, когда его соединят со станцией, закурил.
— Жихарев слушает.
По голосу ротмистра Леонтович понял, что тот находится в приподнятом настроении, и таким же тоном ответил:
— Здравия желаю, коллега!
— Ба! Сергей Васильевич! — радостно воскликнул Жихарев. — Где вы запропали?
— Я-то всегда на месте, это вас совершенно невозможно застать в кабинете, — улыбнулся Леонтович.
Жихарев довольно расхохотался:
— Тут вы правы! Кручусь, как заводной.
— Надеюсь, насущные заботы вас не очень огорчают?
— И опять вы правы, Сергей Васильевич! Я даже получаю от них некоторое удовольствие. Теперь мы всех революционеров скрутим в бараний рог!
— Ну вот, видите, как у вас все хорошо, — с деланной завистью проговорил Леонтович и с укором добавил: — А с коллегой успехами поделиться не хотите…
— Какие уж тут успехи! — с затаенной гордостью отозвался Жихарев.
— Скромничаете, — протянул Леонтович. — Только из донесений моих людей и узнаю. Будто бы лишь сейчас догадавшись, о чем идет речь, ротмистр Жихарев несколько даже разочарованно удивился:
— Ах, вы об этом?.. Так уж два дня прошло, как я деповских пошерстил…
Леонтович снисходительно заметил:
— В минуты печали вспоминаем друг о друге, а в минуты радости… А ведь не кто иной, как я еще осенью говорил вам, что надо набраться терпения и ждать наступления лучших времен…
— Полноте, Сергей Васильевич! Какие могут быть между друзьями обиды? — самодовольно ответил Жихарев. — Приезжайте-ка лучше ко мне. Я сейчас распоряжусь, чтобы ужин в кабинет подали. Коньячок эриванский у меня припасен. Право слово, приезжайте!
Леонтович на секунду задумался: стоит ли тащиться по морозу, чтобы провести вечер в обществе Жихарева? Решил, что, возможно, стоит, любезно заверил:
— Сейчас буду. Спасибо за приглашение.
Через четверть часа, наказав кучеру ждать, Леонтович уже входил в кабинет ротмистра.
Пористое лицо Жихарева сияло, кончики усов были лихо подкручены. Пожав Леонтовичу руку, он произнес:
— И славно, что заехали! А то все служба да служба. Некогда посидеть по-дружески, запросто.
Выпив, перекусив, они закурили.
— Благодать, — отдуваясь, заметил Жихарев. — Люблю поесть. Опять, кажется, переел.
Леонтович вежливо улыбнулся.
— Сергей Васильевич, — благодушно отвалился на спинку стула Жихарев. — Вот вы давеча сказали у меня в кабинете нельзя поймать, а сами где пропадали? Полковник Ковалинский мне накачку давал, а вы от той накачки ускользнули. И на службу звонили вам, и домой. Этот ваш кикимор, Утюганов, одно долбил: его высокоблагородие только что были, но вышли! Пришлось мне за двоих отдуваться перед полковником.
Леонтович опять улыбнулся. Узнав о приближении отряда Меллера-Закомельского и догадываясь, что надолго на станции Обь он не задержится, ротмистр усадил за стол Утюганова и научил его, как следует отвечать по телефону. Сэкономил и время и нервы.
— Ох, вы и жук, Сергей Васильевич! — погрозил пальцем Жихарев.
— Да и вы, как гляжу, не лыком шиты, — пригубив коньяк, отозвался Леонтович. — Подсунули барону вместо революционеров черт знает кого…
— Ну как? — обиделся Жихарев. — Там, конечно, всякие были, та и революционеры тоже. В конце концов, Сергей Васильевич, барон прав: всех надо драть!
— Так-то оно так, — задумчиво заметил Леонтович. — Но ведь барону что? Он приехал, выпорол, повесил и укатил себе дальше. У него голова не болит, ему все равно, как после него будут жить оставшиеся. В этом и есть главная прелесть карательных экспедиций. Напугал и уехал! А нам тут жить…