Жихарев озадаченно выпятил губу:
— М-да, это вы точно заметили…
— То-то и оно! — поднял указательный палец Леонтович. — Нам с вами здесь еще не один день служить. Особенно не полютуешь.
Согласно кивнув, Жихарев, уже начиная пьянеть, подтвердил горестно:
— В этом вы правы. Всегда найдется сволочь, нажмет на спусковой крючок. Револьвер бабахнет — и вот нет уже ротмистра Жихарева… А с другой стороны… Вы бы видели, как полковник требовал от меня именно решительных действий!
Леонтович вновь поднял рюмку:
— Единственное, чем действительно помогла экспедиция барона, так это его извещения. Революционеры теперь притихли, не хотят подставлять под пули своих арестованных товарищей. Вот под эту марку, — подмигнул Леонтович, — мы их и почистим.
— Да, — согласился Жихарев. — С заложниками барон хорошо придумал.
— Сколько человек вы уже арестовали?
— Одиннадцать, — не без гордости сообщил Жихарев. — Правда, один очень активный ушел. Вы, наверное, знали его — телеграфист Рыжиков.
— Найдем, — философски заверил Леонтович. — Я ведь тут тоже кое-какие аресты наметил. Хочу вплотную заняться бывшими членами стачечного комитета.
— Ну? У меня они тоже в списке! Почему бы нам не скооперироваться, Сергей Васильевич?
— Именно это я и хотел вам предложить.
Лицо Жихарева раскраснелось от коньяка. Он даже стукнул кулаком по столу:
— Никакого спуску революционерам! Никакого!
И поднял глаза на Леонтовича:
— А вы знаете, Сергей Васильевич, что барон устроил вчера на станции Иланской? Его на перроне делегация пролетариев встретила с петициями в руках, а барон приказал расстрелять их на месте. А потом его солдатики взялись за депо, в котором пролетарии на митинг собрались. Человек пятьдесят на тот свет отправили.
— Порядок стоит на силе, — подтвердил Леонтович. — Кстати, коллега, вы уже допросили своих арестованных?
— Вас что-то конкретное интересует?
— Конечно. Убийство машиниста возле церкви…
Жихарев лукаво покачал пальцем:
— Небось вашего человека укокошили?.. Я думал, вы уже разобрались с этим. Городовой ведь видел парней.
— Видеть-то видел. Один даже мне знаком, ушел прошлым летом от Мышанкина и Утюганова… Но ведь попрятались, никак не могу нащупать. Ни одного приличного агента не осталось.
— С агентами, точно, туго, — подтвердил Жихарев. — У меня сейчас тоже только всякая шушера осталась. Сейчас прочту, что один такой мне в отчете пишет…
Пошатнувшись, Жихарев встал и открыл тяжелую дверцу сейфа.
— Я ему поручил выяснить, имеются в Каинске бундовцы, а он мне доносит… — Жихарев, давясь от смеха, прочел: — С достоверностью выяснить не удалось, но старые патриотные евреи указывают на некоторых нынешних молодых, не соблюдающих точно святости субботы, едящих свинину и другие запрещенные съестные припасы, говорят, что таковые и есть члены Бунда, так как хотят быть евреями и не соблюдать их законов… Каково?
Леонтович рассмеялся и, дождавшись, когда Жихарев покончит с веселым отчетом, спросил:
— Среди тех, кого вы отправили в Томский тюремный замок, есть, наверное, слабонервные, а? Уступили бы?
Жихарев, все еще веселясь, махнул рукой:
— А вот есть! Берите! Крутиков некто. Он в Новониколаевске недавно… До этого в Барнауле на пароходах слесарничал… А здесь слесарничал в депо. Берите. Дарю.
— Спасибо, — поднял рюмку Леонтович. — За наш союз!
Ашбель обеспокоенно глянул на Ирину. Она была бледна, на бледный лоб упала волнистая прядка. На руке, нервно прижатой к виску, явственно выделялась каждая жилка.
— Ты нас отрываешь, — сказал Борис. — Мы только разработались. — И осекся, увидев бледность жены: — Что-нибудь случилось?
— Боря, я в городе была. Там что-то ужасное происходит!
— Ты об арестах?
— Почему ты так спокойно говоришь об этом? Ведь жандармы хватают всех подряд. Говорят, весь стачком схватили.
— Хватают тех, кто оказывается под рукой.
— Боря! Может, вам на время уйти в подполье?
— А мы разве в подполье сидим? — усмехнулся Борис.
—Перестань! Нельзя сводить все к шуткам! Сюда тоже может
нагрянуть полиция!
— О нашей типографии знают только два члена комитета, — напомнил Ашбель.
— Ну и что? Их тоже могли схватить. А за кого сейчас можно поручиться?
Ашбель покачал головой:
— За ваших людей я ручаюсь.
— Саша! Вы же разумный человек. Ну кому сейчас нужны ваши листовки?
Ольхов виновато покосился на Ашбеля и укоризненно протянул:
— Ирина…
Она повернулась:
— Что «Ирина»? Ты на себя посмотри! Кожа да кости! Думаешь, соседи не строят догадок, почему ты вдруг оставил прилично оплачиваемую службу и занялся уроками? Это только тебе, эгоисту, мнится, что никто ничего не замечает! Что за жизнь эти твои уроки? Что за жизнь это твое сидение в подполье? Весь керосином пропах… Думаешь, вечно тебя будут подкармливать из партийной кассы? Все! Кончено! Уверена, про вас уже позабыли.
Ведь даже за листовками уже три дня никто не приходит.
Ольхов не выдержал:
— Ирина!
— В чем-то она права, — остановил Бориса Ашбель. — Время действительно нелегкое. Но вы, Ирина, должны понять — мы не на время! Мы навсегда! — И покачал головой: — Придет время, Ирина, вы этот час вспомните со смехом. А сейчас простите… Нам надо закончить дело.
Ирина всхлипнула:
— И вы меня простите… Все так страшно… Подать ничего не могу… Устала.
Борис достал из буфета пузырек с бромом, накапал в чашку, подал Ирине.
— Пойди в спальню, поспи, — предложил он. — А мы скоро закончим.
И полез вслед за Ашбелем в подвал.
Стопка листовок росла. Работали молча. Коптит лампа, пахло краской и керосином. Ашбель вдруг сказал:
— Борис, есть у меня кое-какие сбережения…
— Перестань! — отрезал Ольхов. — Я не собираюсь жить на сбережения друзей.
Вновь молчание установилось в подвале. Наконец Ашбель глянул на мирно тикающие ходики:
— Ой, Борис! А ведь и спать, пожалуй, пора. Опять от Ирины нагоняй получим…
Борис рассмеялся, но неуверенно. Уже поднимаясь по лестнице, спросил негромко:
— Александр! А если за листовками правда никто не придет?
Ашбель усмехнулся:
— Не придумывай.
И, гася лампу, добавил:
— Придут обязательно. Помни это. Не сегодня, так завтра придут. Листовки наши теперь людям как хлеб нужны!
Мороз стоял не очень крепкий, но по стиснутой сугробами Болдыревской улице несло поземку. Когда унтер-офицер Мышанкин добрел до почтово-телеграфной конторы, лицо у него побагровело, как у наплакавшегося младенца.
Сбив снег с воротника, повесив трость на сгиб локтя, Мышанкин неторопливо поднялся на второй этаж, громко притопывая промерзшими башмаками. Перед открытой дверью сортировки он остановился и негромко позвал:
— Господин Сырцов!
Узкоплечий, начинающий лысеть молодой человек, сидевший за столом, обернулся. Прежде чем выйти, он незаметно сунул в карман конверт, извлеченный из стола.
В коридоре унтер-офицер взял молодого человека под руку:
— Спасибо, что позвонили, господин Сырцов.
— Все же зря вы сюда пришли… Неровен час…
— Ну, ну, господин. Сырцов! Я все же не в полицейской форме, правда?
И спросил быстро:
— Письмецо Рыжикова при вас?
Сырцов снова покосился на открытую дверь:
— Нам лучше пройти на лестницу.
— А чего ж… Пройдемте… Увидит кто, ничего дурного не подумает… Ну встретились на лестнице двое… Правильно предложили, господин Сырцов. Письмо с сегодняшней почтой пришло?
— Да, с сегодняшней. Как увидел, так и позвонил вам.
— Кому адресовано?
Вынув конверт, Сырцов сунул его унтер-офицеру:
— Можете взглянуть… Анне Ладжевской…
— Ладжевская… Ладжевская… — покрутил конверт в руке Мышанкин. — Ну как же, как же! Это же городская акушерка!
Сырцов нехотя подтвердил:
— Кажется.
— Занятно, — пробормотал Мышанкин, разглядывая конверт. — А еще занятнее заглянуть в текст…
— Простите! — возразил Сырцов обеспокоенно. — О таком у нас уговору не было.
— Уговору? — удивился унтер-офицер. — Вам что, неинтересно узнать, что пишет из Любовичей в забытый Богом Новониколаевск некий государственный преступник Дмитрий Рыжиков?
— Верните письмо! — почти выкрикнул Сырцов.
— А вот шуметь не надо, господин Сырцов, — ухмыльнулся Мышанкин. — Сослуживцы могут услышать… А то и, не дай бог, начальство… За перлюстрацию-то чужих писем сами знаете, что полагается…
— Отдайте письмо! — прошипел Сырцов, быстро оглядываясь по сторонам. — Что за шуточки вы затеяли?
Мышанкин враз посуровел:
— Подбирайте слова, милостивый государь! Это у вас, а не у меня из кармана при свидетелях прокламации изъяли!
— Мне их подсунули!
— Так все говорят, — опять ухмыльнулся Мышанкин. — К тому же это вы, а не я участвовали в антиправительственной стачке.
— Но позвольте! Я всего лишь как все.
— Вот как все и поедете в Томский тюремный замок? Хотите?
— Не хочу.
— Правильно, — оценил его слова Мышанкин и опустил письмо в карман.
— Но позвольте, — опять запротестовал Сырцов. — Зачем уносить письмо. Если хотите, я сам вам его вскрою.
— Вижу, вижу, имеете кое-какой опыт, — многозначительно хмыкнул унтер-офицер. — Но лучше, если этим займется ведомство, в котором я служу. Ясно? Завтра письмо будет доставлено вам в целости и сохранности, тогда и отправите его по назначению.
Сырцов сломленно кивнул:
— Только, ради бога, доставьте.
— Но, знаете ли, — улыбнулся Мышанкин чуть ли не ласково, — есть у меня еще две маленькие просьбицы…
— Слушаю.
— Одна, значит, так, пустяк… Ну, сами понимаете об интересе нашем к особе Дмитрия Рыжикова в вашей конторе знать не должны. Ясно?
Сырцов кивнул.
— А во-вторых, значит, есть у вас уборщица Татьяна Белова… Так вот, если к ней заявится молодой человек приятной наружности, хотя и чуть хмуроватый с виду, незамедлительно сообщите мне. Роста он выше среднего, крепко сложен, темный блондин, лицо круглое, опушенное светлой бородкой… Бородки, впрочем, может и не быть… А из особых примет — шрамик, рассекающий правую бровь… Запоминается?