явственно видел, как слетели с петель тесовые ворота, как, блея, вылетел со двора обезумевший мануйловский козел.
— Платон Архипович! — крикнул с улицы растрепанный отец Фока. — Вы же видите, что делается! Почему вы не вмешаетесь?
— Во что? — как бы не понимая о чем идет речь, устало спросил Збитнев.
— Да вы не видите разве, что на селе творится?
— Вижу… — пристав прикрыл глаза.
— Так стоите-то почему? Они же к вам сейчас пойдут!
Пристав перекрестился.
Он уже сам видел, толпа направляется к его дому, и, не слушая больше священника, молча бросился тропкой через огород к берегу реки.
— Остановитесь, рабы Божьи! — выбежал навстречу толпе отец Фока.
— Смотри, опять поп! — удивился кто-то и в одно мгновение священника схватили, с гоготом раскачали и зашвырнули далеко в сугроб.
— Охлодись, отче! — хохотнул Птицын.
Ведя толпу к дому пристава, Кунгуров внутренне сжимался: правильно ли они поступают? И никак не мог найти верный ответ. Перед дверью пристава толпа на мгновенье замерла. Рыжий Аверкий поймал в руку костяной шарик звонка и, резко дернув, оборвал шнурок. Звонок, впрочем, мужикам и не был нужен: дверь они сразу вышибли, шумно вломились в дом.
Артемида Ниловна, белая, как мел, замерла посреди кухни.
— Ишь, отъелась, зараза!.. Да щас мы ей!.. Митька, пощекочи приставчиху!..
Но даже Штукин сердито зарделся:
— Бога побойтесь!
Глаза Артемиды Ниловны наполнялись влажным брезгливым ужасом.
— Да не бойтесь, не снасильничают, — буркнул Кунгуров. — Мужики только пужают.
Но Вихров уже надвинулся на Артемиду Ниловну:
— Куда кабана своего спрятала?
Вместо ответа Артемида Ниловна, смертельно побледнев, мешком рухнула на пол.
— Оморок! — раздумчиво удивился Мышков.
— Нашли на кого кидаться! — укорил Андрей. — Чего баба вам сделала? Вы пристава ищите.
— Да нет пристава, убег, — огорченно сообщил Аверкий Бодунов, уже успевший облазить весь дом, не отказав себе в удовольствии разгромить хрустальную горку. Теперь он возбужденно крутился вокруг граммофона, размышляя, как бы половчее свернуть ему лебединую шею.
— А ну пусти, — отодвинул Аверкия в сторону Птицын.
— Че, играть на нем могешь? — обрадовался Аверкий.
— Да че уметь-то? — напыжился Птицын.
Осторожно крутнув ручку, он опустил головку с иглой на пластинку и замер в ожидании, блаженно сложив руки на животе. Мужики примолкли. Сквозь шипение и шорохи, изумив всех, донесся чистый и сильный голос:
— Мой костер в тумане светит, искры гаснут…
Кто-то нечаянно задел граммофон. Визгливо поехала по пластинке игла, но прежде чем на виновника успели зашикать, из блестящей трубы вновь вырвалось:
— …кто-то завтра, сокол мой, на груди моей развяжет узел, стянутый тобой!..
Застывший было Вихров вдруг с маху опустил топор на крутящуюся пластинку. В лица обиженных мужиков брызнули черные обломки.
— Чего ты! — скривился Гошка Фатеев. — Хоть бы дослушать дал. Гадай теперь, кто там чего вспоминает…
— Придурок ты, Игнат, — рассердился Жданов.
Вихров ругнулся, поворачиваясь, и увидел входящего в избу учителя.
Пряча страх, Симантовский покачал укоризненно головой:
— Мужики, это ж нехорошо — женщину обижать. Женщина она и есть всегда женщина.
Сидор Мышков растерянно развел руки:
— Дык не прикасались мы к ней. Она сама в оморок повалилась.
— Да очухалась, очухалась уже! — крикнул рыжий Аверкий. — Бабы, они завсегда как кошки живучи.
Кунгуров шепнул учителю:
— Николай Николаевич, вы бы забрали ее да увели бы отсюда…
— Конечно, конечно! — заторопился Симантовский, радуясь, что есть причина исчезнуть из приставского дома.
Под усмешки и скабрезные шуточки мужиков он поднял Артемиду Ниловну и накинул на ее плечи шубу.
— Не допрет толстопятую! — хохотали мужики.
— Он крепкий!
— Не думал бы допереть, пришел бы разве?
Оглядываясь, Симантовский повел Артемиду Ниловну из избы.
Когда дверь за ними захлопнулась, мужики деловито, будто выполняя обыденную работу, с гиканьем начали крушить мебель.
Маркел Ипатьевич отер усы, отложил ложку. Глядя на отца, и Степка торопливо закончил завтрак. Старший Зыков перевел хмурый взгляд на жену. Та серой тенью скользнула к столу, убрала посуду и, не проронив ни слова, вышла.
— Я вот о чем кумекаю, — поглаживая тронутую сединой окладистую бороду, проговорил Маркел Ипатьевич. — В лавке нам седня делать нечего, мужики-то все едино в бор подались, какая уж тут торговлишка…
Степка согласился:
— Да… Лучше чуток убытку, чем полный раззор. Опасно нынче глаза мужикам мозолить.
— Вот то-то и оно. Покуда власти не очухались, и нам надоть леску запасти. Упустим времечко, локти кусать будем. Эдак недолго и в последних остаться.
— Дык… Рисково энто, папаша. Объездчики хоть и не суются, а, поди, на бумагу все пишут. Как бы потом не откликнулось, — осторожно возразил Степка.
Маркел Ипатьевич задумчиво покряхтел:
— Потом суп с котом будет, как-нибудь выкрутимся. Саломатова мужики в каталажку заперли. Становой вообче неизвестно куда сгинул. А с полесовщиками найдем обчий язык.
Степка ехидно осклабился:
— Становой-то утек, а бабу евонную учитель пригрел…
Маркел Ипатьевич сурово зыркнул на сына, сплюнул:
— Тьфу! Че суешься, куды не просют? Чую я, свадьбу надоть побыстрее сыграть, а то у тебя один блуд на уме!
Угрызений совести Степка не испытал, но потупился и сделал постное лицо. Отец принял все за чистую монету, благодушно проговорил:
— Больно ты у меня квелый, к сердцу все шибко близко принимашь. Нету в тебе хватки. Старшие-то, хоть варнаки варнаками, но цепкие до коммерции.
— Лешка дочиплялся вон, упокой, господи, его душу, — обиженно сказал Степка.
Маркел Ипатьевич перекрестился, посмурнел:
— Неча было в политику лезть. Одно дело — душой за царя и отечество, а другое — в обчества всякие соваться. Зато Никишка во как развернулся. И ведь ни копейки же я им не дал. А все одно. Видать, порода наша такая. Струнка торговая имеется. Ну, да че о Никишке говорить. Отрезанный он ломоть. Ты же у меня разъединственный наследник. Все тебе отписал. Вот помру, будешь марку Зыковых держать.
Чтобы скрыть язвительную ухмылку, Степка еще ниже опустил голову, но когда отец завел речь о наследстве, насторожился.
— Ну, че уж вы, папаша, помирать собрались. Вон, какие еще крепкие, — укоризненно протянул он.
— Ладно, — махнул рукой Маркел Ипатьевич. — Всему свой срок. Собирайся, а я пойду Кондратия пошевелю.
Узнав, что хозяева надумали ехать за лесом, Кондратий встревожился:
— Страшно… А ну как мужики увидят? Оченно они на вас, Маркела Ипатич, обиженные.
— Хорош языком трепать — осадил работника старший Зыков. — В другое место поедем.
— А ежели полесовщики? — пугливо поежился Кондратий.
В поветь заглянул Степка:
— Едем, что ль, папаша?
— Тут ишшо один сумлевающийся нашелся, — насмешливо отозвался Маркел Ипатьевич.
Степка принял суровый вид, прикрикнул на работника:
— Че рот разявил? Запрягай давай!
— Не боись, Кондратий, ежели че, дык ты ж подневольный, — успокоил работника Маркел Ипатьевич. Давайте-ка вместе со Степаном Маркелычем запрягайте.
Покосившись на отца, Степка нехотя принялся помогать засуетившемуся работнику.
К полудню Зыковы отправили Кондратия домой уже со вторыми дровнями, груженными отборным лесом. Передохнув, скинули полушубки и снова взялись за топоры.
— Отстаешь, Степан Маркелыч! — поддел сына Зыков.
Степка покосился на него, поджал губы. Маркел Ипатьевич споро и ловко тюкал топором, подрубая толстую сосну. Две лежали рядом.
А Степка все еще не мог справиться с одной. Он скинул шапку и заработал азартнее.
— Топорище не обломи! — усмехнулся Маркел Ипатьевич. — Ишь, размахался!
Сосна осторожно хрустнула, начиная подламываться, и Степка, отбросив топор, уперся в ствол шестом. Он давил изо всех сил, но дерево стояло, упрямо веря, что через несколько мгновений оно само превратится в хлыст с обрубленными ветвями.
От напряжения Степкино лицо исказилось, покраснело, губы подергивались.
— Давай, давай, Степан Маркелыч! — насмешливо подзадорил отец.
Степка недовольно оглянулся, но Маркел Ипатьевич уже не смотрел на него.
Степка поднажал сильнее и… шест соскользнул, а Степка полетел в снег. Оказавшись прямо под сосной, он испуганно глянул вверх. Дерево, спружинив, клонилось теперь совсем не в ту сторону, куда он хотел его столкнуть.
— Папаша! — заорал Степка, поняв внезапно, что отец стоит как раз под падающей сосной. — Остерегись!
Маркел Ипатьевич обернулся. В глазах его скользнул ужас.
— Остерегитесь, папаша! — снова крикнул Степка.
Сосна наваливалась, Маркел Ипатьевич слышал шорох рассекающих воздух веток. Скакнув в сторону, он споткнулся, упал и быстро побежал по снегу на четвереньках. Но выбраться из опасной зоны не успел. Дерево мягко накрыло Маркела Ипатьевича и сразу стало тихо.
Степка ошеломленно сидел в снегу.
Наконец до него дошло случившееся. Взвизгнув, он кинулся к сосне, полез, царапаясь, под ее темные лапы.
— Папаша! — почему-то шепотом звал он. — Папаша!
Хриплый стон заставил его вздрогнуть. Дернувшись, Степка обмяк. Из-под ветвей смотрело на него синее от удушья, ставшее вдруг незнакомым лицо Маркела Ипатьевича. Одними губами он выдавил:
— Подважь… Грудь раздавило… Больно.
Степка, всхлипнув, ухватился за ствол.
— Шест возьми…
— Щас, папаша, щас… Вы уж потерпите маненько!..
— Сил нет… Торопись…
Степка выбрался из-под густых лап, захлопотал, зашарил глазами в поисках потерянного шеста. Где этот проклятый шест?
— Че ж так долго, ирод… — простонал Маркел Ипатьевич.