— Ей-богу!
— А Бога-то не боишься в свидетели брать? — то ли шутливо, то ли серьезно спросил пристав. — Я бы на твоем месте поостерегся.
— Не убивал я! — надрывно прошептал Степка.
Платон Архипович потрогал заросший щетиной подбородок. Рассудительно проговорил:
— Да я понимаю твое состояние. Вчера был просто Степка, а сегодня — Степан Маркелович. Хозяин. Капитал солидный. Терять-то все это не хочется. Да и на каторге не сахар. За двух покойничков-то ближе Сахалина не поместят.
— За каких двух? Не убивал я отца!
Этим восклицанием Степка выдал себя, и Платон Архипович благодушно протянул:
— А Татаркина, стало быть, признаешь?
— Че вы меня на словах ловите?
Платон Архипович надвинулся грозно, шикнул:
— Разорался! Ночь кругом, потише надо… Рукавица твоя у меня, а на ней кровушка объездчикова. И на дровнях кровь, должно, от топора, что под соломой прятал. Куда дел-то его?
Каждое слово пристава придавливало Степку, словно пятипудовые мешки с мукой.
— Топор, спрашиваю, куда дел? — повторил Збитнев.
— В прорубь, — обреченно ответил Степка.
Пристав усмехнулся:
— Что признался чистосердечно — это хорошо. Это разжалобит присяжных. Но вот срок каторжных работ от этого меньше не станет. Да тут еще и подозрительная смерть папаши, а ты как-никак наследник…
— Не убивал я папашу! — перекрестился Степка.
— Доказывай… Кондратий возьмет и брякнет, как ты хозяином хотел стать, — сказал Платон Архипович и вздохнул: — Ладно, не трясись. С Маркелом Ипатьевичем мы душа в душу жилили. И с тобой найдем общий язык. Не время сейчас, потом продолжим.
— Не поскуплюсь! — иступленно заверил Степка.
— Я знаю, — кивнул пристав. — А теперь запрягай кошевку. Поеду…
Степка кинулся в конюшню, вывел оттуда лучшего жеребца, срывая ногти, открыл ворота повети, суматошно принялся запрягать.
Збитнев по-хозяйски устроился в кошевке, прикрыл ноги услужливо поданным тулупом.
— Чего смотришь? Отпирай.
Степка побежал к воротам, раскрыл их и снова бросился к кошевке. Зашептал горячо:
— Ваше благородие, вы бы с Андрюхой Кунгуровым разобрались. Шибко он народ мутит. Все мужики под его дудку пляшут. Страсть какой сицилист стал! А уж священную особу императора российского он куды только, прости господи, ни посылат!
— С чего это ты Андрюхой озаботился? — язвительно усмехнулся Платон Архипович и шевельнул вожжами.
Жеребец послушно пошел.
Степка побежал рядом с кошевкой.
— Давай выкладывай, какой у тебя интерес, — нетерпеливо придержал лошадь Збитнев.
Торопясь, Степка затараторил:
— Андрюха-то, ишь… Он ведь тоже меня насчет Тараторкина пытал… Вот как бы дознался до чего-то, и так подходил и этак…
— И ты признался? — повернулся к Степану Збитнев.
— Да ну! Дурак я, што ли?
— Ну ладно, — остро глянул на Степана пристав. — Разберемся с Андрюхой.
— Дай бог! Дай бог!
Глядя вслед кошевке, скользящей сквозь призрачный лунный свет, Степка Зыков неистово и возбужденно крестился:
— Ох, дай-то бог!
Кеха удрученно молчал, Петр прошелся по комнате. На его скулах играли желваки, от волнения порозовел рассекающий бровь.
— Че ты все ходишь-то? — вспылил Кеха. — Если я виноват, так и скажи!
Петр разомкнул губы:
— Ни в чем ты не виноват.
— Ума не приложу, как это получилось?! — сокрушенно уронил руки Иннокентий.
— Может, за вами филер топал?
— Да мы проверяли…
— Куда вас понесло среди бела дня? — с горечью сказал Петр. — Я же просил — не высовывайтесь!
Покаянно опустив голову, Кеха тяжело вздохнул:
— С мельницы — домой, из дома — на мельницу. Туда в потемках, обратно по темну. Устали мы. А тут, как на зло, выходной. Капитону ломпасеек захотелось…
— Дернуло же вас!
Кеха вскочил:
— Ну кто же знал, что этот городовой в лавку припрется?!
— Может, дожидался вас там?
— Да нет! У него кулек с сахаром в руках был, — возразил Иннокентий. — Он как Капку увидел, так и выронил. А сам на нем повис и ну орать благим матом! Лавочник подскочил, я его сшиб, да куда там! Дворники на крики подоспели… Такая куча-мала получилась!
— Сам-то как вырвался?
— Да я и не понял, — озадаченно пожал широкими плечами Иннокентий. — За углом очухался, притаился. Думаю, поведут Капку — отбить попробую. Не вышло… Полицейских понаехало. Забросили его в ящик — и поминай, как звали. Эх! Если бы револьвер был! Тебя послушались, не стали брать.
Уловив в голосе приятеля укоризну, Петр сердито отрезал:
— Правильно, что не взяли!
— Че уж правильного? — буркнул Кеха.
— А то! Стрельбу бы начал, еще и тебя прихватили бы. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Сейчас какие против Капитона улики? Только городовой опознал его. Этого мало, а нашли бы револьвер?
— М-да-а… — потупился Иннокентий.
— Тебе надо сменить квартиру, — почти приказал Белов.
Иннокентий возмущенно вскинулся:
— Ты че говоришь? Ты в Капке сомневаешься?! Да он, ты знаешь! Да я в нем!..
Петр невозмутимо продолжил:
— И на мельнице больше не появляйся.
Кеха обиженно насупился, потом нехотя согласился:
— Ладно.
— Зря дуешься. В Капитоне я не сомневаюсь. Просто не совсем убежден, что все это чистая случайность, — примирительно проговорил Белов. — К тому же жандармы — не такие уж ослы. Могут каким-нибудь образом проведать, где он работает, где живет…
— Да понял я все, — невесело отозвался Кеха, поднял глаза на товарища: — А как же быть с Рыжиковым?
Петр улыбнулся:
— Придется мне без тебя его встречать. Слишком ты теперь знаменитая личность.
— А тебя-то на станции не узнают? — озабоченно оглядел его Иннокентий.
— Бороду сбрею, — заглянув в осколок зеркала над умывальником, ответил Петр.
— Слушай, а никого другого нельзя послать?!
— Нельзя. Сам знаешь, многие явки провалены, связь нарушена. Да и кто бы ни пошел, все равно риск. Лучше уж я. Тем более, Дмитрия хорошо в лицо знаю. И он меня.
Помолчав, Кеха посоветовал:
— Револьвер возьми. Не за ломпасейками идешь.
— Убедил, — усмехнулся Петр.
Через полчаса, чувствуя, как непривычно мерзнут голые щеки, уже стоял, прислонившись к кирпичной стене водокачки. Иногда его настороженный взгляд устремлялся на виднеющийся вдалеке станционный перрон, по которому в ожидании прибытия поезда из России прохаживались встречающие. Но тут же Петр отворачивался и смотрел в сторону моста через Обь, обозначенного в темноте керосиновыми фонарями над сторожевыми будками.
Паровоз он раньше услышал, чем увидел. Отправляясь со станции Кривощеково, тот огласил пустынную заснеженную округу визгливым гудком. Тут же в небо взлетели красные точечки искр. Прогромыхав по мосту, состав изогнулся своим коротким членистым телом и скрылся в выемке.
Когда паровоз, торопливо посапывая, миновал водокачку, Петр отделился от стены, побежал вдоль насыпи, а когда с ним поравнялся предпоследний вагон, запрыгнул на подножку. Метрах в пятидесяти от перрона Петр отпустил поручни и соскочил на землю.
Нахлобучив на глаза шапку и подняв воротник тужурки, он быстро шел почти вплотную к вагонам, вглядываясь в окна. Из полутьма на него поглядывали возбужденные и спокойные, радостные и равнодушные лица. Однако Рыжикова среди них не было.
Жандармский унтер-офицер Утюганов внимательно следил за рослым парнем, которого раньше среди встречающих он почему-то не заметил. Как парень попал на перрон? Да и знакомое в нем что-то чудилось…
Мышанкин, стоя у входа на перрон, тоже внимательно поглядывал на пассажиров. Когда Утюганов оказался рядом, потянул его за рукав:
— Этот там… Ну, ты сам за ним следишь… Лицо что-то знакомое… Рыжиков? Нет?..
— Вспомнил! — хлопнул по лбу Утюганов. — Белов это! Точно, Белов!
— А ну дуй за городовыми! — быстро скомандовал Мышанкин. — А я к Белову!
— Ага, — выдохнул Утюганов, бросаясь к зданию вокзала.
Поглощенный розысками Петр не сразу заметил Мышанкина, а потом было поздно — на него тяжело навалились городовые.
— Попался, голубчик!
Петр резко присел, пытаясь вырваться, но его сбили с ног, а вынырнувший из-за городовых Мышанкин выхватил из его кармана «смит-вессон». Держа револьвер за ствол, помахал им перед Беловым:
— Улика-с…
Утюганов, подняв Петра, дохнул сипло:
— Арестован, голубчик, на основании Положения о государственной охране!
Мышанкин хмыкнул удовлетворенно, поинтересовался язвительно:
— Чего это ты, Белов, так неосмотрительно на белый свет выполз?
Петр промолчал, осторожно напрягая мышцы, чтобы определить, крепко ли его держат городовые?
— В молчанку играешь? Ну, ну! — хмыкнул Мышанкин и вдруг, будто вспомнив что-то, хлопнул себя ладонью по лбу. — Ой, чего это я? Совсем ведь запамятовал. Ты ведь, Белов, небось Рыжикова встречаешь? Ну, так тут, скажу тебе, незадача вышла и для нас, и для тебя. Чегой-то не приехал Рыжиков, испугался, наверное. Вишь, даже к бабе своей не поехал, вот как испугался. Правда, у нас-то утешение есть: хоть тебя взяли.
— Пошел ты! — вяло отозвался Петр.
— Ишь, осерчал, — понимающе протянул Мышанкин. — Ну, это чего ж… Ясно… Товарища не встретил, сам вляпался. — Да ты не беспокойся, Белов, встретитесь где-нибудь на этапе.
Городовые, радуясь остроте, заржали.
На площади Петр неожиданным рывком высвободил руку, пнул в живот Утюганова, но вырваться не смог — городовые тотчас обрушили на него удары ножен.
В санях Утюганов, морщась от боли, пообещал:
— Я теперь с тобой, сволочь, посчитаюсь. И за седня, и за все прошлое.
— Вот-вот, — напомнил Мышанкин, ухмыльнувшись. — За кашку манную еще посчитайся.
Утюганов побагровел. После первой встречи с Беловым он действительно пару недель питался лишь кашами — все из-за сломанной челюсти.
У подъезда Мышанкин распорядился:
— Арестованного наверх. Прямо к ротмистру Леонтовичу!