Глава четвертаяСПОРЫ И ПАМЯТЬ
Колокольчик в прихожей бренчал и бренчал.
На дворе стояла глубокая ночь, а потому Ромуальд Иннокентьевич воспринял бренчание колокольчика всего лишь как эпизод сна, в котором он вновь ехал по пыльному Чуйскому тракту и никак не мог добраться до места.
Откинув жаркое одеяло, он перевернулся на другой бок, но уснуть уже не смог. Оторвал голову от подушки, прислушался. Действительно, бренчит… Хотел кликнуть Катю, но решил, что в такое время к дверям подойти лучше самому.
Встал, нащупал ногами тапочки, зажег свечу.
— Ого! — удивился.
Часы показывали около пяти утра.
В халате, со свечой в руке Озиридов поспешил к двери.
— Кто там?
— Збитнев!
— Кто? — не поняв, переспросил Озиридов.
— Пристав Збитнев Платон Архипович из Сотниково! — досадуя на то, что его сразу не признали, повторил становой.
Физиономия Озиридова озадаченно вытянулась. Пожав плечами, он попросил:
— Одну минутку, Платон Архипович.
Заперев дверь за гостем, оглядел его быстрым ощупывающим взглядом и с заботливой миной покачал головой:
— Эк вас снегом занесло!
Збитнев стянул шинель, шумно встряхнул ее, хотел повесить, но Озиридов не дал ему этого сделать:
— Позвольте уж мне за вами поухаживать. Вы ведь с дороги. Устали, продрогли.
Вынув платок, Збитнев расправил его, тщательно вытер мокрые пышные усы, невесело хмыкнул:
— Ваша правда.
Присяжный поверенный провел гостя в комнату, усадил на диван, конфузливо покосился на свои виднеющиеся из-под халата молочно-белые щиколотки:
— Извините… Я сейчас…
Грузно откинувшись на спинку дивана, Платон Архипович отрешенно улыбнулся:
— Не извольте беспокоиться.
Вскоре Озиридов вернулся из спальни. Его рыжеватая бородка была аккуратно расчесана, волосы бережно уложены так, чтобы скрыть намечающуюся лысину. Свободная бархатная куртка скрадывала полноту Озиридова и придавала ему вальяжность.
— Коньяку? — предложил он незваному гостю.
— Если можно — водки, — с трудом приподняв потяжелевшие веки, попросил Збитнев.
Ромуальд Иннокентьевич наполнил внушительную рюмку, подал приставу. Себе плеснул коньяка.
— Сейчас принесу что-нибудь закусить.
Збитнев вздохнул:
— Не стоит…
Когда он выпил, Озиридов предложил:
— А что если нам поставить самоварчик?
— Не откажусь.
Озиридов кивнул так обрадованно, будто только и мечтал о том, чтобы в шестом часу утра испить чаю со становым приставом. Выйдя из столовой, осторожно приоткрыл дверь комнаты для прислуги. Позвал негромко:
— Катюша.
Девушка слышала, как бренчал колокольчик, слышала мужские голоса и давно лежала с открытыми глазами.
— Что, Ромуальд Иннокентьевич?
Озиридов скользнул в комнату, присел на край кровати, коснулся губами ее щеки:
— Гость у нас. Чайку бы…
— Хорошо, — улыбнулась Катя.
Задержав ладонь на теплом бедре, укрытом цветастым одеялом, Ромуальд Иннокентьевич шепнул:
— Вот и славно.
Когда Катя, накрыв на стол, легко выскользнула из столовой, Збитнев вопросительно поднял щетинистые брови:
— Коробкина, что ли? То бишь Сысоева Екатерина?
Ромуальд Иннокентьевич с самым серьезным видом подтвердил догадку гостя. Подкрутив усы, пристав одобрительно хмыкнул:
— Расцвела… Не узнать… Вот пожила успокоенной жизнью — и совсем другой человек… А то все в синяках ходила. Тимоха, муж, от души ее дубасил в Сотниково. А сейчас, ишь ты! Гладкая, холеная, кровь с молоком.
Говоря это, пристав, как бы невзначай, взглянул на порозовевшие щеки хозяина. Озиридов, подавив желание сказать резкость, индифферентно улыбнулся:
— Цивилизация…
Дождавшись, когда гость напьется чаю, Ромуальд Иннокентьевич ненавязчиво поинтересовался:
— В город вас какие-то дела привели?
— Роковые обстоятельства, — помрачнел Платон Архипович.
— Крестьяне волнуются?
— Увы и ах! Совсем мужик от рук отбился. Вот вы, либералы, и все о свободах вещали, а мужик на ус мотал. Теперь вы в городах сидите, газетки почитываете. Конечно, ваше дело — сторона. Это нам, царским сатрапам, приходится расхлебывать.
В словах пристава звучала неподдельная горечь, и Озиридов, искренне посочувствовав ему, даже ощутил себя в некоторой мере виноватым перед этим усталым, в мятом мундире человеком.
— Кто же мог предвидеть подобный ход событий? — тихо проронил он и добавил: — Только нас осуждать за это нельзя. Правительству следовало бы давненько приспустить пар. Ан нет. Дождались, пока котел взорвался.
— Вам-то бояться нечего, — сумрачно улыбнулся Збитнев. — Вас-то кипятком не ошпарит. Далеконько стоите. А я почитай прямо на нем сидел, на котле том самом…
— Неужели все так страшно? — подался вперед Озиридов.
— Страшно, — после небольшой паузы с чувством произнес Платон Архипович.
Расспрашивать Озиридов не решился. Они закурили, думали каждый о своем.
— В общем-то, манифест какой-то половинчатый вышел, — задержав над пепельницей папиросу, наконец проговорил присяжный поверенный, стряхнул пепел и задал риторический вопрос: — Может, это и есть ошибка правительства?
Збитнев воспринял восклицание неожиданно болезненно:
— Дурость, а не ошибка! Не манифест мужикам нужен, а хорошие розги! Они этот манифест всяк по-своему читают. Свобода — и вся недолга! А коли так — бей, круши! А у нас в Сотниково ваш приятель Симантовский мужикам и вовсе головы заморочил.
Озиридов холодно поправил:
— Не приятель. Бывший однокашник. Вот и все знакомство.
— Хоть как его называйте, он лучше не станет, — вяло махнул рукой пристав. Подперев подбородок, проговорил поникшим голосом: — Наведу порядок, буду в отставку проситься. Надоела мне вся эта кутерьма до чертиков.
Озиридов понимающе вздохнул:
— Не говорите, Платон Архипович. Я вот тоже подумываю бежать от этой суеты.
Взгляд станового пристава стал цепким. С едва уловимой завистью ответил:
— Вам сам Бог велел. Коли за простую телеграмму мне сто рублей пожаловали, значит, доход ожидали немалый. Чую я, не с бухты-барахты Никишка Зыков торговлю в Томске завел. Отец-то ему денег не давал. Откуда капиталишко-то? Не иначе как с федуловского чаю в гору пошел, не иначе…
Озиридов пожал плечами, словно желая показать, что говорить-то, собственно, не о чем:
— Возможно, и так… Но мне докопаться до истины не удалось.
В начале десятого Збитнев, поблагодарив за гостеприимство, покинул дом присяжного поверенного.
Ромуальд Иннокентьевич прошел в кабинет, сел за письменный стол. Задумчиво нащупал ручку, обмакнул перо в амфору, которую держала на коленях бронзовая гречанка в пикантной тунике. На листе бумаги стали одна за одной появляться фиолетовые пальмы, к ним подкатывались игривые барашки волн. Для полноты картины Озиридов изобразил вверху лучистое солнце и, отбросив перо, громко крикнул:
— Катюша!
Когда дверь открылась, Ромуальд Иннокентьевич окинул Катю просветленным взглядом и воодушевленно сообщил:
— Весну мы с тобой будем встречать в Венеции!
Девушка, не успев обрадоваться, ощутила лишь испуг и неуверенность. Мысли, несвязные и лихорадочные, метались, все перепуталось у нее в голове, взволнованно затрепетали тонкие крылья носа, на глазах появились слезы.
Глядя на похорошевшую девушку, Ромуальд Иннокентьевич ликовал. Ему хотелось издать торжествующий возглас: «Эх! Какой же я молодец!» Однако вместо этого он поднялся, ласково взял Катю за плечи, заглянул в глаза:
— Решено?
Она опустила веки и благодарно улыбнулась.
Жандармский ротмистр Леонтович долго смотрел на взбудораженного собственным рассказом станового пристава. Потом, словно извиняясь, развел руками:
— Рад бы помочь, да не имею никакой возможности. Где же их, казаков, на все полицейские станы наберешься?
Збитнев запальчиво хлопнул себя по колену:
— Как же мне тогда наводить порядок?
Поправив волосы, Леонтович повторил в который раз:
— Обращайтесь к полицмейстеру. Пусть он направит несколько человек. Главное ведь — арестовать зачинщика. Как вы говорите его фамилия?
Набычившись, Платон Архипович буркнул:
— Кунгуров Андрей.
— Вот этого Кунгурова и надо арестовать, остальные сами утихомирятся.
— Зря вы так полагаете, — возразил Збитнев. — Это не город. Деревня! Понимаете? Мужик терпит, терпит, а как закусит удила, нет с ним никакого слада!
Ротмистр сухо взглянул:
— Раньше нужно было проявлять заботу о поддержании порядка. Сладко ели, сладко спали, а теперь хотите все взвалить на плечи нашего ведомства. Белов Петр из вашего села?
— Из нашего, — озадаченно протянул пристав.
— Вот видите, — укорил Леонтович.
— Ничего я не вижу! Казаки мне нужны! — сердито надулся Платон Архипович. — А вы мне про Белова толкуете.
Узкие усы ротмистра неприязненно дернулись.
— Да. Про Белова, — отчеканил он. — Вашего села крестьянин. Активный член большевистской боевой дружины.
— В Сотниково Белов уже года два нос не кажет, — парировал Збитнев. — Под моим надзором обыкновенным крестьянским мальчишкой рос. А что отец у него угадал на каторгу, так то по рядовому убийству. Этот Белов здесь, в Новониколаевске, испортился. Вам его теперь и ловить.
Леонтович усмехнулся:
— Уже поймали.
— Ну и слава богу. Значит, и у вас дела на поправку пошли. Надо бы и нам пособить. Пошлите казаков, господин ротмистр.
Леонтович недовольно поднялся из-за стола:
— Извините… Все, что мог…
Збитнев засопел, тоже поднялся:
— Ладно. Не хотите, пойду к полицмейстеру. Кланяться буду. Без казаков я в село вернуться не могу. Порядок порядком, а голову сейчас потерять легко.
Леонтович язвительно улыбнулся:
— Так-то вы служите.
Збитнев хмуро бросил:
— Век бы такой службы не видать! — Но, подойдя к двери, обернулся и добавил уже другим голосом: — Впрочем, извините… Устал я… Всю ночь не спал…