Неделю спустя Збитнев возвращался в Сотниково. Запряженный в зыковскую кошевку жеребец, почуяв близость села, поддал ходу. Командир казачьего отряда — чернявый, узколицый, подтянутый подъесаул Бянкин, пришпорив коня, нагнал кошевку:
— Далеко еще?
Платон Архипович вышел из задумчивости:
— Версты полторы осталось.
Подъесаул диковато хохотнул:
— Погреемся скоро! А то мои орлы закоченели! — И спросил: — Заводил сразу будем брать?
— Сразу, — без улыбки отозвался пристав.
Всю эту неделю он провел в Новониколаевске. Полицмейстер, выслушав его, не в пример Леонтовичу, согласился послать в Сотниково казаков для восстановления порядка.
Придержав коня, подъесаул обернулся к отряду:
— Подтянись! Гляди веселей!
Казаки зашевелились в седлах, поглядывая на появившиеся вдали окраинные избы. Збитнев кивнул:
— Я вам покажу дом Кунгурова. С него и начнем.
— А нам без разницы, — весело отозвался подъесаул.
Главная улица Сотникова была пуста, будто стояла ночь, а не день. Даже ставни на некоторых избах были прикрыты. Лишь настороженно побрехивали из-за заборов собаки.
Бянкин озадаченно шевельнул усами:
— Спят, что ли?
Не поддержав шутки, Платон Архипович процедил сквозь зубы:
— Как же… Схоронились по дворам. Выжидают.
У дома Кунгуровых пристав выбрался из кошевки, размял затекшие ноги и шагнул к калитке. Толкнув рукой, посмотрел на Бянкина:
— Заперто.
Тот подал знак. Несколько казаков спешились, молча вышибли калитку, пропустили вперед пристава и следом за ним затопали по крыльцу. Войдя в избу, Збитнев, не обращая внимания на шарахнувшихся ребятишек, уставился на Кунгурову.
— Где сын?
Ее рябое лицо искривилось в плаксивой гримасе.
— Н-не знаю… Ушел куда-то…
— Давно?
Старуха бросила боязливый взгляд на хмурые физиономии казаков, на поигрывающего нагайкой подъесаула, опустила голову. Бянкин шагнул к ней:
— Долго молчать будешь?
Кунгурова смотрела на нетерпеливо постукивающий по полу носок сапога и сжималась все больше. Подъесаул ядовито ухмыльнулся, скомандовал:
— Разложите ее на лавке.
Отпрянув от надвинувшихся казаков, старуха заголосила:
— Креста на вас нет! Я вам в матери гожусь! При детях-то хоть бы не злодействовали!
Бянкин снова ухмыльнулся:
— Пускай сызмальства знают, что бунтовать нехорошо.
— Говори, где сын, — устало произнес Платон Архипович. — Некогда нам на тебя время тратить.
— Не знаю я, — всхлипнула старуха. — Ванька Балахонов прибежал, вместе куды-то подались.
Пристав с кислым лицом повернулся к Бянкину:
— Ну ее… Пошли.
— Живи, ехидна корявая! — для острастки замахнувшись нагайкой, сверкнул глазами подъесаул.
Уже на улице Збитнев предложил:
— Заглянем-ка к одной распутной бабенке.
— Это можно! — хохотнул Бянкин.
Платон Архипович, которого веселость подъесаула начинала раздражать, поморщился, но ничего не сказал. Подъехав к небольшому домишке, вошли. Навстречу поднялся староста Мануйлов:
— Ну, слава богу! Наконец-то! Заждались мы. Совсем сладу не стало с мужиками.
— Кто это? — полюбопытствовал Бянкин, ткнув Мануйлова в плечо кончиком нагайки.
Збитнев пояснил:
— Староста сельский.
— Миром назначенный, — торопливо пояснил Мануйлов.
— Аа-а, — глядя не на него, а на стоящую у печи пышногрудую женщину лет тридцати, протянул подъесаул. — Ясно.
Оправдывая перед приставом свое пребывание в этом доме, Мануйлов сгреб бороду в кулак, потупился:
— Э-э… Я… Вот, спасибо Глафире, приютила… Не знаю, был бы живой, али нет… Дом-то супостаты совсем раскатали… Мои в бане обретаются.
Оглядывая низкую комнату, подъесаул оживленно потер руки, подмигнул Глафире:
— Стало быть, квартируют у тебя. Это хорошо. К вечеру баньку ж топи. Я здесь жить буду.
На удивление ясные светло-голубые глаза женщины открыто смотрели в скуластое лицо казачьего офицера.
— Живите, — слетело с ее полноватых губ.
Мануйлов зыркнул на Глафиру из-под кустистых бровей, недовольно потер волосатое ухо. Збитнев вздохнул.
— Значит, определились. Подъесаул остановится здесь, — сказал он внушительным тоном и, обращаясь к старосте, добавил: — Подумай, по каким дворам разместить казаков.
— Сколько их? — обиженно спросил Мануйлов.
— Полусотня… Куда мужики подевались?
— В окно видал, как они ватагой к управе потопали. Видать, проведали о вашем прибытии. С кольем да с берданами шли.
Бянкин оторвал взгляд от широко и наивно распахнутых глаз хозяйки, усмехнулся:
— Никак, обороняться удумали? Разгоним.
Подергав бороду, Мануйлов проговорил с сомнением:
— Кто его знат…
— Я знаю! — хлопнув нагайкой по голенищу сапога, отрезал Бянкин. — Пошли, староста. Будешь у нас в авангарде.
Мануйлов, ища защиты, подался к становому приставу. Тот успокоил его:
— Шутит подъесаул, шутит. Саломатов-то где?
— Вчерась ишшо в заточении был, — торопливо кивнул Мануйлов. — Так мне идтить?
— Идтить, идтить, — задумчиво передразнил его Платон Архипович, повернулся к подъесаулу: — Надо бы несколько человек направить, освободить урядника из каталажки.
Бянкин хмыкнул:
— Направлю. Хватит ему бока пролеживать. Пусть с обидчиками разбирается.
Завидев столпившихся у сельской управы мужиков, вооруженных вилами, топорами, дубинами, а кое-кто и ружьями, Бянкин натянул поводья, скомандовал отряду остановиться.
Потом, легко коснувшись шпорами поджарых боков коня, выехал вперед.
— Ай да войско собралось! — насмешливо крикнул он, привставая в стременах. — Никак с нами сражаться решили?!
Крестьяне насупленно молчали. Из-за плеча Кунгурова высунулась рыжая голова Аверкия Бодунова:
— He-а, не с вами! Турка воевать надумали! Вот кумекам, с какого бока подступиться. Можа, посоветуете?
Андрей оборвал его:
— Будет тебе околесицу нести!
Дивясь нахальству мужика, Бянкин хохотнул:
— Посоветую! Берите-ка ноги в руки — да по домам!
— Че-то охоты нету, — осклабился Васька Птицын. — Можа, лучше вам восвояси отправиться?
— Ага, — весело согласился подъесаул. — Сейчас отправимся. Только прежде вам бока намнем!
Игнат Вихров нарочито медленно положил берданку на плечо, проронил:
— Попробуй сперва.
Платон Архипович подошел к Бянкину, оглядел мужиков и хмыкнул с угрозой:
— Давайте-ка по-хорошему…
— Ой! — дурашливо присел Аверкий. — К нам вернулся становой! С прибытием вас в родные места! Не извольте беспокоиться, господин пристав, супруга ваша в целости и сохранности. Никто ее и не попользовал.
— Че ты за учителя-то ручаешься?! — насмешливо выкрикнул Птицын. — Он хоть и навроде энтого подъесаула, лядащий, а могет…
Загривок Збитнева побагровел, глаза выпучились. От возмущения он только давился словами. Бянкин крутнул коня на месте, фальцетом выкрикнул:
— Молчать! Лапотники! Последний раз говорю — р-разойдись!
Андрей Кунгуров посмотрел на казаков, замерших в ожидании команды, и крикнул:
— Робяты! Вы такие же служивые, как и мы! Пока мы дрались с японцем, наши семьи пухли с голоду, терпели притеснения! А таперя, когда мы справедливости требуем, нас бунтовщиками объявили! Вас на усмирение прислали!
Он рванул шинель, казаки увидели на его груди нацепленные специально для этого случая Георгиевские кресты.
— Поди знаете, как эти цацки достаются?!
— Чего горланишь? — удерживая гарцующего коня, свирепо выкрикнул Бянкин. — На войне, может, ты и был героем, а сейчас как вижу, полное дерьмо стал!
— Ты, вашбродь, фронтовиков не трожь! — выбравшись из толпы, взмахнул трофейным тесаком Павел Жданов, и пустой рукав его шинели хлестнул воздух.
Бянкин окинул его презрительным взглядом:
— Тоже мне вояка нашелся! Должно, под паровоз по пьянке попал?
Задохнувшись от негодования, Жданов с перекосившимся лицом метнулся к подъесаулу. Увидев занесенный клинок, один из казаков сорвал карабин и, не прикладывая к плечу, выстрелил. Тесак в руке Жданова дрогнул, крестьяне с ужасом уставились на разорванную сквозной пулей шинель, но Павел продолжал машинально надвигаться на подъесаула. Один за другим хлопнуло несколько выстрелов. Опрокинутый пулями Жданов распластался на снегу.
Понимая, что любое промедление может казакам дорого стоить, Бянкин выхватил шашку и со свистом крутнул ее над головой:
— В нагайки!
Збитнев поспешно отступил в сторону.
Андрей Кунгуров, увидев, что тело Жданова вот-вот будет растоптано лошадьми, в несколько прыжков оказался возле него, широко раскинул руки.
Из толпы крестьян раздалось несколько выстрелов. Ощетинившись вилами, толпа молча ждала приближающихся казаков.
— Этого хватайте! — крикнул, указывая на Кунгурова, пристав.
Андрей нагнулся, потянулся за лежащим в снегу тесаком Жданова, но схватить его не успел. Лошадь ударила его на всем скаку и, отлетев в сторону, он потерял сознание.
Вставив кирпич на место, Збитнев придирчиво оглядел стену и успокоенно вздохнул. Несколько минут он сидел на перевернутом бочонке, тупо глядя на пропыленное оконце полуподвала, до половины заваленное снегом. Кисло пахло вываленной на пол квашеной капустой.
Наверху послышались шаги. Платон Архипович угрюмо посмотрел на потолок. Ходил кто-то в подкованных сапогах. Чуть помедлив, Збитнев грозно окликнул:
— Кого там принесло?
Шаги замерли.
— Кто там шарашится? — повторил Збитнев, кладя руку на кобуру.
На голос начальника отозвался урядник:
— Я энто, Саломатов!
Збитнев грузно поднялся, отряхнул шинель и, тяжело ступая по скрипучим ступеням, вышел на свет.
— Здорово, Федор Донатович, — щурясь, сказал он.
— Здравия желаю, ваше благородие! — рявкнул Саломатов, вытягиваясь во фрунт.
— Выглядишь ты бодренько, — проговорил Збитнев. — Видно, сытно тебе в каталажке жилось.