Побеседовать с выходцем из дворянской семьи, бывшим народовольцем, а ныне активным членом большевистской партии в тюрьму прибыл сам начальник Губернского жандармского управления полковник Романов. Войдя в кабинет смотрителя замка, он протянул руку бросившемуся навстречу Читинскому:
— Доброе утро, Константин Николаевич!
— Сергей Александрович! — Читинский даже растерялся. — Какими судьбами?
Опустившись на стул, Романов начал:
— К вам доставили важного политического преступника…
Житинский всплеснул пухлыми руками:
— Ах, по делам!.. Да, да… В последнее время ваше управление поработало! А нам, тюремщикам, от политических одни только заботы и хлопоты. То ли дело — уголовный элемент! Зайдешь в камеру, гаркнешь на них, они и рады свое уважение выказать. А политические… Они на любое слово как волки огрызаются. Все камеры ими забили, в загородном исправительно-арестантском отделении у Николая Ивановича Леонтовича вообще места нет.
Романов сухо прервал смотрителя:
— Распорядитесь доставить в кабинет некоего Высича.
Бритые щеки Читинского изумленно обвисли:
— Кого?
— Высича! — отчеканил полковник. — Именно Высича! Кажется, пару лет назад он уже изучал ваше заведение?
— Ну как же… Начинаю припоминать… — потирая лоб, опасливо пробормотал Житинский. — Он, кажется, граф…
— Бывший, — еще суше уточнил полковник. — Лишен всех прав наследования.
Житинский метнулся к двери:
— Сейчас прикажу!
Вскоре в кабинет ввели Высича.
Отослав надзирателя, полковник Романов долго и внимательно разглядывал независимого арестанта. Высич в свою очередь изучал полковника.
— Высич? Валерий Владимирович?
— Вы не ошиблись.
— Тридцати пяти лет?
— И опять вы не ошиблись, полковник.
— Партийная кличка «Товарищ Никанор»?
— А вот сейчас не пойму, о чем вы?
Романов повысил голос:
— Да о вашей принадлежности к преступному сообществу, именуемому некоей Российской социал-демократическои партией!
— И такая есть?
Романов усмехнулся:
— Если я правильно понял, таким вот образом вы даете мне понять, что отказываетесь от показаний?
Высич улыбнулся, но его голубые глаза дохнули холодком:
— Вы на удивление понятливы, полковник.
Романов перевел взгляд на Читинского:
— Одиночная камера у вас найдется?
— Все заняты, — развел руками Читинский.
— Срочно освободите одну для бывшего графа, — приказал Романов. — И как склонного к побегам заключите его в ножные кандалы. Сейчас выпишу постановление.
Приняв из рук Читинского ручку и лист бумаги, полковник быстро набросал привычный текст. Протянул Высичу:
— Ознакомьтесь.
— Верю на слово, — усмехнулся Высич.
— Не по правилам, — сухо возразил Романов. — Придется зачесть. — И негромко, но твердо прочитал:
— «Постановление. Тысяча девятьсот шестого года, апреля одиннадцатого дня, я, отдельного корпуса жандармов полковник Романов, принимая во внимание имеющиеся в Томском губернском жандармском управлении сведения о личности Высича В. В., на основании статьи двадцать первой Положения о Государственной охране, Высочайше утвержденного 14 августа 1881 года, постановил: его, Высича В. В., впредь до разъяснения обстоятельств настоящего дела содержать под стражей в Томском тюремном замке, о чем ему и объявить. Копию сего постановления препроводить смотрителю названного замка и господину прокурору Томского окружного суда. Все. Подпись».
— У вас хорошая дикция, — небрежно похвалил Высич.
Житинский осуждающе покачал головой.
Через полчаса Высич с любопытством изучал свое новое жилище. Камера оказалась узкая, темная, сырая. Он сел на сколоченные из двух широких досок нары, позвенел кандалами и невесело усмехнулся.
Прошло несколько дней.
Однажды хмурый старик из уголовников, разносивший под присмотром надзирателя обеды, незаметно подбросил под нары катышек бумаги. Высич слегка дернул веком, давая понять, что все заметил. Дождавшись, когда камеру заперли, жадно развернул бумажку.
«Просись в общую камеру. Путник».
— Белов! — вспомнил Высич и сразу развеселился. Загремел кулаками в дверь.
В окошечке мигнул злой глаз надзирателя:
— Хватит стучать!
— Прошу пригласить старшего надзирателя!
— Чего? — протянул коридорный.
— Прошу пригласить старшего надзирателя. Имею заявление.
— На меня, что ли, жаловаться собрался?
— Ни в коем случае.
— Ну, смотри, — с легкой угрозой предупредил коридорный. — Щас накормлю вашего брата, тогда и позову.
Старший надзиратель даже не стал переступать порога камеры:
— Какое еще заявление?
— Прошу перевести меня в общую камеру.
— Это еще почему?
— Ввиду пошатнувшегося здоровья! — отчеканил Высич.
Ошеломленный его дерзостью, старший надзиратель протянул:
— Ну, по тебе не видно… Сиди, куда определили!
И обернулся на всякий случай к коридорному:
— Перестукивался?
— Никак нет. Не замечен. Смиренный.
Не сказав больше ни слова, старший надзиратель отправился восвояси. Уже вслед ему Высич выкрикнул:
— Требую смотрителя замка!
— Переживешь!
Коридорный с упреком зыркнул на Высича сквозь глазок.
— Чего ж ты так?
Когда перед сном заключенным скомандовали поверку, Высич демонстративно улегся на нары и даже сунул руки под голову. Появившийся старший надзиратель побагровел от ярости:
— Немедленно встать!
— Заболел.
— Встать! — повторил надзиратель.
— Не могу встать. Плохо себя чувствую.
— Ах так… — Надзиратель крикнул коридорному: — После поверки — в карцер!
В карцере оказалось еще более промозгло. Высоко под потолком едва теплилась керосиновая лампа. Встав на ящик параши, Высич дотянулся до лампы.
Коридорный пил чай, когда до него донесся запах гари. Он закрутил головой и выскочил в коридор. Из карцера валил дым. Подбежав к двери, коридорный суетливо принялся перебирать ключи, причитая:
— Ты че ж делашь такое? Сгорим же все, к чертовой матери!
Распахнув дверь, он остолбенел.
Высич сидел на корточках и грел руки над разложенным из обломков ящика костерком. Подняв голову, пожаловался коридорному:
— Знобит что-то… Говорю, захворал я… Пригласите смотрителя замка…
— Да ночь на дворе! — отчаялся коридорный. — Где я его возьму?
— Не знаю…
Коридорный сапогами затоптал головешки и забрал лампу:
— Сиди в темноте. Утром кликну смотрителя.
Узнав о происшествии в карцере, Житинский только вздохнул. Но отправился к арестанту.
— Вы что ж это, голубчик, делаете? — оторопело укорил он, осмотрев закопченные стены карцера. — Ведь интеллигентный человек, из дворян, а вот ведь что позволяете себе, именитых родственников позорите.
— У меня заявление, — оборвал его Высич.
— Ну заявление, ну и что? Зачем же портить имущество. Оно ведь из нашей казны общей. За порчу имущества можно прямо под суд попасть.
Высич сложил руки на груди:
— Прошу меня выслушать.
— Ну ладно, — немного успокоился Житинский. — Что там у вас?
— Требую перевода в общую камеру! Я задержан без предъявления конкретных обвинений и, думаю, никаких доказательств моей так называемой преступной деятельности у вас тоже нет. Не думаю к тому же, что побег с места ссылки дает вам основание держать меня в карцере.
Житинский пожал плечами:
— Есть приказ полковника Романова.
— Тогда прикажите принести чернила и бумагу. Буду писать жалобу на имя прокурора.
— Вы что, сбесились? — изумился Житинский. И захлопал глазами. — Можно ведь все это сделать без грохота, без угроз.
— Вот и сделайте, — усмехнулся Высич. — А если не сделаете, я немедленно объявляю бессрочную голодовку.
— Успокойтесь…
Тяжело вздыхая, изумленно оглядываясь, Житинский вышел из камеры и, грохая тяжелыми сапогами, двинулся по коридору, дивясь наглости «политиков».
Отправив арестованных в Томск, пристав Збитнев посчитал свою миссию исполненной. С помощью казаков он навел порядок и в других селах вверенного ему стана. Однако через полмесяца из уездного полицейского управления пришла бумага, предписывающая приставу на месте провести дознание, которое позволило бы судебному ведомству разобраться в случившемся.
К делу Збитнев приступил без особого рвения. Догадывался, как поведут себя на дознании мужики. И верно. Он уже половину сотниковских мужиков допросил, а они лишь простодушно хлопали глазами и рассказывали о чем угодно, только не о бунте. Получалось, что ни Кунгуров, ни Вихров, ни Птицын, ни Бодунов ничем таким вот не выделялись, а смущали мужиков убитый объездчиком Егор Косточкин, погибшие от казачьих пуль Жданов и Мышков да опять бесследно исчезнувший Митька Штукин. Большего добиться Збитнев не мог.
Размышляя, почему написанные его рукой протоколы так куцы и бессодержательны, Збитнев не скрывал от себя: «Крестьяне здорово изменились. Они уже не боялись властей. Я и сам здорово изменился, — сказал он себе. — По крайней мере, раньше я мужиков не боялся, а теперь боюсь».
— Печально, — сказал Збитнев вслух. — Следует признать, что сие открытие печально.
Он прошелся по кабинету, раздраженно сложил в кипу исписанные листки.
В дверь просунулась сияющая физиономия Саломатова.
Збитнев поморщился, как от изжоги:
— Чего тебе?
— Дык, за Ёлкиным посылали. Привел, — осклабился урядник.
— Подожди.
— Слушаюсь! — рявкнул Саломатов и закрыл дверь.
Платон Архипович перевел взгляд на сидящего с безучастным видом Тимоху Сысоева. Обмакнул перо в чернильницу, вздохнул:
— Значит, писать, что ты не слышал, как Кунгуров призывал к отказу от уплаты податей и натуральных повинностей?
— Пишите, — пожал плечами Сысоев.
— Ты же был на сходе?
— Ну был.
— И не слышал?
— Не-а, — глядя под ноги, мотнул головой Тимоха.
Пристав укоризненно причмокнул губами: