— Ты поешь сперва.
— Поесть мы всегда успеем, — засмеялся Высич, вгрызаясь в сало. — Давай хотя бы познакомь меня со своим товарищем, — Высич кивнул на сидящего рядом с Петром Андрея Кунгурова.
— Кунгуров. Андрей. Мой земляк, — улыбнулся Петр.
Высич, слышавший эту фамилию от Анисима Белова, вопросительно глянул на Петра.
Петр снова улыбнулся.
Когда Кунгурова втолкнули в камеру, Петр ничуть ему не обрадовался, принял сухо. Пару дней даже словом с ним не обмолвился, но узнав о волнениях в Сотниково и о роли, сыгранной в этих волнениях Андреем, невольно потянулся к земляку и неприязнь его рассеялась.
— Земляк и друг, — твердо повторил Петр.
Высич протянул руку:
— Зовите меня Никанор.
— Андрей свой человек, — уважительно пояснил Петр. — Его как зачинщика арестовали. Он с мужиками навел страх на казаков там, в Сотниково.
Кунгуров смутился:
— Чего ты меня нахваливаешь?
— А че? — совсем развеселился Петр. — Ты, товарищ Никанор, не гляди, что Андрей такой тихий. Он еще на японской два Георгия заработал.
Высич с неподдельным интересом рассматривал Андрея. Вспомнив короткое свое пребывание в Сотниково, спросил:
— Старушка там у вас проживает. — Как она? Имя такое интересное — Варначиха.
Андрей усмехнулся:
— А как же, жива. Шастает по улицам.
При случае привет передавай. Я у этой Варначихи как-то останавливался.
Кунгуров посмурнел:
— Когда он, этот случай, представится?
— Представится! — похлопал его по плечу Петр. — Надолго ты здесь не задержишься. Я наших мужиков знаю, ничего такого на зачинщиков они не покажут. А без доказательств держать тебя в тюрьме никто не станет.
— Это точно, — многозначительно добавил Высич. — Я помню. Мужики у вас серьезные…
Петр рассмеялся:
— Это ты про тех, что тебя дубинкой отделали? Не боись. У нас не все такие. А кулачье, вот Андрюха говорит, теперь поджало хвост. Даже пристав — и тот бежал из села.
Кунгуров кивнул:
— Только с казаками и решился вернуться.
Высич понимающе кивнул:
— Трудно пришлось?
— Повоевали маненько, — вздохнул Андрей. — Пашку Жданова японцы не убили, свой казак пристрелил. Сидор Мышков такой тихий был, тоже пристрелили… А меня вот и еще четверых в тюрьму. Меня сюда, их — в загородный.
Проснулся Высич вечером. Рядом на нарах спорили.
— Вы уже допрыгались со своим вооруженным восстанием, — тянул чей-то скрипучий голос. — Манифест надо было использовать, а не бегать по улицам с револьверами.
— Вот-вот! Вы за это и в октябре ратовали, — узнал Высич голос Белова. — Нет, чтобы выйти с оружием против правительства!
— Чего же вы не занялись объединением? — ехидно спросил скрипучий голос. — Надо было прежде объединить все демократические силы, а потом уж и брыкаться с револьверами в руках!
— Дались вам эти револьверы! Чем дальше, тем больше вы, меньшевики, начинаете походить на самых заурядных либералов. Все, что вы сейчас говорите, вы говорили и год, и два назад.
— Верность идее! — протянул тот же скрипучий голос. — Все же ответьте, как вы теперь думаете с нами объединяться? Или вы еще не слышали, что началась подготовка к четвертому съезду РСДРП?
— Слышал, — отрезал Петр. — Но обсуждать это сейчас не собираюсь.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Объединимся, — буркнул Петр. — Уверен, что меньшевики не все такие мягкотелые. Хотя будь моя воля, все равно бы не стал из одной чашки с меньшевиками щи хлебать.
— Это почему же?
— Да потому, что я не с мелко буржуазными попутчиками, а с пролетарскими революционерами. Заранее могу предсказать, придет момент — вы в кусты свернете.
— Ага. Это вам, наверное, интеллигенты не по душе. Правильно говорю? Это вы, похоже, просто интеллигентов не любите.
— Если интеллигент — большевик, он мне по душе, — без колебаний ответил Петр.
— Да сами-то вы какой пролетарий? По всему видно, что из крестьян. А заладили одно — рабочий класс, да рабочий класс. Талдычите и талдычите!
— Ну и что, что из крестьян? Между прочим, крестьяне — первейший союзник пролетариата в борьбе за свободу. Крестьянам ох как несладко живется.
— И все равно сибирскому мужику начхать на все революции. Он только и думает, как бы пожирнее да послаще пожрать, да поспокойнее выспаться. Такой уж у нас мужик. Нашему крестьянину социализм, что корове седло! Хозяйства у мужиков крепкие, от добра добра не ищут.
— Ага, крепкие, — угрюмо проронил Кунгуров. — Ошибаетесь, господин хороший. Съездили бы да посмотрели, как народ живет.
— Действительно! — вступил в разговор еще кто-то. — Я вам вот что скажу! Самая революционная масса — это крестьяне. И никто лучше нас, эсеров, этого не понимает. Революция будет, но она начнется в деревне. И знамя свободы над Россией водрузит не пролетарий, а мужик!
Откуда-то из дальнего угла камеры, где, видимо, тоже прислушивались к спору, задиристо крикнули:
— Эсеровские штучки! Нашлись защитники крестьянства! Наши барнаульские пимокаты-большевики по селам ездили, крестьян на восстание поднимали, а эсеров я что-то не приметил!
Эсер крутнулся на нарах, вгляделся в полумрак:
— Я вас, к примеру, сейчас тоже не вижу, но это не значит, что вы не существуете!
В камере засмеялись. Высич, слушая перепалку, улыбнулся.
— А вы очки наденьте! — ответили из угла. — А то так всю революцию проглядите!
— Не прогляжу! — возмутился эсер. — К вашему сведению, наша организация в Бийске выпустила несколько тысяч листовок!
— Листовки — это хорошо, — громко сказал Белов. — Только важно, что в них. Чтобы цели понятны были, чтобы знал крестьянин, ради чего кровь проливает. А вы, к сожалению, своими листовками отрываете мужика от рабочих.
Эсер возмущенно раскрыл рот, но ответить не успел. Загремел замок, скрипнули шарниры открываемой двери.
— На поверку! — гаркнул коридорный надзиратель.
После поверки заключенные начали укладываться.
Взбивая соломенный тюфяк, Петр тихо проговорил:
— Валерий, мы с тобой думали, что Ментора тогда черносотенцы убили, а он жив… Меня с поезда вели в тюрьму, я его видел.
Высич кивнул:
— Знаю, что жив. Но ни в Городской управе, ни в комитете он не появлялся. Мне в Барнауле один товарищ сказал, что Ментор объяснил это тем, что не смог прорваться.
— Его ранили?
Устроившись на нарах, Высич пожал плечами:
— Говорил, что избили…
Петр уловил в голосе друга сомнение, спросил:
— Не веришь?
— Как сказать… Он, в самом деле, почти полмесяца ни с кем из организации связь не поддерживал, дома сидел… Ну да бог с ним! — Высич придвинулся ближе! — Ты жениться думаешь?
— Че?! — удивленно приподнял голову Петр.
— С волей сообщение есть? — не реагируя на его недоумение, спросил Высич.
— Через соседнюю камеру. Там мой новониколаевский приятель сидит. Я тебе о нем говорил — Кроткий. На «технике» схватили… Что-то надо передать?
— Понятно, — задумчиво протянул Высич. — Я не случайно завел разговор о твоей женитьбе… Попроси Кроткого, чтобы связались с томскими товарищами. Твоей невестой будет Родионова Ксения Васильевна.
— Родионова, так Родионова, — усмехнулся Петр. — Симпатичная хоть?
Высич улыбнулся:
— Это сюрприз. Сам увидишь.
Попросив Кунгурова покараулить у дверей и дождавшись, когда коридорный удалился от их камеры, Петр быстро отстучал вызов. Из соседней камеры сразу и радостно ответили. Приложив ухо к стене, Высич шепотом надиктовал Петру текст сообщения.
— Ловко ты насобачился, — уважительно покачал головой Андрей. — Прямо как телеграфист. Поди, штуку эту какой-нибудь арестант удумал?
Высич хмыкнул:
— Точно, арестант. Сидел в камере такой вот немец по фамилии Шпаун. Он и придумал так вот перестукиваться.
— Додумался ведь!
— С тоски до чего не додумаешься! Этот Шпаун разработал свою систему и стал стучать. И до тех пор стучал, пока в соседней камере не догадались что к чему. Так весь свой сигнальный код и передал соседям.
— Слушай! — удивился Петр. — Но этот Шпаун, он же немец, а я по-русски стучу.
— Ну, а за это ты декабристов должен благодарить, — улыбнулся Высич. — Я вам потом расскажу про них.
Часы в столовой пробили одиннадцать.
Артемида Ниловна перевернулась на другой бок, приглушенно всхлипнула. В доме стояла томительная тишина. Ни заснуть, ни забыться. Мысли, мысли… «И зачем это Платон Архипович решил бросить Сотниково? Зачем уезжать отсюда? Здесь все так привычно. Страшно, конечно, смотреть на мужиков, хмурые ходят, но ведь поуспокоили их казаки. Если понадобится, снова можно вызвать казаков. Мужики любят силу».
Не слыша, как ворочается в постели жена, пристав сидел за столом в кабинете. Достав плотный большой конверт, он вложил в него протоколы допросов. Подумав, туда же сунул свое прошение об отставке и заклеил конверт. Разогрев над свечой брусок красного сургуча, припечатал конверт, притиснул в пяти местах печатью, бросил пакет в ящик стола.
Потянувшись, встал. Погасив лампу, тихонько подошел к дверям спальни, прислушался. «Спит, кажется, супруга», — решил он и тихонечко, стараясь не скрипнуть, притворил дверь спальни.
Беспокойно ворочаясь, Артемида Ниловна слышала, как муж неторопливо спускается в полуподвал. Видно, устроил тайник там. Раньше, не задумываясь, спросила бы об этом Платона Архипыча, но сейчас боялась.
Поддев лезвием ножа кирпич, пристав неторопливо извлек из открывшейся ниши два кожаных мешочка с серебром, полученным от Степки Зыкова. Запустив руку в нишу поглубже, нащупал и другие мешочки, среди них один с золотым песком. Вынул его, попробовал на вес, потом осторожно, с большим интересом высыпал на широкую ладонь тяжелые желтые крупинки. Ишь, цвет какой! Радостно на душе! А ведь если подумать, то сколько душ этот цвет ложно к себе поманил, прямо в ад ввел…
Збитнев вздохнул.
Услышав хлопок двери, Артемида Ниловна вскочила с кровати, босиком подбежала к окну. Сквозь щель между неплотно прикрытыми ставнями различила в густых сумерках плотную фигуру мужа.