— Извольте объяснить, уважаемый Константин Ардальонович, почему вы не приняли действенных мер к прекращению сборища? Вы же туда выезжали.
Попов поежился, ответил тусклым голосом:
— Не решился употребить силу… Помещение клуба крайне неудобное, в особенности входы… Если бы я дал команду нижним чинам разогнать собравшихся, могли бы быть жертвы и с той и с другой стороны, уж больно все были возбуждены. К тому же в двенадцать часов ночи собрание было закрыто и все разошлись, ничем не нарушив уличного порядка.
— Надо было арестовать зачинщиков! — с досадой бросил губернатор.
Полицмейстер взволнованно потеребил усы, не зная как ответить, но догадавшись, что молчанием ставит себя еще в более неловкое положение, махнул на все рукой и откровенно признался:
— Боязно стало. Они бы меня разорвали.
Губернатор поджал губы и недовольно посмотрел на Попова, однако ему стало приятно оттого, что тот не мудрствуя лукаво смог признаться в своей слабости. Повернувшись к полковнику Романову, он уже более спокойным тоном проговорил:
— Сергей Александрович, в Петербурге выразили неудовольствие нашей инертностью. Я получил шифрованную телеграмму от самого министра внутренних дел, князя Светополк-Мирского… — вынув из стола лист бумаги с текстом телеграммы, губернатор прочитал: — В случае повторения подобных попыток принимать самые энергичные меры к недопущению беспорядков.
— Я знаком с текстом телеграммы, — кивнул начальник жандармского управления.
— Тем лучше, — пряча листок в стол, сказал губернатор. — Что вы намерены предпринять?
Полковник Романов принял сосредоточенный вид, секунду помедлил, потом сказал:
— По моим сведениям, в готовящейся демонстрации собираются принять участие около семи-восьми сотен рабочих и студентов. Многие будут вооружены револьверами. Поэтому без помощи казаков, как мне кажется, полиции не справиться.
— Безусловно, безусловно… — торопливо поддакнул Попов. — Сил полиции явно будет недостаточно.
— Хорошо, я распоряжусь, — произнес губернатор и шевельнул рукой. — Продолжайте, Сергей Александрович.
— Для того чтобы демонстрация не была столь многолюдной, предлагаю блокировать все наиболее крупные типографии и мастерские, заперев в них рабочих, которые представляют для нас наибольшую опасность, будучи главными носителями революционных настроений.
Губернатор повернулся к Попову:
— Вы слышите?
— Конечно, ваше превосходительство, — заверил полицмейстер. — Сразу после начала рабочего дня выставлю оцепление из нижних чинов полиции. Муха не пролетит!
— Полагаю также необходимым направить усиленные наряды полиции на Почтамтскую и прилегающие к ней улицы и переулки, — закончил полковник Романов.
— Разумно, — одобрил губернатор, но тут же досадливо спросил: — Вам не кажется, Сергей Александрович, что пора положить конец распространению прокламаций? Весь город ими запружен. Куда ни глянешь, везде эти гнусные листки!
— Действительно, — угодливо глядя на губернатора, подтвердил Попов. — Городовые уже замаялись соскабливать их с заборов. Каждое утро только этим и занимаются.
Начальник жандармского управления покосился на Попова, который хотел еще что-то добавить к своей реплике, но, поймав этот взгляд, прикусил язык.
— Установить местонахождение подпольных типографий пока не удается, — коротко ответил Романов и выразительно взглянул на напольные часы, стоящие в углу кабинета.
Губернатор потер виски:
— Как у нас все плохо… Когда же мы будем спокойно спать? Когда же народ утихомирится?
Романов вздохнул:
— У нас еще, ваше превосходительство, довольно сносно. За Уралом вообще черт знает, что творится. В Москве бастуют десятки тысяч фабрично-заводских рабочих. В Риге только залпами удалось рассеять многотысячную толпу бунтовщиков. В Варшаве всеобщая политическая забастовка. То же самое в Лодзи… Не знаю, справимся ли с японцем. В армии после сдачи Порт-Артура упаднические настроения, а тут, как назло, эти беспорядки…
— Бог с ними со всеми, — слабо взмахнул рукой губернатор. — С нас спросят за нашу губернию…
Видя, что губернатор снова впадает в прострацию, полковник Романов поднялся и звякнул шпорами.
— Разрешите откланяться, ваше превосходительство?
— Да, да… Уже поздно.
Попов последовал за Романовым, но на пороге кабинета замешкался. Губернатор вопросительно посмотрел на него:
— Что-то еще?
— Спокойной ночи, ваше превосходительство.
— Вряд ли я сегодня засну, — невесело ответил губернатор и еще долго смотрел на закрывшуюся дверь.
Остановив извозчика, Высич дождался, пока в сани сядет Белов, оглянулся и, бросив саквояж на сиденье, уселся сам:
— К университетским клиникам.
Проезжая мимо Технологического института, Петр загляделся на огромное трехэтажное здание. Перехватив его взгляд, Высич усмехнулся, указывая на прохаживающихся небольшими группками студентов.
Такие же группки прогуливались и возле университетских клиник.
Высич еще издалека заметил лобастого студента-медика, нервозно вышагивающего перед подъездом, над которым висела длинная вывеска «Аптека». Заметив подъезжающие сани, студент бросился навстречу.
— Сейчас ругать будет, — наклонившись к Петру, хмыкнул Высич.
Не успел извозчик отъехать, как Ментор, словно не замечая незнакомца, стоящего рядом с Высичем, сердито бросил:
— Товарищ Никанор, мы ждем, а вы…
Высич достал часы и демонстративно щелкнул крышкой:
— Я прибыл на две минуты раньше.
— Вы привезли?.. — покосившись на Петра, спросил студент.
Высич приподнял тяжелый саквояж:
— Двадцать две штуки…
— Идемте, — буркнул Ментор, обращаясь исключительно к Высичу, и устремился к подъезду.
Высич жестом остановил Петра, последовал за студентом и вскоре уже вернулся без саквояжа.
— С гонором парень, — усмехнулся Белов, кивая в сторону подъезда, куда вошел Ментор.
— Есть такое дело! — ответил Высич, увлекая Петра за собой. — Давай-ка прибавим шагу, надо бы до начала демонстрации повидаться с товарищами, кое-какие детали обсудить.
Чем ближе они подходили к почтово-телеграфной конторе, тем чаще им встречались городовые. Лица полицейских чинов были нахмурены, в глазах, рыскающих по прохожим, просматривалась тревога.
— Похоже, им что-то известно, — шепнул Петр.
— Да, кажется, проведали, — вздохнул Высич.
У здания почтамта полицейских было еще больше. Кутаясь в башлыки, они стояли вдоль стен, отделанных под белый камень, негромко переговаривались, глядя на прибывающих отовсюду людей.
Заметив Михаила Игнатьевича, Высич подошел к нему, представил Петра:
— Путник, товарищ из Новониколаевска.
— Замечательно, что и вы с нами, — пожимая Петру руку, улыбнулся Михаил Игнатьевич, потом посерьезнел: — Нам каждый обученный человек дорог. Полиция с самого утра заперла рабочих, никого не выпускают.
— То-то я гляжу, одни студенческие куртки вокруг, — озабоченно проговорил Высич.
— Да нет, нескольким десяткам печатников удалось прорваться… Вот что, товарищ Никанор, как только колонна построится, занимайте место на левом фланге. В случае нападения полицейских будете прикрывать безоружных.
Через некоторое время демонстранты выстроились в колонну. Впереди взметнулось красное знамя и заколыхалось, вызывая у полицейских тихую ярость начертанным на нем лозунгом: «Долой самодержавие!» Но пока полицейские не предпринимали активных действий, а выстроившись шпалерами по тротуару, двинулись вместе с колонной вниз по Почтамтской.
В голове колонны запели Марсельезу, и ее подхватили сотни голосов:
— Вставай, поднимайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный…
Петр впервые участвовал в такой многолюдной демонстрации, и от чувства сопричастности, от мысли, что и он является частичкой этой живой, многоликой массы, по его телу пробежали колючие мурашки.
Колонна свернула направо, к строящемуся пассажу купца Второва, и там движение внезапно замедлилось. Послышались крики:
— Казаки! Казаки!
Петр обернулся.
С Воскресенской горы во весь опор, молча, без улюлюканья, неслась казачья сотня.
Петр рванулся было вперед, чтоб вместе с другими дружинниками встретить приближающихся казаков, но Высич поймал его за рукав:
— Куда?!
Он взглядом указал Петру на городовых, которые до этой минуты мирно шагали по тротуару, а теперь напряженно вцепились в рукоятки шашек, несомненно, готовясь пустить их в ход.
Казаки были уже совсем близко. Отчетливо виднелись оскаленные морды лошадей и такие же оскаленные, чубатые физиономии седоков. Блеснули над папахами клинки шашек.
Раздался нестройный залп дружинников.
Казачья сотня смешалась, кони заплясали на месте, встав на дыбы, испуганно заржали. На лицах казаков появились растерянность и недоумение.
Петр облегченно вздохнул, решив, что опасность миновала, но в этот момент городовой, стоявший у въезда на мост через реку Ушайку, выхватил револьвер. Почти сразу по демонстрантам открыли огонь и другие полицейские.
— Укрывайтесь в пассаже! — крикнул Высич мечущимся под пулями безоружным студентам.
Оттолкнув в сторону окаменевшую от ужаса курсистку, встав на колено, Петр положил ствол кольта на сгиб локтя. Револьвер вздрогнул, пыхнув порохом. Один из набегавших на демонстрантов городовых выронил шашку и, зажав предплечье, бросился в подворотню.
Казаки оправились от испуга и теперь, мстя за свой страх, с животной яростью врезались в толпу, полосуя налево и направо нагайками и оголенными шашками.
Руководимые дружинниками демонстранты отходили к строящемуся пассажу купца Второва, где загодя были пробиты проходы в близлежащие улочки и переулки.
Со стороны базара к месту побоища уже валила вдохновленная полицейскими агентами толпа — лабазники, лавочники, уголовники. В воздухе замелькали дубины, колья, гири на ремешках, даже ломы.
— Кроши сицилистов!