трят и не видят; своими ушами слышат и не разумеют» (Мк 4,11–12; Мф 13,13; Лк 8,10). Речь здесь идет о тех, кто улавливает лишь то, что сказано буквально, и кто неспособен идти дальше, дабы постичь невыразимое: им, следовательно, «не дано знать тайну Царствия Небесного»; употребление слова «тайна» (mystere) в этой последней фразе надо отметить особо в связи с дальнейшими рассуждениями.
(128) Поэтому с этимологической точки зрения абсурдно говорить о «созерцании» какого-либо внешнего зрелища, как сплошь и рядом делают наши современники, для которых настоящий смысл слов в ряде случаев, по-видимому, полностью утрачен.
(129) Можно напомнить здесь предписание о молчании, которое надлежало хранить ученикам некоторых инициатических школ, в частности пифагорейской.
(130) В этом и заключалась абсолютная непогрешимость, свойственная любой традиционной доктрине.
(131) Этот смысл слова «мистерия», равным образом придаваемый и слову «сакральный» в силу сказанного нами выше, весьма четко выражен в словах Евангелия: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф 7, 6). Отметим, что профаны символически представлены здесь животными, считавшимися «нечистыми», в собственно обрядовом значении этого слова.
(132) Вульгарная концепция «мистерий», в особенности когда она применяется к религиозной области, предполагает явное смешение между «невыразимым» и «непонятным», — смешение совершенно неоправданное, кроме тех случаев, когда имеется в виду интеллектуальная ограниченность некоторых индивидов.
(133) В связи с этим обратим внимание, что «сверхрациональное» отнюдь не является синонимом «иррационального»: то, что выше разума, нисколько ему не противоположно, но попросту ускользает от него.
(134) Вот почему мир — это божественный язык для тех, кто умеет его понимать: согласно библейскому выражению, «Небеса поют славу Господу» (Пс 19, 2).
(135) Напомним еще раз по этому поводу, во избежание недоразумений, что мы решительно отказываемся давать название «традиции» всему чисто человеческому и «светскому», и в частности философской доктрине.
(136) Поэтому маловразумителен известный масонский ритуал («регулярность» его, впрочем, весьма спорна), в котором источники датируются эпохой, ведущей начало от «Истоков символизма» (Аb Origine Symbolismi).
(137) Пожалуй, уместно задаться вопросом, почему философия возникла именно в VI веке до Р.Х., — в эпоху, отличавшуюся довольно странными особенностями, как мы отмечали в ряде случаев.
(138) В санскрите слово laukika — «светский», «мирской» (прилагательное от слова loka — «мир») зачастую берется в том же значении, что и в евангельском тексте, т. е. в смысле «мирской», «профанный», и это совпадение кажется нам достойным упоминания.
(139) Впрочем, даже если рассматривать лишь собственный смысл слов, должно быть очевидно, что philosophia — отнюдь не Sophia, мудрость; по отношению к последней она могла бы быть подготовкой или этапом; поэтому можно было бы сказать, что философия становится неправомерной, если она не стремится вести к тому, что ее превосходит. Это признавали средневековые схоласты, когда говорили: Philosophia ancilla theologiae («Философия — служанка богословия». — Прим, пер.); но в этом их точка зрения была еще очень ограниченной, так как богословие относится к экзотерической области и чрезвычайно далеко от того, чтобы представлять традиционную мудрость во всей ее полноте.
(140) Происходит ли это слово от празднеств Цереры у римлян, или, как полагают другие, от названия древнего города в Италии — Цере? По сути дела, это неважно, так как в любом случае его происхождение, как и происхождение слова «мистика», о котором мы говорили ранее, может иметь весьма слабое отношение к тому смыслу, который это слово обрело в обыденном употреблении, ставшем нынче единственным.
(141) См.: «Царство количества и знамения времени», гл. XXXVIII и XI.
(142) См.: там же, гл. III и VIII.
(143) Священные книги, или по крайней мере некоторые из них, возможно, представляют собой «поэмы» в этом плане; но они, конечно, не являются ими в «литературном» смысле, как считают современные литературные критики, которые тем самым стремятся свести их на чисто человеческий уровень.
(144) Единственные следы магической поэзии, которые можно еще обнаружить в настоящее время на Западе, составляют часть того, что наши современники дружно называют «народными суевериями»; действительно, чаще всего они встречаются в деревенском колдовстве.
(145) См.: «Царство количества и знамения времени», гл. XXVI и XXVII.
(146) См.: там же, гл. XXXV.
(147) По этому первоначальному смыслу слово «способности» идентично соответствующему санскритскому термину индрийя.
(148) Не следует противопоставлять вышесказанному аргумент из числа тех, согласно которым стихийные «силы» могли бы быть результатом какой-либо инициации, полученной в «астрале», если не в «предыдущих существованиях»; необходимо уяснить, что, говоря об инициации, мы подразумеваем серьезные вещи, а не сомнительные фантасмагории.
(149) См.: «Царство количества и знамения времени», гл. XXXV.
(150) См.: там же, гл. XXXVIII и XXXIX.
(151) Слово дикша в санскрите обозначает собственно инициацию, хотя порой его следовало бы переводить скорее как «посвящение» (см. о связи этих двух идей сказанное нами выше о различных смыслах греческого слова mueo); в самом деле, в некоторых случаях, когда речь идет о лице, приносящем жертву, «посвящение», передаваемое термином дикша, носит лишь временный характер и значимо только в течение самого жертвоприношения; его надлежит повторить, если впоследствии та же самая персона станет приносить другую жертву, пусть того же рода, что и первую; поэтому невозможно признать за подобным «посвящением» характер инициации в подлинном смысле слова; ведь, как мы уже сказали, любая инициация есть нечто постоянное, приобретаемое раз и навсегда, и ее нельзя утратить ни при каких обстоятельствах.
(152) Ограниченность эффектов возрождения, совершаемого экзотерическим путем, объясняет, почему оно никоим образом не может заменить инициацию или обойтись без нее, хотя общей чертой обоих является «второе рождение», понимаемое в самом широком смысле.
(153) Можно отметить, что с этой точки зрения религиозное рукоположение представляет собой «экстериоризацию» священнической инициации, а помазание королей — «экстериоризацию» царской инициации, причем соответствующими функциями уже не наделяются лишь посвященные, как это было ранее.
(154) Разумеется, констатация фактического существования чисто светских общественных организаций, т. е. лишенных каких-либо традиционных элементов, отнюдь не означает признания их правомерности.
(155) Это справедливо даже для светских организаций, но очевидно, что последние в любом случае могут использовать эту силу только бессознательно и ради достижения результатов исключительно телесного порядка.
(156) Можно отметить, что в христианской доктрине роль «духовного влияния» соответствует действию «благодати» и коллективной силы — «сообщества святых».
(157) В подобном случае имеет место устройство, сопоставимое с живым существом в его полноте — с «телом», служащим вышеупомянутой «опорой», «душой», каковой является коллективная сила, и «духом», которым, естественно, становится «духовное влияние», действующее вовне при посредстве двух других элементов.
(158) Разумеется, «молитва» — отнюдь не синоним «поклонения»; вполне можно просить милостей у кого-то, при этом отнюдь его не обожествляя.
(159) Слово «заклинание» (incantation означает также «колдовство». — Прим, пер.) претерпело в обиходном употреблении известное вырождение, подобно слову «чары», которое также повсеместно употребляется в том же значении, тогда как латинское carmen, от которого оно происходит, первоначально означало поэзию в ее собственно «сакральном» смысле; пожалуй, небезынтересно отметить, что слово carmen имеет близкое сходство с санскритским karma, понимаемым, как мы уже сказали, в смысле «ритуального действия».
(160) См.: «Символика креста».
(161) Исламская традиция обозначает это как хаккул-якин, тогда как предшествующий уровень, который соответствует «видению» без отождествления, называется айнул-якин, а первый, какового могут достичь простые верующие с помощью традиционного экзотерического обучения, — это илмул-якин.
(162) Уместно было бы спросить, действительно ли это прославление страдания свойственно особой форме христианской традиции и не «навязано» ли оно ей скорее естественными склонностями западного темперамента.
(163) «Искания» — в этом смысле слово употреблено в средневековом источнике «Queste de Saint Graal». — Прим. пер.
(164) Таким образом, очищение — это то же самое, что на языке Каббалы называют «растворением скорлуп»; в связи с этим вопросом мы также отметили в другом месте символическое значение «растворения металлов» («Царство количества и знамения времени», гл. XXII).
(165) Это объяснение равным образом подходит и для фаз герметического «Великого Делания», которые, как мы уже указали, строго соответствуют фазам инициации.
(166) См.: «Эзотеризм Данте».
(167) В масонской символике это соответствует посвящению в степень Мастера.
(168) См.: «Царство количества и знамения времени», гл. XXXV и XXXVIII.
(169) На Западе именно таков случай истинных братьев Розы и Креста.
(170) Первая должна, к тому же, рассматриваться как имеющая лишь иллюзорное существование в сравнении со второй — не только в силу различения уровней реальности, к которым они соответственно относятся, но также потому, что — как мы объяснили выше — «второе рождение» обязательно предполагает «смерть» профанной индивидуальности, которая, таким образом, может далее существовать лишь как простая видимость.
(171) Это, впрочем, можно отнести в самом общем плане ко всем традиционным цивилизациям, поскольку инициатический характер приписывается в них самим ремеслам, так что любое произведение искусства (или то, что так называют наши современники), какого бы рода оно ни было, непременно причастие этой сфере. О высшем и традиционном смысле «анонимата» см.: «Царство количества и знамения времени», гл. IX.