Задумал нынче поделиться, – правда,
Она того достойна, чтоб увлечь,
И, может быть, не так бесплодна, как
Привык я здесь считать не только грезы,
Но и действительность. (Не знаю все же,
Что нам действительней: они ль, она ли?).
Но лучше бросить этот смутный лепет
И перейти к рассказу – вновь о смутном,
О грезе, о мечте моей. Однако,
Она яснее многого во мне.
И так проста, что стало мне неловко
За длинное вступление… Да что же!
Я делаю его еще длинней.
Ну, слушай.
На стене у нас в столовой
Для нашего Никиты[1088] и его
Товарища – висит большая карта
Европы. И Никита очень любит
Названья стран, морей и городов
На ней читать и вслед за тем – водить
Внимательно от точки к точке пальцем
И – «путешествовать». Так вот и я
К неимоверным странствиям таким
Невольно пристрастился. Но меня
Ни океан Великий не манит,
Ни полюс, ни экватор. Две страны
Мечтаньями моими овладели
С давнишних пор. Их очертанья ныне
Всего милей мне тешат взор. Те страны –
Италия и Греция. Ты знаешь.
Италия-волшебница далеко,
Но царственная Греция близка.
Мне эта мысль покою не дает.
Из Петербурга шутка ли пробраться? –
И не мечтал. А здесь – рукой подать.
Проехал ночь – в Батуме; или – в Поти.
Покинул землю – через понт Эвксинский
Тебя несет стальной Левиафан
Вдоль знойных берегов малоазийских.
Вот – Трапезунд, Синоп – и Византия.
Четыре дня – и ты в стране богов.
Ну, не четыре, может быть – и пять,
Что за беда?
О, дивная земля
Анакреона и Перикла! Слава
Тебе в народах и в веках. Но я ли
Исчислю, я ли восхвалю твои
Пределы, где желал бы преклониться
Перед твоей святынею. Вожатый
Мне, как слепцу, необходим. Его
Не ищет сердце, только – ждет. Вожатый
И друг, и спутник – пилигрим в отчизне,
И строгий жрец, и резвый тирсофор –
Ты, Вячеслав! И вот – моя мечта –
Роскошная! Ведь ты же не забыл
Обета дружбы – посетить меня
На холмах Грузии печальной.[1089]
Милый!
Когда ж, когда? Скорей, скорей, скорей!
Приди со мной торжествовать весну,
Увядшую мне душу обновить
И в тайну посвятить ее: ты будешь
Со мною здесь, так будем мы – и там,
В стране богов, в твоей отчизне дальней,
Пусть осень пышная душе мила,
Но ждать ее томительно. Труднее
Покинуть север, если впереди –
И близкий труд, и зимние заботы;
Весной же беззаботнее, вольнее
Слететь с гнезда – и мужественной грудью
Разрезать воздух. Так ли, милый друг?
А сверх того – теперь я прямо болен;
Ты – исцеление мне принесешь.
Вот какова мечта моя.
Но чую:
Уже насмешкою подстерегает
Судьба мою улыбку: Эх ты, странник
По островам Фантазии! А деньги?
Да, деньги, деньги где? Ты без билета,
Без паспорта, «задаром серебром»
Собрался ехать? – Лепечу в ответ:
Но, ведь, не дорого… Мне говорили –
Одну-другую сотню припасти –
И съездить, и пожить недели две
Вполне возможно. – Где же эти сотни? –
Ну, как-нибудь, откудова-нибудь,
Ведь, может быть, удастся… (Между тем
Должаю по десятке…) Все же, все же
Моя мечта не так, не так бесплодна,
Как вся действительность, которой здесь
Живу! В нее готов душой поверить, –
Душой, быть может, не вполне ослабшей, –
Поверить должен. Может, не сейчас, –
Ну, погодя. И буду ждать, все ждать
Небесной манны. Друг, меня поддержишь
Ты в этой грезе – и пока себя
В действительности дашь ты мне увидеть.
И, подкрепленный, буду я стремиться
К возвышенной и светлой цели, буду
Над нею голову себе ломать,
«Изыскивая средства»… Обещай же,
Что ты исполнишь обещанное – и
Ко мне приедешь.
Я ж к моим стихам,
Столь прозаическим, хочу прибавить,
Быть может, поэтическую – прозу.
Вернее, к ней прибавлены стихи:
Она готова раньше. Вот трактат,
По коему ты можешь рассудить,
Не сбился ли совсем я с панталыку;
Быть может, так: уж я не разберу.
Мне не хотелось врозь тебе послать
Два эти бреда. Может быть, один
Другим теперь немножко уврачеван –
По принципу, что создал Ганеман:
Similia similibus curantur.[1090]
А я и душу слабую отвел,
И мыслью слабой поработал. Так!
Спасибо же тебе и «Мусагету».
Я, получив «Труды и Дни», не раз
Прочел тебя.[1091] Статья мне драгоценна:
Раскрыла многое, поскольку нынче
И мыслить я, и чувствовать способен.
Суди же сам. Поклон мой милой Башне.
Я Вере Константиновне прошу
Привет мой радостный и благодарный
Сказать и за письмо и за стихи, –
И Марии Михайловне;[1092] пред ней
Должник я неоплатный, но – как знать? –
Не безнадежный. А тебя целую
И обнимаю мысленно – с надеждой.
Юрий.
5
ВЯЧЕСЛАВУ[1093]
Милый, давно ли тебе я слал на север родимый
С юга далекого – плач тристий унылых моих?
Ныне в Петрополе я, а ты у священных развалин,
Духу родных твоему, воздух Италии пьешь.
Здесь же, средь тусклой зимы, наместо дружных объятий,
Встретили лаской меня новые песни твои.[1094]
Друг, благодарствуй – и ведай, что с песнями я и без песен
(Сам я пою ли, молчу ль) помню твоих и тебя.
6
ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ[1096]
Я помню, старый друг, заветные слова
Твоих стихов о смертной боли.
Так! Пережитая недавно ли, давно ли,
И в новой жизни всё жива
Та боль великая разлуки с жизнью прежней.
И правда: не было б страданья безнадежней
Воспоминание хранить – и не одно –
Смертей, что пережить в самом себе дано;
Но в боли той – воспоминанья –
Поверь – не смертного томленья одного,
А пережитого всего
Тобой в былую жизнь: услады и страданья.
И их ты не всегда ль равно благословишь,
Когда в душе твоей – былого тень и тишь?
Так думал я не раз в благом уединеньи,
Когда воспоминал иную жизнь мою;
И ныне двадцать лет, как я один – пою,
Пою минувшее, пускай полузабвенье
Порой знакомых черт не даст мне разглядеть
Под смутной дымкою своею;
Живым живя душою всею –
Былому верен я, былое буду петь.
Так мы и все живем. С заботой повседневной
Порой о вечности гадаем про себя, –
В запечатленности душевной
То наслаждаясь, то скорбя;
И вдруг какой-нибудь житейский малый случай
Нежданно в душу западет –
И, душу зоркостью вдруг наделив могучей,
О прошлой жизни ей шепнет.
«Да, это, – скажем мы, – уж было раз когда-то». –
Как бытия того преданья хороши
Для оживающей души!
Прикосновением к нему душа богата.
Юрий Верховский.
P.S.
Мой друг, не раз я вспоминал
Давно – с улыбкой и любовью
Хвалу простому празднословью,
Тобой воспетую, – и ждал
Свидания на стогнах Рима
Премногословного друзей –
И шел с тобою в Колизей…
Рука судьбы неоспорима!
Ты там – я здесь. И через понт
Не мчусь я влагою живою…
Я был обрадован Москвою:
Передо мной предстал Бальмонт.
Но я – с посланья об Эсхиле[1097] –
Все ждал – в обыденной тоске:
Его во всей великой силе
На русском слушать языке!
И, поникая безотрадно,
Могу ли празднословить складно?
Тебя – все нет. Но есть молва:
Я жду – Москва тебя приветит;
И с ней – мой стих тебя да встретит –
Живого дружества слова –
Пускай не болтовней вседневной,
А первой мыслью задушевной.
СПб., Пет<ербургская> ст<орона>, Александровский пр., д. № 3, кв. Каратыгина.[1098]
7
8
ВЯЧЕСЛАВУ[1100]
О, вожатый мой! За тобою следом
Я вступал в обитель блаженной тени;
Дивной я внимал; пред ее ж улыбкой –
Взоры потупил.
Мне ли, мне ль она – улыбнулась нежно?
Оттого ль дерзаю в напеве робком
Помянуть молебно святое имя
Сладостной Сафо?