и петухами» обходили дома своей деревни и хлестали находившихся там людей «сурвой» («сурвакницей») — кизиловой веткой с набухшими почками. Прежний, магический характер действа раскрывается как в прикосновении оживающей веткой, так и в песенном сопровождении. Различное по объему и художественной разработке, оно в целом однообразно по содержанию — пожелание урожая, богатства, общего благополучия. В старинной форме ритуалу был свойствен суровый характер, что говорит о прежней принадлежности его к ритуалу отправления к праотцам.
В последней четверти XIX века процесс превращения ритуального действа в игрище был в начальной стадии, не потеряв связи с обрядовой традицией. Игрище подростков «Малка ешка» составляли персонажи, механически заимствованные из разных видов святочного ряжения{321}. В новогоднюю ночь, под утро, после пирушки они преображались в «полазников» и обходили дома своего селения. Действия же их приобрели увеселительную форму. Ветка, наделенная ритуальным смыслом, превращается в реквизит драматизированных действий, характерный по условности: с помощью ее изображалось «подковывание осла». За благопожеланиями следовали шутливые сценки: «осел» орет и брыкается, «кот» ходит из угла в угол в поисках лакомства и мяукает и т. п.{322}.
Пережиточными формами ритуала проводов на «тот свет», несущими явственное свидетельство трансформации его как в знаковые формы отправления на «тот свет», так и в символические формы, выражающие осуждение и пресечение его, насыщена святочно-новогодняя обрядность. В качестве образца первой формы может служить обычай подходить к яблоне с топором, угрожая срубить ее, если будет плохо родить. Здесь удар топором под деревом — одна из форм отправления языческого ритуала — вследствие утраты и забвения основного смысла изжившего себя ритуала, длительной деградации явления в народной традиции и переосмысления его сменяется символической угрозой плодоносящему дереву. При полной трансформации формы самого действа остается продуцирующая направленность его — сохранение и усиление плодоносящей силы в предстоящем году. Знаковые формы осуждения отброшенного обществом обычая выражены в различного рода «глумах», таких, например, как закидывание на крыши старых саней (и телег), — ритуальных предметов в прошлом ритуале; литье воды в трубу как знак пресечения одной из самых архаических форм его, от которой тянутся нити и к разным формам культа предков, и к почитанию печи-очага, и к похоронам покойников в доме, в подполье, под печью-очагом.
По всей видимости, одной из форм трансформации ритуала отправления на «тот свет», слившейся с христианской обрядностью, является югославянский обычай вылавливания брошенного в крещенскую прорубь креста и торжественного несения его по селению «героем дня»; он вызывает ассоциации с торжественным выведением из тайного укрытия или вынесением из глубокого яра мудрого героя славянских преданий.
Заключающие цикл святочных ритуалов действа несут в себе красноречивое свидетельство органичного синтеза языческих и христианских ритуальных действ в значительнейшем из традиционных празднеств. Рождественско-новогодний цикл, для которого характерен особый моральный климат — гуманности, высоконравственного отношения к окружающим, всяческого содействия миру и ладу душевному как в самом себе, так и в соприкосновении с родней и согражданами, завершается так далеко не случайно. Вероятно, здесь нашло знаковое выражение превращение варварского обычая в общественное действо, символика которого несет в себе торжество самой гуманной религии над прошлой, где суровые формы культа предков воспринимались как основа поддержания мироустройства. И восторжествовавшие в обществе гуманные формы почитания предков, с особой силой выраженные в святочном цикле, по сущности символики отображают положение вещей, так ясно и лаконично выраженное Евсевием Кесарийским. С принятием христианства самый жестокий из языческих обычаев, к тому времени уже утративший обоснование в мировоззренческих постулатах общества, трансформируется в знаковые и символические формы, сохраняя при этом основную функциональную направленность — почитание обожествленных космических предков, стремление в обращенности очищенной от всякой скверны души с их помощью поддерживать установленный ими миропорядок.
Масленица — самый яркий, красочный и поистине народный праздник, когда стираются грани между разными слоями общества и всех объединяют общее веселье, радостное, приподнятое настроение при наступлении долгожданного праздника. Наиболее захватывающий аналог — карнавал, итальянский и испанский в особенности. В художественной, в популярной, в научной литературе он получил столь незабываемое и полное отражение, что общее представление о нем сложилось у большинства людей. И сложилось мнение, что в России карнавал как таковой почти неизвестен. Тем не менее, это не совсем так. Наиболее ярким проявлением карнавальных действ в России стало празднование Масленицы по приказу Петра I в Москве: «Процессию открывали сани, запряженные медведями, свиньями и т. д., с шутами, Нептуном, Вакхом. Наконец появилась громада, 88-пушечный корабль, построенный совершенно по образцу корабля Фридемакера, спущенного на воду в марте 1721 г. в Петербурге. На этом корабле ехал сам Петр I. Корабль везли 10 лошадей. Это празднество стало знаменитым, и еще в XIX в. в Иркутске по приказу начальства возили корабль с медведями, скоморохами и т. д.»{323}.
Российские карнавальные шествия особое распространение получили в Сибири, хотя и в Центральной России они тоже устраивались, правда, в заметно меньшей мере.
«Наиболее пышные карнавалы были в сибирских городах. Для масленичного поезда делали большие сани, а чаще связывали несколько саней, на них устраивали нечто вроде корабля с мачтами, на которых развевались флаги; делали помост. Почти везде в середину сооружения вставляли высокий шест с укрепленным наверху колесом, на которое сажали какого-нибудь шутника и балагура с бутылкой водки в руке. На помост усаживалось несколько человек, сопровождающие шли по бокам… наряжены в маскарадные костюмы… В сопровождении большой толпы, с пением, музыкой и криками Масленицу провозили по улицам. При этом обычно разыгрывали разные сценки, в том числе „Царь Максимилиан“ и инсценировка „Кострюка“. Очень распространено было чтение масленичных „указов“, в которых юмористически рисовалось празднование Масленицы». «…В Иркутске соединяли несколько дровней, сооружали на них нечто вроде корабля со снастями и парусами; в нем помещались ряженые: госпожа Масленица, скоморохи, медведь, музыканты и др…Подобный поезд… устраивали в Енисейской губ. Здесь участники игры изображали ловлю рыбы. Как и имитация охоты, это уже сибирская особенность, обусловленная местным бытом… В карнавалы включались традиционные народные персонажи и элементы. Прежде всего это древние маски старика и старухи, соломенная кукла; колесо наверху теста. Использовались характерные особенности традиционных проводов Масленицы (экипаж делался из старых коробов из-под угля, лошади обвешивались вениками, а также старик был обвешан охотничьими трофеями, в руках держал лук)… Карнавальные масленичные шествия устраивались в XIX в. (особенно в первой половине) и в городах Европейской России… Удалые владимирские ямщики устраивали Масленицу. Она имела вид судна с высокой мачтой, наверху которой на колесе — смельчак, горькая пьяница, обвешанный разными склянками. В экипаж этот, запряженный десятью — двенадцатью лошадьми, садилось до 50 ямщиков, а за ним двигалось нечто вроде кареты с генералами… Огромный корабль Масленицу в четверг масленичной недели возили в Архангельске, за ним двигались экипажи с катающимися. Подобные корабли, только менее пышные, устраивали отдельно в пятницу или в субботу ремесленники: каждый цех ездил со своим знаком, а купцы с образцами товаров. Мясники же… в пятницу возили на больших санях по городу быка… В городах в начале XIX в. карнавальные масленичные поезда были довольно распространенными. Они хорошо воспринимались широкими народными массами, вносившими в устройство их традиционные черты… Городские карнавалы оказывали воздействие на сельские проводы Масленицы… В Клинском уезде…делали сооружение вроде баржи с мачтой и колесом наверху, на которое сажали мужика-прибаутника, одетого в белую женскую рубаху, под которую набивали солому; лошадей покрывали кафтанами или рогожами, гривы украшали лентами. Впереди и с боков скакали верхом на лошадях ребятишки, одетые в кафтаны, опоясанные крест-накрест красными кушаками, предводительствовал мужик в такой же одежде, но с соломенными эполетами… В нескольких больших селах Каширского уезда… на больших санях также устраивали нечто вроде балагана, в него усаживались люди („сколько влезет“), а главные герои в „шутовских нарядах“ сидели на „палубе“»{324}.
Первое соображение, которое возникает при ознакомлении с описаниями русских карнавальных шествий, — вывод о том, что Петр I, по всей видимости, распорядился об устройстве их под влиянием карнавалов, увиденных в Европе. И здесь неизбежно возникает корабельная проблематика.
Как о происхождении карнавала, так и о его названии в особенности высказывались самые различные гипотезы.
«Наиболее убедительной из них представляется следующая. В Древнем Вавилоне отмечали праздник обручения покровителя города с богиней весны. Этот праздник падал на первый день Нового года, который одновременно являлся первым днем наступившей весны. Бог Мардук из храма Иштар возвращался в город для вхождения в храм Эсагила на судне с колесами, богато украшенном драгоценностями. От вавилонского названия этого судна-повозки произошло латинское „currus navalis“ (буквально: колесница-корабль)»{325}