Реб Ури-Цви не пожелал и слышать об этом, а Переле даже лучше своего мужа понимала, что, пока родители здоровы и способны себя содержать, они не должны жить у детей. И она прекращала эти разговоры так же неожиданно, как начинала их.
Грайпевской раввинше было прекрасно известно, что не только из-за детей она хочет переехать в Гродно. На то есть еще одна причина. Тайная. И слава Богу, что никто, даже муж, не знает этой тайны. Даже себе самой она стыдилась признаться, что все еще думает об этом, все еще сравнивает своего мужа с гродненским городским раввином реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом — ее первым женихом.
Переле была единственной дочерью старипольского раввина, реб Ошерла Бройдо, маленького еврейчика с вытянутым пергаментным личиком и клочковатой сивой бородкой, который даже летом носил полушубок, чтобы не простудиться. Старипольские евреи знали, что их раввина считают гаоном. Прославленные раввины, упитанные евреи с широкими седыми бородами, похожие на заснеженные дубы, приезжали в Стариполе только для того, чтобы пообщаться и поизучать Тору с их раввином. В синагогальных старостах, занимающихся общественными делами, нехватки нет. Не хватает тех, кто посвящает себя изучению Торы. Обыватели слышали это, и это очень их обижало. Тем не менее они гордились, что их раввин так знаменит и что он сидит день и ночь над Геморой.
Гемора и единственная дочь остались последними утешениями реб Ошерла с тех пор, как его жена умерла. Он позволил Переле изучить древнееврейский, русский и даже немецкий. Но учителя должны были приходить в его дом: он хотел следить, чтобы, обучая его единственную дочь языкам, они не внушали ей неправедных мыслей. Переле не была высока или хороша собой, но уже девушкой славилась своим умом и ученостью. В женихи она заполучила слывшего талантливым знатоком Торы Мойше-Мордехая Айзенштата. Этот жетловский[210] илуй, как его называли в его бытность холостяком, хотел после свадьбы изучать Тору вместе с тестем-гаоном и стать потом старипольским раввином. Жених несколько раз был в гостях у невесты, но, когда дело уже шло к свадьбе, он неожиданно разорвал помолвку и вернул полученные от тестя подарки. Помимо этого, жетловский илуй прислал письмо, в котором извещал, что главы старипольской общины открыто сказали ему, что не согласятся назначить его новым раввином только потому, что он зять старого раввина. Ладно реб Ошерл — он и есть реб Ошерл. Но от молодого раввина они хотят, чтобы он был проповедником и знатоком языков. Что касается изучения Торы, то их не волнует, будет ли молодой раввин выдающимся гаоном. «Но я не знаю языков и еще меньше умею выступать перед людьми. Так что это будет ошибкой для обеих сторон», — оправдывался жених в письме к старому раввину, объясняя, почему отказывается от брака. Однако своим родным он рассказал правду: что он не хочет эту невесту, потому что она злюка. Переле поняла это. Когда жених был у них в гостях, он несколько раз сказал ей:
— Ты умная, но не добрая.
Сказал вроде бы в шутку, но задним числом невеста поняла, что он испугался ее всерьез.
— Знаешь, почему жетловчанин не хочет меня? — сказала Переле отцу, сжав губы. — Стариполе слишком мало для него, и я тоже слишком мала ростом для него. Он хочет большой город и большую невесту, целую корову, жирную корову, глупую и добрую ему хочется. Но добрых дураков не бывает. Дурак — это урод, а урод не может быть добрым, — продолжала напевать дочь, и отец слушал, глядя на нее своими беспокойными водянистыми глазками. Потом старик снова уткнулся в том Геморы, подумав при этом, что насчет ее характера жетловский гаон не ошибся.
Переле снова стала невестой. На этот раз кейданского ешиботника Ури-Цви Кенигсберга, здоровенного и красивого парня с сияющими глазами и ясным лицом, медлительного и доброго. Когда невеста сравнивала его со своим первым женихом, ей казалось, что она должна быть довольна, что тот раскаялся в их помолвке. Жетловец был тощий и узкий, с большим изогнутым носом, в который он к тому же говорил, словно гудел в шофар. Только глаза у него были умные, смеющиеся, блестящие, как серебряная вышивка на талесе. Чтобы оправдаться перед невестой за свою нечеткую речь, жетловчанин при первой же встрече сказал Переле, что Моисей был заикой, но тем не менее покорил всех своей Торой. Кайдановский же парень, помимо того что был ученым, умел говорить красиво. Невеста даже боялась, как бы у нее не увели такого удачного жениха, поэтому торопилась со свадьбой. Просидев пару лет на содержании тестя, ее муж получил место раввина в Грайпево. Реб Ури-Цви Кенигсберг не хотел навязывать себя Стариполю только потому, что он зять старого раввина. Поэтому он отправился в общину поменьше еще при жизни тестя. Переле стала грайпевской раввиншей и родила дочь и двух сыновей.
Время от времени до нее доходили известия о первом женихе. Жетловчанин женился на дочери гродненского раввина и быстро делал карьеру. Никто его не продвигал, и сам он не проталкивался вперед, чтобы занять лучшее место, однако Мойше-Мордехай стал главой раввинского суда Гродно еще при жизни тестя. Потом Переле узнала, что раввин Айзенштат уже считается одним из величайших раввинов поколения и что к нему обращаются с вопросами со всего света. Его хотят назначить городским раввином Белостока, даже Лодзи. Однако гродненские обыватели следят во все глаза, чтобы у них не похитили их сокровище. Когда грайпевская раввинша слышала такое, у нее пересыхало во рту. Она вспоминала, как ходил и как говорил Мойше-Мордехай, словно он лишь вчера был ее женихом. В каждом его движении, в каждом повороте головы был виден илуй. Каждый его ответ на вопрос блистал гениальностью.
Чем больше все хвалили гродненского раввина, тем больше недостатков Переле находила в собственном муже. Он простак, во время суда Торы у него получается, что обе стороны правы. Обыватели его не боятся. В качестве проповедника он годится только для маленького местечка. Он боится произносить проповеди в большом городе и выдвигать свою кандидатуру на место раввина. Но то, что человек по-настоящему умеет, он не боится показывать никому. Не говоря уже о том, что в изучении Торы нет никакого сравнения между ним и ее покойным отцом. Переле принялась искать и находить изъяны и во внешности своего мужа, и в его привычках: раввин не должен быть таким высоким и полным. Сколько она ни требовала, чтобы он гладко расчесывал пейсы, они у него все равно вьются, как у барана. Когда он пьет чай, то сопит, потеет и отдувается толстыми губами, как будто обжегся. Но все эти изъяны грайпевская раввинша находила, только когда ей говорили про гродненского раввина. В обычные дни реб Ури-Цви был короной на ее голове. Она восхищалась его благородным лицом и беспокоилась о его здоровье. Однако, если долгое время никто не упоминал гродненского раввина, ей начинало этого не хватать. С мужем она об этом говорить не хотела и уж конечно не желала делиться этим с местечковыми обывательницами. У женщин может быть хорошая память. Они могут помнить, что гродненский раввин когда-то был ее женихом, а потом забраковал ее. Грайпевская раввинша совсем не любила общаться с женщинами, но, когда в доме гостил какой-нибудь приезжий раввин, а ее муж еще не возвратился из синагоги, Переле как бы между прочим спрашивала:
— Мы слыхали здесь, что гродненский раввин — один из величайших в поколении. В чем же его величие? Он действительно такой гаон, как про него говорят?
— О, еще какой! Реб Мойше-Мордехай Айзенштат — это такой гаон, который бывает в поколении только один! — восхищенно отвечал гость, набожно тряся бородой и пейсами.
— И умный. Все говорят, что он к тому же очень умен, — добавляла раввинша с тоской в голосе и выходила на кухню, чтобы принести гостю стакан чаю. Вода в чайнике уже наполовину выкипела, но Переле все еще стояла в задумчивости, глядя на огонь своими большими, холодно сияющими глазами.
Дочь грайпевского раввина, старшая из трех его детей, вышла замуж в Гродно, за сына состоятельных родителей, пригласивших на свадьбу городских раввинов во главе с реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом. Еще до того, как Переле увидела его лицо, она узнала его по походке, по таким же, как и в молодости, стремительным движениям. Но, увидав его лицо, она не поверила своим глазам. Она знала, что реб Мойше-Мордехаю едва за пятьдесят, а выглядел он стариком, с опущенными плечами и большой седой бородой. После обряда бракосочетания грайпевская раввинша сидела рядом с дочерью в центре женского стола и смотрела издалека, как дружески гродненский раввин общается с ее мужем за мужским столом. Реб Мойше-Мордехай посидел совсем немного и сразу же поднялся уходить. Переле видела, как все раввины и важные евреи встали, чтобы проводить его до двери. Похоже, что он шутил, потому что окружавшие его люди улыбались и смеялись. Однако ей показалось, что, хотя на вид гродненский раввин пребывает в хорошем настроении и совсем не смотрит в ее сторону, она — единственная, кто мешает ему в этом большом полном гостей свадебном зале, и поэтому-то он так торопится.
Потом женились и сыновья грайпевского раввина. Оба они посвятили себя изучению Торы, и оба женились в Гродно. Этому в немалой степени способствовала мать. Из всех предложенных партий Переле нравились только гродненские невесты. Во время частых и долгих препирательств с женой всегда терпеливый и мягкий реб Ури-Цви однажды вышел из себя и крикнул:
— Что ты так прицепилась именно к Гродно?!
Жена спокойно ответила, что если бы он понимал дело, то не стал бы так удивляться. В Гродно живет их дочь, поэтому будет хорошо, если там же поселятся и сыновья. Во-первых, дети не будут ощущать себя на чужбине, потому что все они станут жить в одном и том же городе. Во-вторых, им самим не придется ездить навещать детей в три разных города. Поскольку гродненские партии были весьма солидные, а сыновья с детства привыкли слушаться матери, они один за другим женились в Гродно.