— Не, — Поршень покачал головой. — Я привез. Долг же.
— Это да… Долги надо отдавать. Кредитки руки жгут.
Поршень отсчитал из пакета нужную сумму, передал Терминатору. Тот хмыкнул, разложив купюры веером, потом сунул их за резинку штанов.
— Молодец, пацан. Ты как — выпьешь? Поршень неуверенно повел плечами.
—Давай, не меньжуйся…
Терминатор сунул ему мутный жирный стакан, плеснул туда водки.
— Закусывай, закуривай… Отдыхай, в общем. Поршень придвинулся к липкому столу, где громоздились консервные банки, почерневшие чашки, кульки с рыбьими костями, пакеты с закаменевшим хлебом и прочие следы жизнедеятельности.
Худой лысый мужик не обратил на него внимания, продолжая трапезу. Он пихал в рот куски холодной картошки и расплывшегося сала, торопливо запивал их водкой, морщился, кашлял, снова набивал рот… Он спешил, словно канатоходец, который бежит по веревке и боится остановиться.
Неожиданно лысый поднял глаза и встретился с любопытным взглядом Поршня.
— Ну чо бельманы выставил, фуфлошник? — с неожиданной злобностью выдал он. — Хлебай свою ваксу, пока пищик не перетянули…
Поршень вздрогнул и отвел взгляд. Примерился к стакану, понюхал. Никто не обращал на него внимания. Даже чокнуться не с кем. Он выпил, поежился, но закусывать с липкого стола не стал.
С печки раздался заходящийся трескучий кашель. Поршень знал — там лежит дед. Старый и замшелый, наверно, уже приросший к кирпичам.
— Все на хрен! На хрен все! — прокричал дед и чем-то стукнул у себя на печке. — Падлы лядские, козлиные суки, уматывайте, хари ваши поганые шоб не смотреть!
— Э, рот закрой там! — прикрикнул Терминатор. Дед снова закашлялся и умолк. Один из парней поднялся с дивана и приник к темному окну.
— О! — с радостным удивлением сказал он. — А вон Примус хиляет. И «бублика» нам катит.
— Где? — оживился Терминатор. — Где «бублик»? Он тоже застыл у окна и некоторое время наблюдал. А затем мечтательно улыбнулся, блеснув фиксой.
— А вот к нам чешет Приму-ус, — запел он на неопределенный мотив. — А он нам катит «бублика-а», а «бублик» веселый и румяны-ый, а он ло-омом подпоясанный, он принес нам копеечку-у-у…
В комнате началось оживление. Хотели было очистить стол, но то была работа нешуточная. Поэтому просто поставили табуретку, а на нее — кусок фанеры. Лысый поспешно затолкал в рот последнюю картофелину и принялся что-то искать в буфете. Снова заворочался дед на печке, начав вполголоса бормотать проклятия.
Поршень понял — сейчас будет игра. Сердце заныло, сладко и мучительно. Он тронул пакет под рубашкой, там еще были деньги. Не так много, но достаточно, чтоб поставить на кон.
В хате появились двое. Один — черномазый, скукоженный, без пальцев на левой руке — видимо, Примус. С ним был «бублик» — молодой парень со скромной «лоховской» улыбкой, чистенько и аккуратно одетый. Чуть-чуть, правда, поддатый. На поясе — сумочка-«кенгуру» из черной кожи.
— Жека, — негромко позвал Поршень. — Я тоже буду играть. У меня еще деньги есть.
— Игра для всех, — пожал плечами Терминатор. — Садись.
Лысый нашел в буфете свежую колоду, кинул одному из парней.
— На, Тютелька, вороши солому.
Улыбчивый парень ходил по хате и со всеми робко знакомился. Он и Поршню сунул ладошку, тихо обронив: «Юра». Поршень посмотрел ему вслед с жалостью. Особенно на сумочку.
— Экспедитор с «КамАЗа», — шепнул Примус лысому. — За сахаром едет. С наличкой…
— Садись, Юра! — лысый держался бодрячком. — Грядет крупное забивалово, и пусть нам просияет улыбка фортуны.
— Ага! — с глуповатой улыбкой согласился Юра.
Начали рассаживаться. Вновь у Поршня сладко зашлось сердце. Он словно погружался в теплый сладкий океан, из которого так не хочется выныривать. Да и непросто из него вынырнуть…
В этом океане Поршень плавал до самого утра. К рассвету он был должен Терминатору вдвое больше, чем привез накануне. Он видел, чувствовал, что игра нечестная. Он знал это, но не смел подать голос. Потому что вскочил бы лысый, замахал бы ножичком, требуя ответить за базар…
Но все равно он играл. Утром Терминатор проявил снисхождение и отсыпал ему мелочи на обратный билет.
— Я привезу долг, — безжизненно проговорил Поршень.
Он уезжал в Зарыбинск с опухшей головой и остекленевшими глазами. На экспедитора Юру он даже не посмотрел. Потому что смотреть на него было страшно.
— …И, короче, летали они у меня, как тухлые матрасы, — этими торжественными словами Пакля закончил повествование о стычке за столовой.
Пельмень от ужаса был ни жив ни мертв. Его несчастное ухо уже начало заметно припухать.
— Ты наехал на Промзавод, — обреченно проговорил он.
— Да, наехал! — по морщинистому лицу Пакли скользнула высокомерная усмешка. — А нечего было меня по зубам трогать.
— Они тебя уроют, — раздался замогильный голос Пельменя.
— Пусть приходят, — Пакля мелко рассмеялся и покосился в сторону двух своих слуг, которые мирно паслись под деревьями.
— Вот кончатся батарейки у твоих близнецов… Придут — и уроют.
— Не кончатся. Они у меня, как Чип и Дейл, — всегда спешат на помощь. — Пакля поскреб затылок, чуть нахмурился. — Слушай, а чего бы им названия не придумать. В смысле, имена. А то все близнецы, близнецы…
— Не знаю, — развел руками Пельмень.
— Надо их назвать… Только как?
— Чип и Дейл, — вздохнул Пельмень.
— Несолидно. Что, если… что, если… Вот: Атос и Портос.
— Точно! — обрадовался Пельмень. — А ты — Д'Артаньян. А я тогда Арамис.
— Ты — Арамис? — задумчиво переспросил Пакля. — Нет, пусть они будут… Пусть они будут Илья Муромец и Алеша Попович.
— Или еще так: Руслан и… и этот…
— Руслан и Людмила, да? Ты еще скажи, Ромео и Джульета. Ну их в баню, после придумаем.
— Слушай, Пакля, — Пельмень тронул ухо. — А вот насчет батареек… Все-таки, чем ты их кормишь?
— Ничем. Они сами кормятся. Это ж самое классное — им ничего от меня не надо.
— Ну все-таки они ведь что-то едят? А где тогда берут?
Пакля некоторое время смотрел на приятеля, словно что-то решал. Потом почесал соломенную макушку и нерешительно проговорил:
— Хочешь узнать, что они жрут? Интересно, да?
— Ну… — Пельмень заерзал на месте. — Не то чтобы очень интересно. Ну просто было бы любопытно.
— Ладно. Узнаешь. И даже увидишь. Только, боюсь, тебе это не понравится.
Пельмень вскинул испуганные глаза, Пакля даже расхохотался.
— Ладно, не бзди! Пойдем со мной. Он легко вскочил с травы и зашагал по тропинке. Пельмень поспешно догнал его.
— А эти? Их здесь оставишь?
— Не, — Пакля беспечно мотнул головой. — Они за нами пойдут, только чуть после. Они всегда за мной ходят, малость поодаль, чтоб людей не пугать. Что случись, я их позову.
— Как? У тебя ж нету шлема.
— Видал? — Пакля тронул на шее черный ободок, похожий на наушники. — Я только недавно узнал, что эта штука из шлема вытаскивается. По ней тоже можно приказывать, если не очень далеко. Вроде рации.
— А на ней батарейки не кончатся?
— А если и кончатся, я так заору, что весь город услышит. И близнецы тем более услышат, у них слух хороший.
Несмотря на самоуверенность Пакли, Пельменю было не очень уютно около него находиться. Все-таки Пакля превратился в источник опасности, когда стал врагом Промзавода. И этой опасностью заражалось все, что находилось рядом. А уж Пельмень к подобному был более чем восприимчив.
Оба направлялись за старое кладбище. Там, в некотором отдалении от последних городских рубежей, одиноко высилось трехэтажное бетонное здание, практически пустое. Когда-то давно здесь хотели основать фабрику промышленного текстиля, чтобы зарыбинским сударушкам было где работать. Поставили корпус, подвезли даже кое-какое оборудование. Потом дела не заладились, строительство пришлось остановить.
Чтобы местная шпана не растащила оборудование и сантехнику, внизу установили могучую стальную дверь. Через день-другой эту дверь, конечно, украли. Потом дошла очередь и до остального. Теперь продуваемое ветрами здание стояло никому не нужное и помаленьку рассыпалось.
Пельмень по дороге то и дело начинал беспокойно вертеться и спрашивать, куда они идут, но Пакля лишь хитро скалился.
— Сюда! — объявил он, когда оба оказались перед зданием, замершим в ожидании конца.
— Чего, внутрь?! — Пельмень отшатнулся. — А если рухнет? Раздавит же в лепешку!
— Если раздавит, твою лепешку соберут в комок и опять слепят тебя. Никто разницы и не заметит. Пошли…
В осиротелом строении бродили злые ветры. Пельмень шел на полусогнутых и дрожал при каждом скрипе. Стены здесь были исписаны и разрисованы отборной пошлятиной, и для Пельменя это было все равно, что ритуальная роспись, оставленная кровожадным диким племенем на стене пещеры.
— Сюда, — зловеще прошипел Пакля, подводя его к лестничному блоку. — Сейчас полезем в подвал. Если ты, жировой мешок, будешь ныть и скулить, я тебе уши на затылке завяжу. Всосал?
Было темно, спускаться приходилось на ощупь. Пельмень глухо бормотал слова раскаяния, он не понимал, как позволил себя уговорить ввязаться в эту авантюру.
— Сейчас… Тут где-то дверь.
И действительно, отворилась тяжелая металлическая дверь, за которой простирался гулкий зал бомбоубежища. Тусклый электрический свет лишь немного рассеивал мрак поздемелья.
— О-о-о… — простонал Пельмень, закрывая лицо ладонями. — Ну и тухлятина. Что тут?
— М-да, — согласился Пакля. — Пахнет немножко неприятно. Мне и самому не нравится. Ну ладно, потерпишь. Заползай.
Но Пельмень не двинулся с места. Он вытаращил глаза и прошептал.
— Тише! Там кто-то живой. Гляди, гляди — вон шевелится….
— А-а, заметил, — ухмыльнулся Пакля. — А двуногую корову помнишь? Вот это она и есть. Пошли, пошли… Тут еще и не такое увидишь.
Подземный зал, разделенный простыми перегородками на несколько секций, был полон самого разного хлама. Причем некоторые кучи остались еще со времен строительства, а иные были навалены совсем недавно — они еще не успели слежаться и обрасти пылью.