Кирилл захотел поговорить с Машкой, но она с печалью глядела в иллюминатор и отвечала односложно. Ей не хотелось разговаривать.
Засвистели двигатели, самолет начал разбегаться.
— Это орбитальный рейсовый самолет, — объяснил Спартак. — Ежедневный рейс по восьми гражданским и научным базам. Сегодня они специально меняют маршрут, чтобы нас высадить.
За стеклами иллюминаторов вскоре появились облака, потом они оказались далеко внизу, а вскоре вообще исчезли. Смотреть вниз стало неинтересно. Земли уже не было видно, а самолет все набирал высоту. То и дело закладывало уши, иногда ускорение начинало вжимать в кресло. Потом стало холодно, но почти сразу из-под кресел начало подниматься тепло.
Стюардесса прошла между рядами кресел.
— Что-нибудь принести? — спросила она.
— Да! — вскричал Дрын. — Пива!
— Пива? — Девушка растерялась.
— Что, пива нет? А что тогда есть?
— Сегодня мы подаем персиковый консагель, поликрилевые фиты и пять видов селектоидов. Плюс обычный набор.
Дрын в замешательстве взглянул на Кирилла. Тот с сомнением покачал головой — лучше не связывайся. Дрын сокрушенно откинулся на спинку кресла.
— Пристегнитесь, — улыбнулась стюардесса, проходя мимо.
— А что, будет невесомость? — поинтересовался Кирилл.
— Нет, невесомости не будет. Но так положено.
Кирилл вдруг заметил, что Машка уснула, положив голову ему на плечо. Он замер, боясь разбудить ее. Потом очень осторожно взял ее руку в свою. И ему вдруг стало необыкновенно хорошо. Гул самолета, холодное небо вокруг, чужой странный мир — и родной человек рядом. И рука в руке.
— Нет, я так не могу, — послышался стон Дрына. — Пойду побазарю с этой подругой.
Он вернулся очень довольный с маленькой пластиковой бутылочкой. Ему удалось объяснить, что нужен слабоалкогольный газированный напиток со вкусом ячменя. Стюардесса, морща лоб, порылась в своих закромах и нашла нечто под названием «травяной микс». С хорошим настроением Дрын подсел к Кириллу.
— Кира, — сказал он, — а ты вправду вчера говорил, что я на композитора похож? Или прикалывался?
— Вчера был похож, — безучастно отозвался Кирилл. — А сегодня — не знаю, на что похож.
— Ладно, на себя посмотри… Слышь, Кира, — Дрын придвинулся и заговорил тише, — а ты знаешь, что я песни пишу?
— Ты?! — Кирилл от удивления даже потрудился повернуть голову. — Ты — песни?
—Да!
— Про что? Как вы на Промзаводе у пьяных карманы чистите?
— Ну почему? Про разное. Про десант. Про любовь тоже могу. И музыку сам на гитаре подбираю.
— Ну удивил… — покачал головой Кирилл. — И кому ты их поешь?
— А кому там петь? — кисло ответил Дрын. — Я так, для себя…
— Ну зря. Занялся бы серьезно. Все лучше, чем ворованные мотоциклы разбирать.
— Как это — серьезно? — не понял Дрын.
— Не знаю. Собрал бы ансамбль, что ли.
— И что?
— А то. Вот смотри: кто сейчас дискотеки ведет?
— Ну Хомяк.
— Вот. А то ты мог бы играть на дискотеках. А Хомяк пусть свадьбы обслуживает.
— Так он не пустит! — проговорил Дрын с нарастающим интересом.
— Пустит. Он — начальник клуба, должен самодеятельность развивать. А не пустит — кляузу накатаешь куда-нибудь, что он зажимает народ. А потом, можно и в Правобережном играть. Там тоже ДК.
— Хм… — Дрын не выдержал и расплылся в ухмылке. — Только инструменты ведь нужны.
— Есть инструменты. Я сам видел. Раз после праздника плакаты в кладовку заносили. Смотрю: стоят — гитары, барабаны. Синтезатор даже. Все в пылище, но есть. Починишь, если что.
— Интересно, — Дрын даже забыл про свое псевдопиво. — Можно попробовать. У нас вроде Рваный на гитаре чуточку может.
— Многие могут. А на клавиши — девочку какую-нибудь найдешь после музыкальной школы. Вон, у Машки спросим, она всех там знает. И будешь песни свои петь, деньги зарабатывать.
— Интересно… — пробормотал Дрын и моментально выключился из разговора, погрузившись в мечты.
Небо за иллюминатором стало черным, прорезались колючие белые звезды. Кирилл этого уже не видел, он тоже задремал, как Машка. Он чувствовал себя очень разбитым.
Все пришли в себя от легкого толчка, от которого чуть-чуть задрожал металлический корпус самолета. В иллюминатор был виден только серый бок орбитальной базы и какая-то рукоятка, выкрашенная ярко-красным. Грохнули люки, заскрежетали неведомые механизмы снаружи.
Через минуту над их головами нависли однотонные потолки базы. Неподалеку группа бойцов-бионетиков неторопливо заходила в двери шлюзового портала, чтобы загрузиться в капсулу и отбыть на очередное задание.
А через три часа, к началу очередного полупериода, в точно такую же капсулу влезли и Кирилл с Дрыном. Машка присоединилась чуть позже, она прощалась со Спартаком.
— Дрын, на спуске будет трясти, — предупредил Кирилл. — Не вздумай орать от страха. А то сразу скажу, чтоб тебя усыпили.
— Смотри сам не заори, — пробурчал Дрын, пристраивая свои нескладные конечности в специальные анхитравматические углубления.
Старт походил на выстрел из пушки, впрочем, Машке и Кириллу это уже было знакомо. Дрын только ойкнул. И, надо сказать, до конца приземления держал себя в руках. Даже когда началась тряска в атмосфере.
В Зарыбинске стояла тихая звездная ночь. Как и в прошлый раз, капсула опустилась неподалеку от города.
Дрын долго смотрел, как капсула, высадив пассажиров, уходит вверх, в небо. Даже когда она совершенно растворилась в темноте, он продолжал смотреть.
— Идем, чего стоишь, — сказал Кирилл. Они втроем зашагали по скошенному лугу, храня полное молчание. С Дрыном Кириллу говорить было особо и не о чем. А Машка, похоже, вообще не настроена была на разговоры. Она казалась печальной.
— Машка, а ты куда теперь? — осенило вдруг Кирилла. — У тебя ж все стекла дома побиты. Пошли к нам.
— Нет, Кирилл, спасибо.
— Да почему? Мать тебя хоть днем, хоть ночью пустит. И слова не скажет.
— Нет, спасибо. Я к соседям пойду. Там тетя Вера, она с мамой дружила. Она тоже меня в любое время пустит.
— Как хочешь, — пожал плечами Кирилл, несколько разочарованный.
Машку они провожали вдвоем почти до самого дома. Но на перекрестке Кирилл остановился и сказал Дрыну.
— Ладно, ты иди. Нам поговорить надо.
— Понял, — легко согласился Дрын и зашагал прочь. Он держал руки в карманах джинсов, и локти торчали в стороны, словно ручки у кувшина.
Кирилл проводил его взглядом, потом повернулся к Машке.
— Ну что, — вздохнул он. — Кончилось кино?
— Кончилось, — кивнула Машка, глядя в землю. — Спасибо вам большое, Кирилл.
— И продолжения не будет?
— Какого продолжения? — Машка по-прежнему не смотрела на него.
— Да так… Дела поделали, теперь разбегаемся — правильно? «Спасибо вам большое» и до свидания.
— Кирилл, я не понимаю…
— Это ничего. Зачем мы теперь тебе нужны? У тебя теперь институт, областной город, книжки, театры, друзья-очкарики.
— Какие очкарики? — Машка чуть оторопела, но Кирилл этого не заметил. Он смотрел на нее и думал: «А что, если сейчас положить руки ей на плечи, прижать к себе, обнять крепко-крепко, найти ее губы… Что будет?»
Он не решился. Он испугался: вдруг эти плечи окажутся твердыми, как дерево, а губы — холодными и неподвижными.
Лучше всего просто уйти. И не унижаться.
— Ладно, пока, — сказал он, отворачиваясь.
— До свидания, Кирилл, — ответила Машка каким-то бесцветным голосом.
«Конечно, — с горечью думал он, уходя. — На кой ляд я ей сдался — чурбан деревенский. Для таких, как я, — полная „навозная академия“ будущих доярок и свинарок. А про Машку нечего было и думать. Не для того она ко мне подходила…»
Он успел пройти шагов десять, как вдруг услышал за спиной какие-то странные звуки. То ли писк, то ли…
Он повернулся — и остолбенел. Машка не ушла. Она стояла и плакала. Причем — в голос, так, что тряслись плечи.
— Ты что? — испуганно проговорил Кирилл, торопливо возвращаясь к ней. — Что с тобой, по дяде Спартаку соскучилась?
— Кирилл… — выговорила наконец она. — Кирилл, я не знаю, как с тобой разговаривать. Ну зачем ты такой?
— Машка, ты что?! — Кирилл по-настоящему испугался.
— Я тебя боюсь, — продолжала рыдать она. — Я иногда думаю, что ты меня презираешь, что смотришь и смеешься надо мной.
— Я — смеюсь?! — изумился Кирилл. — Да когда такое было?
— Всегда! — почти закричала Машка. — Я никогда не могу понять, что у тебя в голове. Ты бываешь такой далекий, ты как будто не веришь мне, как будто еле терпишь меня.
— Нет! — Кирилл был поражен. Он не знал, что может выглядеть таким в глазах Машки. — Честное слово, никогда такого не было.
— Неправда, — прошептала она сквозь слезы. — А что же тогда было?
Кириллу оставалось только пожать плечами.
— Ты понимаешь, что у меня здесь никого больше нет? — Машка закрыла лицо ладонями. — Совсем никого, понимаешь? А когда ты со мной — мне ничего не страшно. Я даже в город не побоюсь уезжать, если буду знать, что ты обо мне думаешь, что ждешь.
Она отняла руки от лица и вдруг посмотрела ясными, почти без слез, глазами.
— Мы ведь не можем просто уезжать или просто приезжать, это слишком грустно. Приезжать нужно к кому-то, чтобы ждать встречи, чтобы радоваться ей. А я? К кому мне здесь приезжать, кроме как на кладбище? Кирилл, пойми же, у меня есть только ты.
«У меня есть только ты…» У Кирилла голова закружилась после этих слов. Он вдруг понял, что давно уже Держит Машкины руки в своих.
— А ты сегодня… — опять появились слезы. — А ты говоришь «пока» и уходишь.
— Ты тоже сказала «пока», — смутился Кирилл.
— Я не знаю, как с тобой говорить… — с отчаянием повторила Машка. — Не знаю.
Кирилл ни о чем уже не думал. Он обнимал Машку, гладил ее волосы и что-то шептал — наверно, какие-то пустяки, просто негромкие и спокойные слова утешения. И Машкины плечи совсем не были твердыми, как он боялся. Наоборот, она прижималась к нему, ее руки держали его так крепко, словно боялись потерять.