– Это мой ребенок, – хрипло и удивленно сказал он, продолжая разглядывать соску и только краем глаза замечая, как в ручку коляски вцепились тонкие, побелевшие от холода девичьи пальцы. – Это мой ребенок!
И посмотрел на нее – взглядом, в котором смешались тысячи оттенков человеческих чувств, но в котором все же преобладали растерянность и ярость.
– Не говорите глупостей, – торопливо забормотала она, пытаясь отобрать у него коляску. Напрасно пыталась, Тихон и под пытками бы теперь не выпустил ее ни за что в жизни. – И отпустите… Да отпустите же! Я сейчас милицию позову!
– Зовите, – настырно ответил он, в глубине души все еще не веря в происходящее. – Это мой ребенок. Откуда он у вас?
– Прекратите!.. Вы… вы сумасшедший! Отдайте мне… отдайте сейчас же…
Злые, потемневшие зеленые глаза смотрели на него с такой испепеляющей ненавистью, что Тихон на долю секунды успел усомниться в своих предположениях. Откуда-то из глубины сознания донесся до него голос рассудка: таких колясок в Москве тысячи. Таких сосок в Москве десятки тысяч. Все младенцы похожи как две капли воды…
Некоторое время они смотрели друг на друга, молча и пристально, словно ожидая, кто первым не выдержит и отведет взгляд, кто окажется сильнее, а кто – слабее.
– Вы украли моего ребенка, – проговорил он отчетливо, продолжая смотреть ей в глаза.
И она сдалась.
Быстро-быстро захлопала ресницами, свела на переносице тонкие рыжеватые брови, сглотнула тяжелый ком, застрявший в горле, и опустила глаза. И в эту секунду, поняв, что предположения его подтвердились, несмотря на всю их вопиющую нелепость и дикость, несмотря на огромное количество одинаковых колясок, сосок и детей, несмотря на все доводы рассудка… В эту секунду Тихон вдруг ужасно захотел ее ударить.
Он не раздумывал над своим желанием, не мог ему сопротивляться – размахнулся и ударил ее наотмашь, чувствуя, что бьет слишком сильно, понимая, что перед ним женщина…
Женщина, которая украла его ребенка!
Не человек – просто алчное и бездушное существо, дьявол, принявший лишь облик человека.
От удара она вскрикнула и отлетела в сторону. Попыталась удержаться на ногах, порывисто вскинула руки, махнула ими, как беспомощная глупая курица, и шлепнулась прямо в лужу. Вскочила сразу же – мокрая, грязная, злая, лицо в серых каплях, беретка съехала на затылок – и кинулась на него с кулаками. По лицу ее быстро-быстро потекли вниз тонкие струйки то ли слез, то ли воды из лужи.
– Ах ты, сволочь! – кричала она, молотя крепко сжатыми кулаками его плечи и грудь. – Изверг, садист ненормальный! Тебя убить… убить мало! Слышишь ты, гадина?!
– Слышу, – ответил он тихо, дал ей возможность обрушить на него еще несколько ударов, которых он и не чувствовал совсем, а потом сказал: – Ну все, хватит.
Одной рукой он скрутил ей руки, не обращая внимания на тонкий и пронзительный вскрик боли. Огляделся по сторонам – на его счастье, людей вокруг не было, только чета пенсионеров наблюдала за ними издалека, не решаясь, видимо, подойти ближе.
«Еще милицию позовут, – подумал Тихон. – Надо быстрее».
Милиция была ему ни к чему.
Он хотел сам разобраться с этой маленькой рыжей сучкой. Она была его собственной, личной добычей, которую он заслужил и которой не собирался ни с кем делиться.
– Пусти! – взвизгнула она, резко наклонила подбородок и укусила его за запястье. Следы от ее зубов отпечатались на коже темными точками, и через секунду очертания их размыла выступившая кровь.
Боли он даже не почувствовал.
Одной рукой подхватив коляску, другой рукой Тихон тащил за собой отчаянно сопротивляющуюся и кричащую от боли и ярости девушку.
– Заткнись, – прошипел он сквозь сомкнутые губы. – Заткнись, иначе убью.
До машины оставалось всего лишь несколько метров, когда она каким-то хитрым образом вывернулась, выскользнула у него из рук и стрелой помчалась в противоположном направлении. Тихон, оставив на секунду коляску, догнал ее в два прыжка, снова вывернул руки, заломил их за спину, почувствовав хруст в запястьях, и пинками загнал на заднее сиденье джипа. Ярость клокотала внутри, разливалась по всему телу обжигающей вулканической лавой. Он был готов убить ее. Переломать в крошку и руки, и ноги, превратить в месиво из костей и крови лицо, которое с первого взгляда показалось ему симпатичным. Он даже и не подозревал о том, что способен на такое. Но теперь знал точно – да, способен.
Почувствовав, видимо, всю серьезность его намерений, ощутив всю степень безвыходности ситуации, она почти сразу примолкла на заднем сиденье его машины, забилась в угол, испуганно прижав к себе согнутые в коленях ноги, закрыла лицо ладонями.
Бережно достав из коляски ребенка, он увидел знакомое байковое одеяло, бледно-желтое в синих разводах. И в тот момент, когда разбуженный его прикосновениями ребенок открыл глаза – темно-карие, с четкой линией густых недлинных ресниц, «его» глаза, – вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
– Юлька, – сказал он, вглядываясь в лицо своей дочери.
Почти сразу же оно перекосилось – уголки губ поползли вниз, невидимые припухлости на месте очень светлых бровей сошлись на переносице, глаза зажмурились.
– Юлька, – повторил он, неловко прижимая к себе плачущего ребенка. – Ну что же ты плачешь? Глупая… глупая ты… Плакать не надо, я ведь тебя нашел! Я нашел тебя…
Он так радовался, что просто не находил слов.
Он ужасно радовался тому, что она плакала у него на руках.
Еще неделю назад он и представить себе не мог, что когда-нибудь будет так радоваться, и прижимать ее к себе, и слушать ее плач как музыку и знать, что большего счастья в жизни не бывает.
Ногой отпихнув в сторону коляску, он уложил Юльку на переднем сиденье машины, которое для этих целей не пришлось даже раскладывать. Она все плакала, а Тихон все приговаривал, торопливо лавируя между машинами, объезжая так некстати случившуюся короткую пробку на Смоленском проспекте:
– Я нашел тебя… Нашел тебя, Юлька, ты представляешь?..
Притормозив у подъезда, он вышел из машины. Забившаяся в угол девица его сейчас не слишком сильно волновала – из закрытой двери ей не убежать, затонированные стекла опущены, а телефон…
Мобильный телефон она сама отдала ему по первому требованию. Не пришлось ни бить ее, ни обыскивать, чему Тихон несказанно обрадовался. Ненависть, ослепившая его в первые минуты, теперь отступила под натиском безумной и бесшабашной радости – поднимаясь в лифте на пятый этаж, прижимая к себе плачущего ребенка и убаюкивая его, Тихон все еще не мог поверить, что все случившееся с ним – не сон и не бред воспаленного сознания.
Может быть, он сошел от горя с ума? Ушел из реальной жизни в свой придуманный мир, в котором ему так быстро удалось отыскать Юльку?
Нет, тут же подумал он, растягивая губы в блаженной улыбке.
Юлька была такой теплой и орала так по-настоящему, что ни это тепло, ни этот надрывный плач не могли быть принадлежностью никакого иного мира.
На минуту Тихону пришлось оставить ее на диване – чтобы спуститься вниз и забрать из машины девушку… «Эту тварь» – так и только так именовал про себя Тихон свою пленницу.
– Куда… куда вы собираетесь меня вести? – глухим голосом спросила она, злобно сверкнув на него глазами из темноты неосвещенного салона машины.
– В гости, чай пить. Удрать попробуешь – пристрелю сразу. У меня пистолет есть, поняла?
Поверила она про пистолет или не поверила, Тихон так и не понял, но сопротивления никакого не оказывала. Шла рядом, низко опустив голову, как на расстрел.
«Куда ее девать?» – вяло раздумывал по дороге Тихон.
Ни одна комната в квартире, кроме будущего кабинета, находящегося на стадии вялотекущего ремонта, не запиралась на ключ. Ванная с туалетом еще запирались, но не станешь же лишать себя из-за этой дряни нормальных человеческих удобств? Отпускать ее он пока не намерен. До тех пор, пока не добьется «чистосердечного» признания. До тех пор, пока не узнает, кто были те люди, что похитили его ребенка, где они ребенка держали и что с ним делали.
До этих самых пор пусть поживет в пустой комнате, где, кроме раскладушки, только голые стены да потолок!
Распахнув дверь, Тихон снова услышал Юлькин плач. На лице расплылась глупая улыбка – все-таки он был чертовски, нереально счастлив! Не говоря ни слова, он препроводил лохматую и грязную свою пленницу в пустую комнату, слегка подтолкнув ее на пороге, запер дверь и бросился к Юльке, понимая, что сейчас самое главное – успокоить ее, накормить, поменять пеленки и памперсы и… что там еще обычно делала с ней няня?
«Кстати, о няне, – сразу же подумал Тихон, разворачивая плачущего ребенка. – Мне снова она теперь понадобится…»
На этой мысли он застопорился. Какая няня, о чем это он вообще? Неужели теперь, после всего, что случилось, он сможет доверить Юльку какой-то незнакомой тетке из агентства?! Совершенно чужой тетке, которая, конечно же, совсем не будет любить его Юльку, а будет просто выполнять свои обязанности, и еще не известно, хорошо или плохо! Тетке, которая может пойти с Юлькой в парк, зазеваться над книжкой и… И Юльку снова украдут!
Какая теперь может быть няня? Никакой няни!
Твердо решив, что никакую няню для Юльки он приглашать больше никогда в жизни не станет, Тихон вздохнул облегченно, достал из ящика в шкафу новый памперс, ползунки и рубашечку в цветочек и принялся наряжать плачущую Юльку в чистую одежду. Получалось плохо, совсем ничего не получалось – крошечные ножки никак не хотели лезть в штанины ползунков, крошечные ручки активно болтались в воздухе и отказывались нырять в рукава рубашечки. Минут пятнадцать у Тихона ушло на переодевание. Зато потом, когда все закончилось, он почувствовал себя настоящим героем. Снова взял Юльку на руки и пошел с ней на кухню готовить молочную смесь.
Инструкция по приготовлению, к счастью, оказалась написана на упаковке и была очень простой. Юлька все ревела и ревела до тех пор, пока рот ее не сомкнулся вокруг заветной соски. Сделав первый глоток, она замолчала, успокоилась и принялась с таким удовольствием сосать молоко, что Тихон ей даже позавидовал: вот ведь как мало надо человеку для счастья!