И вот – Тихон. Тихон Вандышев…
И длинных ресниц у него нет, и трубку вроде не курит. Песни не поет под гитару, и не красавец совсем. Вечно какой-то взъерошенный и сердитый, то орет на всех, то молчит, как сфинкс. Непонятный Тихон Вандышев. Невозможный…
С ним все не так. Все кувырком. Все не по-человечески. С ним Алька впервые испытала до сих пор неведомое ей чувство – ненависть. Обжигающее, яростное чувство, сладкое, как любовь. Ненависть была как вспышка – мелькнула, озарила и исчезла, не оставив следа. Полоса затишья, и вдруг – новое озарение.
В тот самый день. В ее прихожей.
Она смотрела в его глаза и вдруг поняла, что не может без него.
«Как же я без него? – думала Алька. – Ведь он уйдет сейчас, а я останусь. И уйдет, может быть, навсегда. А я? Как же я дальше буду жить… без него?.. Разве смогу?»
И растерялась, и испугалась, и еще сто чувств сразу успела испытать, и решила уже сказать ему все как есть, и будь что будет, но в этот момент Тихон вдруг начал ее целовать. И оторваться от этих поцелуев было категорически невозможно, и не отвечать на них было нельзя, и Алька уже плохо соображала, отчаянно пыталась сосредоточиться и запомнить те слова, которые она ему скажет, непременно скажет, когда они перестанут целоваться…
Но тут пришел Толик – кажется, именно так звали того здорового парня, который оказался приятелем Тихона – и все испортил. Говорить при нем не было никакой возможности, и Тихон почти сразу ушел…
Тихон ушел, а она осталась.
И все эти три дня жила как на иголках.
И ругала себя, и проклинала за то, что не сохранила его номер телефона.
И решила уже, что он никогда не позвонит, что никогда больше они не увидятся, что жизнь ее потеряла смысл, как вдруг…
И вот теперь едет к нему. Целоваться!
Нет, что ни говори, это было безумие!
Всю дорогу Алька только тем и занималась, что ругала себя за это безумие. И несколько раз собиралась уже попросить таксиста повернуть обратно. Вернуться домой, отключить телефон и лечь себе спать спокойно! А утром проснуться со свежей головой и похвалить себя за разумное поведение.
Собиралась, но почему-то так и не попросила.
Вернее, уже приготовила фразу и набрала воздуха в легкие, чтобы ее произнести, но в этот момент услышала голос таксиста:
– Дом 283, крайний подъезд. Приехали.
– А-а… – растерянно протянула Алька, вцепившись пальцами в кресло.
«Не выйду, – подумала она. – Ни за что не выйду из машины!»
Выйти пришлось.
Вначале она увидела едва различимую в тусклом свете фонарей тень. Тень подошла к машине, открыла дверцу, заглянула внутрь и оказалась Тихоном Вандышевым.
«Это сон», – подумала Алька и продолжала сидеть не двигаясь.
Лицо у Тихона, она успела заметить, было бледным и взволнованным. Он расплатился с водителем, поблагодарил его, потом улыбнулся ей и сказал:
– Пойдем.
Пришлось выйти из машины и покорно идти рядом с Тихоном Вандышевым до дверей его подъезда. Потом подниматься с ним в лифте, смотреть ему в глаза, делать вид, что она совершенно спокойна, и даже пытаться шутить.
В прихожей он помог ей снять куртку. Пока Алька расстегивала ботинки, Тихон отнес куртку в гостиную и аккуратно положил ее в кресло. В прихожей, кроме голых стен, не было ничего – никаких шкафов, никаких вешалок, только рулон обоев в углу и то самое ведро с клеем…
То есть теперь уже без клея.
Тихон вернулся, и некоторое время они молча разглядывали друг друга.
Алька не знала, куда деться!
– Юлька спит, – зачем-то сообщил Тихон.
– Можно на нее посмотреть?
– Конечно. Она в спальне. Идем.
Она шла вслед за Тихоном, осторожно ступая, чтобы не произвести лишнего шума и не разбудить Юльку. Потом некоторое время любовалась на нее, спящую, развалившуюся по-царски на самой середине огромной кровати.
Она безумно ей нравилась.
И еще…
Тихон стоял за спиной, Алька слышала его дыхание и сходила с ума.
Кажется, целую вечность продолжалась эта пытка.
А потом Алька, сама от себя такой смелости не ожидая, повернулась, строго посмотрела ему в глаза и сказала сердито:
– Ты зачем меня звал? Забыл уже?
– Нет, – ответил он тихо и осторожно. – Не забыл.
И шагнул к ней, приблизившись вплотную.
Алька закрыла глаза.
И теперь уже не видела, а только чувствовала, как взметнулись вверх его руки, прикоснувшись к ее плечам.
Что-то сладко мурлыкнув, она ткнулась носом в его теплую шею с запахом одеколона. Ей было хорошо. Так хорошо, как никогда, наверное, не было. Она просто готова была умереть от счастья!
– Я умру сейчас, – сообщила она Тихону. – От счастья.
– Подожди, – глухо пробормотал он ей в пылающую щеку. – Не умирай, пожалуйста. Я ведь еще не успел даже… тебя поцеловать.
– Целуй быстрее, – жалобно попросила она и поцеловала его сама.
Это оказалось так просто, так естественно и так умопомрачительно!..
И после того как она сама поцеловала Тихона, Алька совсем успокоилась, поняв, что и дальше все будет так же просто и так же естественно.
И так же умопомрачительно.
Его поцелуи горели на теле огненными вспышками – изредка, лишь на секунду, открыв глаза, Алька видела в темноте их ослепляющее сияние и не могла понять, существует ли оно на самом деле или просто кажется ей. Не отрываясь друг от друга, каким-то немыслимым образом они переместились из спальни в гостиную и рухнули на диван, который в этот момент благоразумно не издал ни звука.
«Я же его люблю», – вдруг подумала Алька.
Целых три дня, прошедших с момента их последней встречи, она все время о нем думала и все никак не могла понять, почему это в тот вечер она решила, что не сможет без него жить. Не могла, как ни пыталась, ответить на этот вопрос, все искала какие-то сложные причины. А причина оказалась всего-то одна и очень простая.
И как это она сразу не догадалась?
И как это она раньше жила без него на свете целых двадцать два года?!
– Я тебя люблю, – пожаловался Тихон ей в плечо, поднявшись обратно вверх по влажной дорожке своих поцелуев. – Я только сейчас понял. И как это я жил без тебя на свете… целых… целых тридцать два года?!
Потом, обессилевшие и оглушенные, словно после взрыва, они долго лежали, обнявшись, на диване. Алька подрагивающими пальцами перебирала взъерошенные волосы Тихона, а он время от времени легонько целовал и гладил ее плечо.
То самое, на котором еще остался след от его удара.
И все время повторял:
– Прости меня. Прости. Если бы я знал…
– Если бы ты знал, – тихо возразила Алька, – ничего бы не случилось. Ты просто забрал бы у меня Юльку… И все.
– И все, – эхом повторил Тихон. И добавил: – Я тебя люблю.
И снова поцеловал ее в плечо.
Лежать вот так, перебирая пальцами его волосы, слушая его шепот и наслаждаясь легкими поцелуями, было ужасно приятно. Так приятно, так хорошо, спокойно и радостно, что Алька, казалось, готова была пролежать на этом диване всю оставшуюся жизнь. Но откуда-то изнутри уже поднималась горячая волна, и снова начинало сладко ныть и скручиваться внизу живота, а поцелуи Тихона становились все более крепкими и более долгими, и просто так лежать на диване уже совсем не хотелось…
И все повторилось сначала. А потом – еще и еще.
Заснули они только под утро, когда небо за окном из черного превратилось в бледно-голубое.
Сон, приснившийся ему в этот короткий предутренний промежуток, был каким-то странным.
Во сне Тихон словно бы разделился на две половины.
Два Тихона Вандышевых, абсолютно одинаковых, тщательно выбритых и причесанных, сидели в каком-то незнакомом просторном кабинете с кожаной мебелью и репродукциями картин Ван Гога на стенах. В незашторенное окно светило солнце, и один Тихон Вандышев спрашивал строго у другого Тихона Вандышева:
– Ты совсем с ума сошел, да?
– Я просто влюбился, – бесхитростно отвечал другой Тихон Вандышев, почему-то пряча глаза.
Приглядевшись, третий Тихон Вандышев – настоящий и в данный момент спящий – смог все же разглядеть некоторые различия между двойниками.
Строгий Тихон был одет в строгий костюм и был похож на прокурора. Он сидел и покуривал сигарету, откинувшись на спинку широкого дивана и демонстративно закинув ногу на ногу. Пепел от сигареты летел прямо на пол.
Бесхитростный Тихон Вандышев одет был попроще – в серый джемперок с двумя синими полосками посередине и в джинсы, уже многое повидавшие на своем веку.
– Ты не можешь влюбиться, – напомнил строгий Тихон Вандышев. – Ты уже влюблялся однажды. И в результате стал отцом-одиночкой. Вот и все, что из твоей любви получилось!
– Ну и что? – возразил бесхитростный. – Мне даже нравится быть отцом-одиночкой. У меня замечательная дочь. И я счастлив, что она у меня есть. И вообще, при чем здесь Алька?
– Она тоже уйдет от тебя, – снисходительно объяснил строгий Тихон. – Захочет стать манекенщицей и уйдет от тебя делать карьеру.
– Ее не возьмут в манекенщицы. У нее рост слишком маленький.
– Значит, возьмут куда-нибудь в другое место! И вообще, она окажется совсем не такой, какой ты ее себе сейчас представляешь! Все женщины ведь одинаковые. Эгоистки и потребительницы. И она такая же!
– Нет, – упрямо возразил бесхитростный Тихон, – не такая.
– Дурак, – проговорил строгий Тихон голосом Толика Аникина.
Проговорил – и исчез.
Растаял в облачке дыма от собственной сигареты.
От удивления Тихон Вандышев проснулся.
Проснулся и, еще не успев открыть глаза, сразу же вспомнил все, что случилось с ним накануне.
Это можно было назвать одним коротким и емким словом – счастье.
Тихон протянул руку, чтобы прикоснуться к своему счастью, и нащупал пустую холодную подушку. Открыл глаза и увидел, что Альки рядом нет.
– Эй, – моментально приняв вертикальное положение, позвал Тихон. – Эй, Алька, ты где?
Никто не отозвался.
Поднявшись с кровати, он пошел искать Альку. Заглянул в спальню – в спальне ее не было, только тонкий солнечный луч, пробившийся в просвет между шторами, щекотал розовую щеку спокойно спящей Юльки. Тихон подошел к окну, задвинул шторы плотнее, прогнал солнечный луч и поплелся в кухню, на ходу потерев глаза и зачем-то пригладив волосы. По дороге заглянул в ванную, встретился со своим отражением в зеркале, пробормотал под нос недовольно: «Безобразие какое-то!», махнул рукой и вышел.