– Простите, о чем вы говорили?
– Я рассказывала, что Гуннар с Калем рассорились.
– Вы не знаете, из-за чего вышла размолвка? – поинтересовалась Эйдриен.
– Не совсем, – ответила та. Хотя хозяйка дома отпивала из бокала совсем по чуть-чуть, она уже прикончила большую часть своего мартини. – Я уехала из Швейцарии раньше Каля. Видите ли, в определенном возрасте погода начинает сказываться на самочувствии.
– А когда мистер Крейн ушел на пенсию?
– В девяносто третьем, – ответила голландка. – Хотя ссора, о которой я вам сказала, произошла гораздо позже. Думаю, проблемы начались… мм-м… где-то год назад. Возможно, чуть раньше.
– Это связано с Институтом? – спросила Эйдриен.
Престарелая леди невесело кивнула, взяла графин и наполнила свой фужер.
– У меня есть все основания полагать, что они поссорились по какому-то делу, связанному с фондом. Дело в том, что Институт оставался их единственной точкой соприкосновения. Выйдя на пенсию, Каль по-прежнему принимал активное участие в определенных мероприятиях. Как один из основателей фонда, он еще обладал правом голоса.
– А в каких вопросах?
– В том, что касалось членства, исследований и, конечно же, клиники. Они так здорово помогают проблемным молодым людям. – Мами ненадолго замолчала и продолжила: – Такие неожиданные осложнения с Гуннаром, возможно… – Она пожала плечами и не закончила мысль. – Только поймите, это мои собственные догадки, и я ничего не знаю наверняка.
– Все равно расскажите. Пожалуйста, – настаивала Эйдриен. – Нам так мало известно…
– Что ж, судя по всему, их последняя ссора имела какое-то отношение к деньгам. Гуннар чувствовал, что Каль давит на него. Опять же это лишь ощущение – услышала телефонный разговор, перехватила фразу, – и только. – Винкельман выловила из фужера оливку и отправила ее в рот.
Макбрайд подался вперед:
– Как вы думаете, а в Институте кто-нибудь знал об их разногласиях?
Мами нахмурилась:
– Вряд ли. Каль оставался последним представителем группы основателей, а новички… Я их даже не знаю.
– Лью работал в Институте, – заметила Эйдриен, искоса взглянув на спутника.
– Да что вы, правда?! – воскликнула Мами, и расплылась в широченной улыбке. – Как интересно! – Она потянулась к гостю, по-девически пожала его кисть и покровительственно похлопала по ладони. – Вы, должно быть, действительно выдающийся молодой человек!
Льюис улыбнулся. Взгляд Мами уже блуждал по сторонам, а речь становилась все более невнятной. Похоже, подруга Кальвина Крейна рассказала все, что знает.
То же не укрылось и от глаз Эйдриен. Мами выпила второй мартини и теперь вылавливала оливку. Это наводило на мысль о том, что разговор вот-вот прервется, поэтому настало время переходить к решительным действиям. Эйдриен взяла бокал за ножку и покрутила его, наблюдая, как по стенкам расплываются маслянистые разводы. Вдали с назойливым комариным писком пересекал бухту водный мотоцикл, подпрыгивая на волнах, а Макбрайд рассказывал Мами о своей исследовательской работе.
«А если бы это было разбирательство в суде? Как бы ты себя повела?» – подумала Эйдриен и без обиняков спросила:
– Мистер Крейн оставил какие-нибудь бумаги?
Вопрос явно застиг хозяйку врасплох.
– Простите?
– Я знаю, что его собственность уже распродана, – пояснила Эйдриен, – но иногда…
– Что ж, вы не первая, кто задает мне этот вопрос, – сказала Марика Винкельман и, икнув, прикрыла рот рукой. – После смерти Кальвина приходил какой-то человек из полиции. И тоже интересовался бумагами. Ужасно мерзкий тип! – Мами тряхнула головой. – Я ответила ему любимой французской поговоркой Каля: «Pas des cartes, pas des photos, et pas des souvenirs».
Эйдриен беспомощно взглянула на нее:
– Я учила испанский.
Макбрайд перевел:
– «Ни писем, ни фотографий, ни воспоминаний». – Он горестно улыбнулся. – И это очень неутешительно. Что ж, спасибо за гостеприимство. Думаю, нам пора.
– Вы очень добры, – согласилась Эйдриен и встала, протянув хозяйке на прощание руку.
Та взяла ее ладонь в свою и довольно долго держала ее, со знанием дела изучая линии на руке.
– У вас сильная аура, моя милая, – сказала она и тут же рассмеялась. – Давайте присядем. – Повернувшись к Макбрайду, Мами Винкельман добавила: – Каль был таким болтуном. Тоже мне, «pas des cartes»!
Глава 37
Мами вернулась несколько минут спустя, подправив помаду на губах и прибрав волосы. В руках она держала потрепанный портфель и небольшой фотоальбом.
– Калю нравилось заниматься перепиской здесь. – Она поежилась и добавила: – Что-то ветер поднимается, пойдемте в дом.
Поманив гостей за собой, Мами провела их по длинному коридору, и все трое оказались в зале с низким потолком и старомодными окнами с опущенными жалюзи. Над самой головой лениво вращался вентилятор.
Ветер трепал листья пальм, за которыми виднелась черно-синяя гладь Мексиканского залива – на воде дрожали белые пенные барашки. Макбрайду казалось, что воздух буквально пронизан электричеством. В обставленном старой ротанговой мебелью зале хозяевами себя чувствовали растения: фиги с узкими листьями, папоротники, гибискусы, цитрусовые деревья в огромных глазурованных горшках… У самой двери цвели, наполняя воздух приторным благоуханием, гардении.
Мами устроилась на диване между гостями и положила на колени альбом. Открыв его, она принялась быстро переворачивать страницы, одну за другой, нигде не задерживаясь подолгу.
– Родительский дом, – проговорила голландка. – В Амстельвине.
– Какая прелесть, – заметила Эйдриен и не слукавила: дом и впрямь выглядел роскошно.
– Они оба работали в банке, – поведала хозяйка. – А мама при этом еще участвовала в феминистском движении. Настоящая «Долли Мина»![47]
Мами переворачивала страницы и мечтательно рассматривала снимки.
– Мой брат Роэл, – вздохнула она. – Такой красавец!
– Вы с ним видитесь?
– О нет. Роэл умер во время войны.
– Погиб на фронте? – уточнил Макбрайд.
Хозяйка покачала головой:
– Нет. Туберкулез.
Другая фотография – на этот раз молодой женщины, которая сидела за столиком кафе. Судя по всему, в Европе.
– Угадаете, кто это? – кокетливо спросила престарелая женщина.
Лью улыбнулся.
– Тут и сомнений быть не может, – ответил он. – Это Грета Гарбо. Я ее где угодно узнаю.
Мами пьяно захохотала и оглушительно гаркнула:
– Ага! Какой милый человек и такой лжец!
– А ведь это вы, правда? – спросила Эйдриен. – Какая хорошенькая!
– И вы очень добры, милая, спасибо, – ответила хозяйка. Затем перевернула еще одну страницу и постучала указательным пальцем по небольшому снимку форматом пять на семь. На карточке позировали с полдюжины мужчин: друзья расположились на элегантной террасе домика в Альпах.
– Вот! – сказал Мами Винкельман. – Это я и хотела вам показать.
Перед ними лежал снимок оттенка сепии, напечатанный в коричневых тонах. Мужчины стояли рядами: три на заднем плане и столько же впереди, преклонив колено. Они были одеты в старомодные костюмы для пешего туризма: трикотажные панталоны, гетры, тяжелые ботинки и узорчатые шерстяные свитера.
– Вот Каль. Как всегда, в самом центре событий.
Эйдриен вгляделась в фотографию. Кальвин Крейн с друзьями, судя по всему, только что вернулись с прогулки в Альпах. В молодости глава фонда был довольно хорош собой: темные глаза, широкие плечи, орлиный нос и продольная ямка на подбородке. По левую руку от него стоял крупный румяный скандинав с широкими скулами и светлыми волосами. Почти бесцветные глаза пристально смотрели в камеру из-под полуопущенных век.
– А кто это рядом с мистером Крейном? – поинтересовался Макбрайд. Человек на снимке казался на удивление знакомым.
– Это Ральф Опдаал. Они с Калем вместе работали.
– В Институте? – уточнила Эйдриен.
– Конечно. Гуннар – его сын, – пояснила хозяйка, извлекла фотографию из уголков, которыми та крепилась к странице альбома, и перевернула ее. На обороте вылинявшими синими чернилами было написано:
«Айгер, Мёнх и Юнгфрау
Справа налево: У. Колби, Дж. Деменил, Ф. Наги.
В первом ряду: Т. Барнерс, К. Крейн, Р. Опдаал.
8 сентября 1952 г. Отель “Палас Айгер”»
– А кто остальные? – поинтересовался Льюис.
Мами заговорщически улыбнулась и поведала:
– Шпионы.
– Они часто ходили в горы? – спросила Эйдриен.
Голландка покачала головой:
– Нет. Насколько я помню, первый и единственный раз. Да и встретились-то они по делу. – Рассказчица задумалась и решительно кивнула, словно что-то припомнив. – А-а, знаю! Они только что открыли клинику.
– Клинику Прудхомма? – предположила гостья.
Мами кивнула:
– Да. И решили отпраздновать.
– Как к вам попал этот снимок? – удивился Льюис.
– Как попал? Я сама его сделала, – ответила Мами. – Это мой почерк, а не Каля. Он вообще тогда мало фотографировался. – Винкельман быстро пролистала несколько страниц и нашла еще одно фото. – Вот второй из снимков – по крайней мере из тех, что сохранились у меня. Может, у Теи что-нибудь осталось.
Снимок изображал особняк в жилом квартале какого-то европейского города. Сооружение напоминало здание дипломатической миссии вроде тех, какими изобилует Массачусетс-авеню в Вашингтоне. По обе стороны от массивной парадной двери стояли огромные каменные урны, а между ними, положив ладонь на ручку в форме львиной головы и воздев другую в приветствии, стоял Крейн. На странице под снимком все тем же мелким почерком было нацарапано:
«Герр директор прибыл!
Институт (Кюсснахт)
3 июля 1949 г.»
– Ну что ж, – сказала Мами, медленно поднимаясь с кресла, – вот и все, что я хотела вам показать. А теперь, если не возражаете, я бы прилегла. Если вам что-нибудь понадобится…