Когда Эйдриен вернулась, Макбрайд по-прежнему валялся в постели. Услышав, что она вошла, он лениво потянулся и довольно промычал:
– Мм-м… иди сюда.
Эйдриен пришлось бороться с искушением: с одной стороны, приятно снова заползти под одеяло и раствориться в ощущениях, а с другой… Она стояла в двери и сжимала в руках желтый линованный блокнот.
Макбрайд приподнялся на локте и, внезапно посерьезнев, обеспокоенно спросил:
– Что случилось? Поразмыслила и решила, что я не твой вариант?
– Нет.
– Уф-ф-ф… А то вдруг я влюблен? К тому же, наверное, я и вправду влюблен. Ты точно не придешь? – сказал он, с театральной развязностью растягивая слова. – Иди, не пожалеешь.
– Лью.
Трезвые нотки в ее голосе подействовали должным образом.
– Ладно, – сказал он, усаживаясь, – что произошло? Где ты пропадала?
– В библиотеке.
– Так, и что выяснилось? – Макбрайд протер глаза и заглянул ей в лицо, комично изобразив, будто весь обратился в слух.
– Лучано Альбино, – сказала она.
– Альбино, – повторил Льюис и нахмурился, стараясь припомнить, где он слышал это имя. – Ах да, список. Так кто он такой?
Эйдриен повернула к нему блокнот, показывая надпись, и тот прищурился.
«Иоанн Павел I»
– О Господи, – пробормотал Льюис. – Так вот какого «Папу» имел в виду Крейн. Ходили слухи, что его отравили.
– Нас убьют, – объявила Эйдриен.
Макбрайд надолго замолчал.
– Знаю.
– «Знаю», и все?! – Ее голос дрожал, и она пыталась совладать с собой.
– Во всяком случае, попытаются. Только ничего у них не получится.
– Почему? – строго спросила Эйдриен, присаживаясь на постель.
– Потому что мы их опередим.
– Что?!
– Мы их найдем. И я убью этого мерзавца, – поклялся Макбрайд.
– Кого?
– Опдаала.
– Ты что – свихнулся?
– Этого он меньше всего ожидает.
– Ну разумеется, потому что глупее ничего не придумаешь!
– Нет, тут ты не права. Самое глупое – продолжать прятаться. Потому что в конце концов бежать будет некуда.
– И чего ты добьешься, убив его? – спросила Эйдриен. – Если, конечно, предположить, что ты на это способен, во что я лично не верю.
– Сошлюсь на вынужденную самооборону, а ты будешь моим адвокатом. Устроим громкий суд, и все выплывет. – Он помедлил. – Что скажешь?
Эйдриен молча созерцала его секунд десять – двадцать, потом ответила:
– Ты не в себе.
Макбрайд уронил голову на подушку.
– Да, – признался он. – Но если у тебя нет идеи получше, то я открываю охоту на этого мерзавца. Я не знаю другого способа остановить «Иерихон».
– «Иерихон»? Ты даже понятия не имеешь, что это значит.
– Немного представляю.
– Объясни, пожалуйста.
– Очередное массовое кровопролитие, – сказал он.
Эйдриен согласно кивнула.
– Что еще?
– У нас мало времени.
Собеседница озадаченно посмотрела на него:
– Почему ты так думаешь?
И, произнося эти слова, она уже знала ответ – потому что Никки послали убить умирающего.
Перехватив ее взгляд, Макбрайд понял, что она и сама догадалась.
– Они не могли больше ждать, – сказал Льюис.
Эйдриен кивнула.
– И нам еще кое-что известно, – добавил он.
– Да?
– Да. Мы знаем, кто убийца, кто поднесет спичку к фитилю.
Эйдриен нахмурилась, не совсем понимая, о чем речь.
– Это де Гроот, – объяснил Макбрайд, – мой клиент. Ты его видела. Тот, который… – Его голос сорвался.
– Что?
– Черт возьми, – прошептал он, представляя голландца: светлые волосы, атлетическая поступь вразвалочку – настоящий хищник, всегда готов к прыжку. Обворожительный оскал. Блуждающий огонек в глазах. Даже лекарства не способны его полностью подавить. Он постоянно притопывал или постукивал пальцами по ноге. Всегда что-то напевал себе под нос, иногда насвистывал – и неизменно один и то же мотив. Они даже пару раз посмеялись на эту тему: странная мелодия прицепилась к бизнесмену. «Какая назойливая музычка, – жаловался де Гроот. – Надоела, а все равно не отвяжешься! Я даже песни этой не знаю – только помню, что там речь идет об Иисусе».
– Что? – повторила Эйдриен, не улавливая мысли.
– Он всегда напевал одну песню – ту, церковную, про Иисуса Навина… и Иерихонское сражение[52].
– Какую такую песню?
Макбрайд взглянул на нее:
– Совсем старую, ее сейчас и не поет никто, но на слух ты наверняка узнаешь. Ее раньше негры пели на плантациях…
Оба надолго замолчали. Наконец Эйдриен поднялась и направилась к окну. И, глядя на раскинувшийся за окном пейзаж, задумчиво спросила:
– У него тоже есть воспоминание-ширма?
Макбрайд кивнул:
– Да, заезженная история с похищением. – Он замолчал, припоминая подробности. – Тебе это понравится – голландец уверен, что у него в сердце поселился червь, который указывает ему, что делать.
– Червь? – повторила Эйдриен.
– Да.
Она подошла к своему блокноту и начала листать его. Откуда-то из коридора послышались голоса стучащих в номера горничных:
– Уборка! Уборка!
Наконец Эйдриен нашла, что искала:
– Взгляни-ка, – сказала она, протягивая Макбрайду блокнот с записями.
«Хенрик Фервурд, премьер-министр Южной Африки, зодчий апартеида. Застрелен в 1966 году Димитриу Тсафендосом. Тсафендос – маньяк-одиночка, сектант, член секты „Цветы Иисуса“. На момент ареста имел при себе пять паспортов. Убийца утверждал, что в содеянном виновен червь, сидящий в его сердце».
– Черт. – Ругательство мягко слетело с губ Макбрайда, будто он прошептал не «черт», а «лаванда» или «театр теней». Лью поднял на собеседницу взгляд и проговорил: – Иерихон. Иерихон – это Южная Африка.
Льюис уронил голову на подушку и сфокусировал взгляд на звукопоглощающей плитке на потолке. Червь оказался приколом, в некотором роде ссылкой на одну из прежних удачных операций. Этакой данью почтения. Тут же припомнились встречи с де Гроотом, и впервые Макбрайд понял, о чем постоянно твердил голландец. Его ненависть не имела никакого отношения к мандалам – строго симметричным рисункам, навязчивому видению многих шизофреников. Голландец говорил о Нельсоне Манделе – вот на кого он охотится.
Макбрайд вскочил кровати, схватил одежду и торопливо оделся.
– Он собирается убить Манделу. Де Гроот – расист, он только и мечтает о том, чтобы спалить Южную Африку дотла.
На следующий день Эйдриен с Макбрайдом сразу направились в Вашингтон. Сменяя друг друга за рулем, они неслись по федеральной автомагистрали со скоростью восемьдесят миль в час и слушали включенное на полную громкость радио.
В одиннадцать утра переправились через Потомак и взяли направление на север, по шоссе Рок-Крик-парк. Квартира де Гроота располагалась в боковой улочке возле Чеви-Чейз-серкл. Макбрайд помнил название: Монро-стрит. Они с де Гроотом еще в шутку поспорили на этот счет: голландец утверждал, что улица названа в честь Мэрилин, а не Джеймса[53].
Вопреки всему Макбрайд надеялся, что де Гроот еще там. Льюис полагал, что если удастся обнаружить голландца, он, возможно, сумеет рассеять память-ширму. Если же это не сработает, тогда Лью поищет другой способ вычеркнуть де Гроота из игры, чего бы ему это ни стоило – лишь бы пустить под откос «Иерихон».
– Мы подъезжаем, – сказал Макбрайд. – Жаль, нет оружия.
Эйдриен вздрогнула и пристально уставилась на спутника, словно гадая, не сошел ли тот с ума.
– А зачем тебе оружие?
Макбрайд ответил ей тем же взглядом, каким она удостоила его всего секунду назад:
– А ты как считаешь? Де Гроота голыми руками не возьмешь. Ты же его видела. – Они въехали в тоннель у Национального зоопарка, и Льюис добавил: – Не хочу повторения того, что случилось в моей квартире.
– У Эдди был пистолет, – напомнила Эйдриен. – И не скажу, что от него вышло много проку.
Льюис сохранял хладнокровие и, думая о своем, молча вел машину.
На выезде из тоннеля Эйдриен спросила:
– Ты хотя бы умеешь стрелять?
– Да, – ответил тот. – И неплохо.
– Ну конечно, – ответила она, приправив свой скептицизм хорошим слоем сарказма.
– Умею!
Эйдриен снова обратила на него взгляд: «Он серьезно?»
– Где выучился?
– Отец научил, – не задумываясь, ответил Макбрайд и, едва проговорив эти слова, вспомнил, как они с отцом занимались стрельбой. Кристально чистое зимнее утро в штате Мэн, пар струйками поднимается изо рта. На руках – перчатки с отрезанными пальцами. Отец учит его целиться. Бумажная мишень приколота к дереву у подножия пологого склона, ярдах в тридцати от них. – Отец завоевал серебро в биатлоне. Я разве не рассказывал?
– Что? На Олимпиаде? Да иди ты!
– Нет, я серьезно. На играх 1972 года, в Саппоро.
– Фантастика! – выдохнула Эйдриен и немного погодя спросила: – А что такое биатлон?
Макбрайд рассмеялся:
– Сначала бежишь десятикилометровый кросс на лыжах, а потом стреляешь по мишеням на меткость. Сложность в том, что, когда приходит пора стрелять, ты вконец измотан. Поэтому надо быть в потрясающей форме – чтобы даже пульс не сбивался. Остановился, прицелился – и между ударами сердца спустил курок.
– И ты так умеешь?
– Нет, – сказал он. – Вот отец – тот был настоящим мастером. Но я хотя бы знаю, как стрелять. Во всяком случае, смогу, если в руках будет оружие… Да что рассуждать впустую, у меня его все равно нет.
Направляясь на север по Бич-драйв, Макбрайд размышлял о том, где бы приобрести ружьишко. Кое-какие варианты наклевывались: на «блошином» рынке, к примеру, на оружейной выставке-продаже или просто на улице. Здесь в оружии недостатка нет. Только в данный момент, насколько он знал, не работали ни барахолки, ни выставки, а мысль о том, чтобы кружить с Эйдриен по черному гетто в арендованном «додже» и ждать, пока их прижмут, оказалась… хм… уморительной.