Она подумала о Ротенберге, который хотел все ей рассказать. Это ведь она привела к Филипу убийцу, точно так же как привела его к старику-реставратору. По сути, этот человек, укрывшийся в глуши, в лесных зарослях, стал жертвой ее небрежности.
Сволочи, они снова ею воспользовались, и Люси ненавидела себя за это.
Инспектор Пьер Монетт несколько раз заходил к ней в камеру, спрашивал, как она тут, принес воды, кофе, даже сигарету предложил, но курить она отказалась. Поздно ночью Пьер объявил, что все идет нормально и, вероятнее всего, утром ее выпустят.
Дальше время тянулось бесконечно, больше никто не приходил, никто ни о чем не спрашивал. Наконец на сером северном небе за плексигласовым окошком показалось тяжелое солнце, и в мрачной комнатушке стало чуть светлее. Люси все время вспоминала своих девочек. Этой ночью она чуть их не покинула – что бы стало без нее с малышками? Сиротки без отца, без матери. Люси вздохнула. Как только закончится этот кошмар, надо будет серьезно, не жалея времени, подумать о будущем. Об их будущем – всех троих…
В 10:10 в тамбуре при входе возник силуэт.
Она узнала бы его из тысяч.
Франк Шарко.
Едва инспектор Монетт отпер дверь, Люси, ни секунды не раздумывая, бросилась к шагнувшему в камеру высокому крепкому человеку и уткнулась лицом ему в плечо. Комиссар, долю секунды поколебавшись, обнял ее:
– Если станешь продолжать в том же духе, мое старое сердце не выдержит. Скажи, с тобой всегда так?
Глаза Люси наполнились слезами. Она, печально улыбнувшись, отступила:
– Ну-у… допустим, это особый случай. А вы не заметили?
Присутствие этого сильного мужчины заставило Люси на мгновение забыть об ужасных часах, которые ей пришлось пережить. Шарко кивнул в сторону зарешеченного окошка, улыбнулся, и, надо сказать, улыбка очень его красила.
– Я скоро вернусь – надо разобраться с бумагами. Потерпишь еще немножко?
– Мне бы хотелось до того, прямо сейчас, позвонить. Я хочу позвонить домой, дочкам. Услышать их голоса.
– Потерпи еще чуть-чуть, Энебель. Я очень скоро вернусь.
Люси вернулась на скамейку.
Когда он вышел и дверь за ним заперли, она вздохнула и положила руку на грудь.
Там, внутри, отчаянно билось сердце.
51
Люси вернулась с мобильником Шарко в руке. Села за стол, отдала комиссару телефон. По дороге из Труа-Ривьера в Монреаль они заехали позавтракать в «KFC».
– Ну и как там? – спросил комиссар.
– Девочки в порядке. У Жюльетты с животиком все наконец наладилось, она у бабушки и чувствует себя прекрасно. А в Кларином лагере я смогла поговорить только с воспитателями, потому что дочка еще спит. Я и забыла, что во Франции сейчас всего семь утра!
В машине, пока они ехали, Люси успела рассказать Франку обо всем, что узнала с момента прилета в Канаду. О «сиротах Дюплесси», об экспериментах Сандерса, об участии ЦРУ в опытах над людьми в пятидесятых – шестидесятых годах… Шарко поглощал информацию, не говоря ни слова.
Теперь он с аппетитом вгрызался в обжаренные в масле куриные ножки, а Люси ковыряла вилкой капустный салат, запивая его огромным количеством кока-колы: она наконец наелась досыта.
– Я уверена, этот вольный стрелок, из-за которого начался пожар, не собирался меня убивать. Он хотел выманить меня из норы, как кролика. Я была нужна ему живая… Только не знаю для чего.
Шарко отодвинул тарелку с недоеденными ножками, потер руки и со вздохом посмотрел на Люси:
– Все это из-за меня.
Настала его очередь рассказывать, и он выложил все: как ездил в легион, как говорил с полковником Шателем, как блефовал, как увидел фотографию Люси с обведенной красной линией головой… Люси шумно втянула через соломинку колу и, обдумав услышанное, сделала вывод:
– Вот, значит, зачем вы отправили меня сюда, да еще на целых четыре дня… Чтобы действовать в одиночку.
– Ничего подобного. Просто хотел, чтобы ты не наломала дров.
– Вам не надо было так поступать. Эти военные могли вас убить. Они могли бы…
– Брось! Что сделано, то сделано. Проехали.
Люси вяло кивнула.
– А что теперь? Я хотела сказать: что будет со мной здесь, в Канаде?
– Королевская жандармерия позаботится о бумагах, нужных для твоего скорейшего возвращения во Францию. Их расследование здесь сведется только к тому, чтобы как можно более точно установить, что произошло в шале. Остальное – наше дело, нашего управления и Главного управления полиции Квебека, мы этим и займемся. «Этим» – то бишь кучей дерьма, в которой и так уже увязли по шею. Ах да, еще монреальские коллеги попытаются узнать, кто такой твой сосед по самолету, он же убийца Ротенберга.
– Он блондин, стрижка ежиком, высокий, крепкий, в армейских ботинках. Возраст – меньше тридцати. И он – один из тех парней, которых мы ищем с самого начала.
– Возможно.
– Какое там «возможно» – точно. А что там с ключом, который адвокат велел мне взять перед тем, как умер? Удалось хоть что-нибудь выяснить?
– Ищут, что бы он мог открывать… Поскольку ключ с номерком, жандармы предполагают, что он от камеры хранения. На почте или на вокзале… В любом случае они поставят нас в известность, как только разберутся. Ну и… здорово ты это сообразила, Энебель, насчет архивов, интуиция у тебя, однако…
– В глубине души вы в это не верили, я не ошиблась?
– В этот след не очень верил, зато в тебя – очень. В тебя я поверил сразу, в первую же встречу, едва увидел, как ты выходишь из поезда на Северном вокзале.
Люси оценила комплимент, улыбнулась и, не удержавшись, зевнула.
– Ой, простите!
– Сейчас двинем прямо в отель. Сколько ты уже не спала?
– Долго… Но ведь нам надо встретиться с сестрой Марией Голгофской, хотя бы попытаться. И нам надо…
– Завтра. Мне неохота собирать тебя по частям.
На этот раз Люси уступила не споря. Она действительно выдохлась.
– Схожу в туалет – и поедем, да?
Шарко, вздыхая, смотрел ей вслед. Как ему хотелось обнять ее, прижать к себе, успокоить, убедить ее, что все уладится… Но нет, пока еще его зубы слишком крепко сжаты, чтобы выговорить нежные слова. Он допил пиво, отсчитал наличными сумму, обозначенную в счете, и вышел на улицу. Там он позвонил Леклерку – сообщить, что сейчас уже все в порядке. В ответ шеф объявил, что уже договорился с судьями и руководством министерства обороны о возбуждении уголовного дела и начале расследования в Иностранном легионе с целью определить, вступил в него все-таки Мухаммед Абан или нет.
Когда друг повесил трубку, комиссар подумал, что наконец-то они начали двигаться вперед семимильными шагами.
Пора бы.
52
– Так и знала, что найду вас здесь…
Комиссара застал врасплох этот мелодичный голос где-то за спиной.
Шарко устроился в кресле полутемного гостиничного бара и спокойно потягивал виски, изучая список участников конгресса по прививкам. Обстановка была шикарной, но без излишеств: светлый ковер во весь зал, большие подушки на красных банкетках, обитые черным бархатом стены… Подойдя ближе, Люси заметила на столике стакан мятного лимонада.
– Вы кого-то ждете?
– Нет, никого. Стакан уже тут стоял.
Он ничего не добавил, и Люси пока не стала садиться. Развела руками в знак смирения и сказала:
– Простите за наряд. Джинсы – это, конечно, не очень-то элегантно, но я никак не могла предположить, что вечером придется выходить в свет…
Шарко ответил ей усталой улыбкой:
– Я думал, ты спишь…
– Я тоже так думала.
Люси выбрала одно из двух свободных кресел напротив комиссара, собралась было сесть.
– Только не сюда! – буркнул он.
Она удивилась, но выпрямилась.
– Значит, вы соврали, значит, на самом деле кого-то ждете. Ладно, простите, что побеспокоила.
– Слушай, хватит дурить! Просто это кресло хромает на одну ножку. Что тебе заказать?
– Водку с апельсиновым соком. Много водки, чуть-чуть сока. Мне позарез надо снять напряжение.
Шарко допил виски и пошел к стойке. Люси смотрела ему вслед. Он переоделся, смазал гелем свой седоватый ежик, надушился. Красивая у него походка… Люси взяла листки распечатки, которые комиссар оставил на столе. Имена, фамилии, даты рождения, должности. Некоторые строчки вычеркнуты. Он выглядит таким спокойным, невозмутимым, даже небрежным, а на самом деле ни на минуту не останавливается. Какой-то вечный двигатель.
Комиссар вернулся с двумя стаканами, протянул один Люси, которая, придвинувшись к нему поближе, показала на листки:
– Это список ученых, находившихся в Каире, когда убили девушек, да?
– Угу. Двести семнадцать человек, если быть точным. В то время им было от двадцати двух до шестидесяти трех лет. Если в Граваншоне действовали те же люди, что тогда в Каире, надо добавить шестнадцать лет. А значит, придется некоторых исключить.
Шарко сложил листки и сунул их в карман.
– Есть новости, но плохие… вообще-то, они условно плохие, потому как на самом деле хорошие. Не будем терять времени?
– Не будем. Вы же сами сказали: всему свое время. А вот сейчас, прямо сейчас, мне действительно надо расслабиться, так что отделаемся от новостей побыстрее.
– Тогда поехали. Сегодня утром полковника Шателя обнаружили у него дома мертвым. Явное самоубийство. Оружие – его собственное, табельное.
Люси помолчала, переваривая информацию.
– Нет никаких сомнений в том, что это самоубийство?
– Судмедэксперт и следователи тут единодушны. От подробностей, пожалуй, тебя избавлю. И вторая новость: по данным, полученным в аэропорту, человек, сидевший рядом с тобой в самолете, а потом спаливший дом Ротенберга, – Жюльен Манёвр. Он действительно был военным, служил в Группе информации и коммуникации Иностранного легиона. То есть там, где делали фильмы для армии.
– Наш убийца-кинематографист… Человек в армейских ботинках…
– Вот именно. И – надо же, какое совпадение! – Манёвр взял отпуск ровно тогда, когда начиналось наше дело. Причем увольнительную ему подписал лично Шатель. Позже, когда полковник увидел, что все оборачивается далеко не лучшим образом, то есть после того, как я наведался к нему в гости, а здесь произошло то, что произошло, он покончил с собой. Конечно же, Шатель перед этим принял меры и избавился от всех и всего, что могло его скомпрометировать…