Потом я понял, что в человеке, даже когда он живет совсем один, сохраняется эстетическая потребность окружить себя не только удобными, но и по возможности красивыми вещами. Пусть их никто не видит. Из этого я сделал далеко идущие выводы, но о них в другом месте, в другой, быть может, книге. (В частности, вопрос вопросов: будет ли человек писать стихи на прибрежном песке, если их через полчаса смоет прилив и никто не прочтет? Всю жизнь мне казалось: не будет. А теперь вот сомневаюсь…)
Но наша история правдива, поэтому придется рассказать о подвиге, который совершил Гоша, хоть и выглядит этот подвиг банальным, можно даже сказать — типовым.
Толик и Костя, шныряя на велосипедах по окрестностям, нашли картонный ящик. Открыли, увидели разноцветные трубочки.
— Фейерверки, — догадался Костя.
— Кто их выбросил? — поразился Толик людскому идиотизму.
— Новый год давно прошел, а они, наверно, испортились.
Решили поджечь, но с собой не оказалось ни спичек, ни зажигалки.
Отвезли ящик домой, а там мать. Загнала ужинать.
Спрятали в сарае, пошли есть.
Ели наскоро, елозя и переглядываясь.
Озабоченная Татьяна ничего не заметила. Она говорила с Гошей о делах. Опять о машине.
— Если бы опять “москвич” восстановить… Он так и лежит у речки… Может, посмотришь?
— Не уверен, что разбираюсь.
— И раньше не разбирался, а потом научился.
— Да? Ну, можно посмотреть…
Толик и Костя выскользнули.
Пошли в сарай. Хотели вынести, но Толик сказал:
— Мать увидит. Давай тут одну попробуем подожгем?
— Крышу подпалим, если полетят.
— Да они и не полетят еще, может! Испорченные же!
Костю довод брата успокоил. Зачем поджигать трубки, если не будет эффекта, он не подумал.
И первые несколько штук действительно не сработали.
Тут Костя обратил внимание, что в некоторых есть шнур.
— Дергать надо, а не поджигать! — догадался он.
И дернул.
И зашипело… И взорвалось.
Ребята не пострадали, успели отпрыгнуть в угол, когда появились первые искры, но тут взорвалась еще одна хлопушка, за ней другая…
— Что-то светло как-то на улице… — глянула Татьяна в окно.
И, охнув, выскочила во двор.
Выскочил и Гоша.
Сарай полыхал внутри, пламя уже пробивалось сквозь доски наружу.
Слышно было, как кричат Толик и Костя.
Гоша смотрел остекленевшими глазами, в которых плясали блики огня.
Татьяна металась, невнятно крича, и вдруг, закрыв лицо локтем, бросилась к сараю.
Но Гоша ухватил ее за руку, отшвырнул, стащил со стоявшего неподалеку чучела старую телогрейку, обмотался и побежал в огонь.
Из распахнутой двери полыхнуло, но он все же бросился вперед — прыжком, будто в воду.
Татьяна тихо выла, сев бессильно на траву.
И тут же вскочила, чтобы помочь: Гоша тащил под мышками орущих Толика и Костю.
Она осматривала детей, тискала, проверяла, все ли цело, целовала и давала затрещины.
Не сразу обратила внимание на Гошу.
Тот сидел у забора с лицом цвета пасмурных сумерек, с закрытыми глазами.
— Гоша! — бросилась к нему Татьяна. — Гоша, ты опять?
Хлопнула его по щеке, потрясла за плечи.
Гоша открыл глаза. Посмотрел на Таню, на детей. Прикрылся рукой, чтобы не светило догоравшее пламя.
— Вы кто? Где я?
Часть третья
Татьяна умыла и переодела чумазых, но, к счастью, совершенно целых детей (у Кости только ресницы опалились на одном глазу, и глаз стал странно голым, над чем Толик очень потешался), а потом отправила спать.
— Объясните, пожалуйста, в чем дело? — попросил Гоша, и по тону его вопроса, по тому, что он не начал разговор при детях, по глазам его, очень изменившимся, растерянным, задумчивым, не таким суетливым и шныряющим, как раньше, Татьяна поняла, что он очнулся опять другим человеком.
Предстояло теперь выяснить, каким.
— Вы сами-то что помните?
— Ничего.
— Меня не помните?
— Нет. А должен?
— Вы вообще-то довольно давно здесь живете.
— Почему?
— Пришли сюда без памяти. И тут уже второй раз ее теряете.
— И за это время ничего не выяснилось?
— Нет.
— А что у меня с собой было?
— Да ничего, — слукавила Татьяна, успокаивая себя мысленно, что рано или поздно скажет правду. — Билет только самолетный на фамилию Мушков.
— Мушков?
— Не вспоминаете?
— Нет… А где я нахожусь?
— Город Чихов, Московская область.
— Чихов, Чихов… Я что-то предпринимал, чтобы вспомнить, кто я?
— Да не особенно…
И долго они еще разговаривали. Татьяна рассказала Гоше, каким он был сначала и каким потом. Факт воровства не скрыла, выразив надежду, что это случайность, которая никогда не повторится. Хорошо хоть деньги вернул. Футболистом еще побыл короткое время в местной команде и успешно, но успехи быстро сошли на нет.
О том, как Гоша собирался закончить короткую футбольную карьеру и саму жизнь, Татьяна решила не рассказывать. Память потерять в этом пункте ему даже неплохо.
Гоша становился все печальнее, все задумчивее.
— А привычки проявились какие-то? Мне вот кажется, что я курить хочу. Я курил?
— Да нет почти, — рискнула Татьяна. — Попробовали и бросили.
— И правильно. Гадость. Да… Неприятно…
— Ничего, — утешила Татьяна. — Понемногу все вспомнится. Вам только от огня подальше. А то что получается: вы вспоминаете, вспоминаете, начинаете опять человеком становиться… То есть вы и так человек, но вы понимаете, да? И вдруг — хлоп — и снова полный ноль.
— Да нет, не ноль, — не согласился Гоша. — Если бы ноль, была бы пустота.
— А у вас что?
— Давит что-то, — Гоша приложил руку к груди.
— Это вы легкие обожгли, — сказала Татьяна. — Или еще при стенокардии так бывает, у моего папы так было. К врачу бы сходить. Мы, кстати, ходили уже к одному. К психиатру. Дельный человек. Думаю, еще бы вам к нему надо — пусть сравнит.
— Пусть, — кивнул Гоша, которого слово “психиатр” ничуть не оскорбило, не то что Гошу прежнего. — А давит, Татьяна, не знаю, как по отчеству…
— Да мы так обращались. Таня — Гоша.
— Почему Гоша?
— Ну, решили так. Что давит-то?
— Давит какое-то… воспоминание, что ли… Но такое, которое я не могу вспомнить… Не знаю, как объяснить…
— Поняла, — догадалась Татьяна. — Это все равно как помнишь, будто что-то забыл, а что именно забыл — не помнишь.
— Да. Ощущение, что я обязан вспомнить что-то очень важное… Очень…
— Хорошее?
— Не уверен, — признался Гоша.
На другой день Татьяна и Георгий (она стеснялась почему-то теперь называть его Гошей) пришли на прием к психиатру Кобеницыну.
Тот был рад видеть интересного пациента.
— Как ваши дела?
— Плохо, — ответила за Георгия Татьяна. — Только начал в себя приходить — случился пожар, опять память отшибло.
— Надо же! — невольно обрадовался Кобеницын такому занятному обстоятельству, но тут же сделал серьезное профессиональное лицо. — Значит, огонь вам противопоказан!
— Да мы уж и сами поняли… — сказала Татьяна.
— А с общей памятью как сейчас? — спросил Кобеницын Георгия. — Не касательно вашей личности, а окружающего мира? Прошлый раз вы оперировали ограниченным набором бытовых понятий. Как сейчас? Кругозор не расширился?
— Не могу оценить: не помню, каким он был раньше.
— Это верно. Ну, к примеру: что такое… — Кобеницын подумал, чем бы озадачить для начала. И выдал из своей области, но доступное и другим образованным людям: — Что такое экстраверт?
— Человек, открытый отношениям с другими людьми. А интроверт, наоборот, закрытый человек, — легко и спокойно ответил Георгий.
— Надо же, — покачала головой Татьяна. — Первый раз такие слова слышу. Интересно, а я-то кто?
Кобеницын усмехнулся:
— Сам о себе человек не всегда правильного мнения.
Татьяна возразила:
— А кто же тогда правильного? Я просто не пойму, как можно определить? Открытый — закрытый… А если я для одних открытая, а для других закрытая?
— Это тонкости, мы о другом.
И он продолжил беседу с Георгием.
Довольно быстро выяснилось, что Георгий обладает кругозором, намного шире среднего. Разбирается в политике, как внутренней, так и международной, в общественной жизни, в спорте. А также в литературе и искусстве — назвал имена художников Репина, Левитана и Дали и довольно много писателей из школьной программы и даже современных, о которых психиатр и слыхом не слыхивал. Он знал все, о чем спрашивал Кобеницын, и явно мог бы сказать больше, если бы Кобеницын спросил, но врача ограничивал собственный кругозор, имевший ощутимые пределы из-за молодости и специализации, на которую он потратил годы учебы и практики.
Тем не менее Кобеницын копнул вглубь, пытаясь понять, что Георгию известно лучше, что ему ближе, и исходя из этого определить, приблизительно, его профессию или род занятий.
— В автомобилях разбираетесь? Карбюратор от инжектора отличите?
— В общих чертах.
— Финансы? — наугад спрашивал Кобеницын. — Сальдо, баланс, авизо, кредит, депозит, — перечислял он, сам не понимая значения половины слов.
— Сомневаюсь.
— Компьютеры? Софт, драйвера, инсталляция, утилиты, — пугал он Георгия теми терминами, которыми морочил его три дня назад юный и самоуверенный спец, вызванный для починки кобеницынского старенького компьютера и цедивший эти слова с убежденностью, что не знать их может только детсадовский малец (это Кобеницына, конечно, уязвило, вот он мимолетно и отыгрался на другом — впрочем, без злорадства).
— Слышал что-то.
Кобеницын спрашивал долго, составляя список и отмечая отрицательные ответы минусами, неопределенные галочками и более или менее утвердительные — крестиками. Все крестики оказались проставленными возле областей, которые, к сожалению, не позволяли идентифицировать профессиональную принадлежность Георгия, так как в этих областях каждый человек считает себя знатоком, то есть: политика (особенно внешняя), спорт, телевидение, здравоохранение. Георгий знал обо всем понемногу, но вразброс, отрывочно, без системы.