Он медленно сползал на бок.
Кто-то зажег спичку. Сафа сидел в темной луже.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Его откачали.
Ему все зашили.
Мы получали известия из госпиталя через одного "штыка"-хохла.
Его женили на крысе.
Этот зверек жил в караулке. Его кормили. А спал он в сапоге у этого хохла.
У "штыков" из караульной роты было много свободного времени.
Как и у нас. Мы все стоили друг друга.
Вот через Хохла мы и узнали, что с Сафой все в порядке. Он был жив.
- - - Ест ваш Сафа. - - - сказал Хохол. - - - Спит - - - Смотрит в окно - - -
Как мы, наверное, были далеки для него... Как далеки.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
А потом наступили веселые дни.
В другое время их бы назвали "чистка". Мы оказались в конце лета. Шел 1988-й.
Действительно, стране были нужны герои, а она рожала мудаков.
Мы смотрели телевизор. Там происходили забавные вещи. Не было ни балетов, ни классической похоронной музыки. В стране никто не умирал.
Мы ни хрена не понимали! Появились титьки на экране! Пели песни! Танцевали.
Мы все это смотрели десять минут утром и полчаса вечером.
Кто успевал подрочить за это время, мог радоваться.
В остальном вся наша жизнь сводилась к мечтам и маленьким радостям.
В конце июля нас выстроили, и мы узнали о больших изменениях.
Нас отправляли в командировку.
Теперь я понимаю почему. Кому мы были, на хуй, нужны?!
Наш полк ничего не делал. Сплошные ЧП. Можно себе представить, если полгода я ездил с Сафой "зеркалом".
Слишком много было нас. Слишком много мяса. Оно начинало гнить.
От нас решили просто-напросто избавиться. Из трех рот сделали одну. Две других набрали из молодых, стеснительных туркменов.
Они прилетели в халатах, с глазами газелей.
Представляю, что они пережили. В Новосибирске их выпустили на взлетное поле отлить. А потом снова загрузили. И уже в небе над Якутском они поняли, что надо было съебываться раньше.
"Ломись, пока при памяти и пока ветер без сучков!"
Как говорил наш старшина. Он знал что говорит.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Итак, нам предстояло сесть в брюхо маленького парохода в Тикси и подниматься по Лене до Вилюя. Там ждал новый приказ. Никто ничего не знал толком.
Мы молча, толпой, вошли на корабль.
У этой мыльницы была мания величия. На борту было написано: "Богатырь".
На этом "Богатыре" мы проведем месяц, поднимаясь вверх, к притоку Лены.
А потом будут совсем другие места, другие пейзажи.
Чита, Джида, Гусиное озеро и граница с Монголией. Кяхта. Действительно, нас бросало из крайности в крайность.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Речной флот - это как морской, только тельняшки светлее и больше пьют.
Наш кэп вообще появлялся в рубке только с похмелья. У него тогда была энергия отлить.
Он залетал на мостик по пути из гальюна.
Быстро смотрел на карту, потом недоумевая моргал и всматривался вперед.
Если бы от него не несло перегаром, он был бы вполне романтичен.
А так, мне кажется, он не понимал, что вообще мы все здесь делаем.
Мы вышли в серое, гладкое как шелк, море Лаптевых, капитан дернул какой-то рычаг. "Богатырь" взревел. Это должно было обозначать прощальный сигнал.
Потом раздались громкие пуки. Нас уже пару дней кормили гороховой кашей.
Так мы вышли в открытое море.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Шли дни. Мы плыли весело, толчками.
Команда была гражданская. На нас смотрели, как на зверей. Наверное, им было бы легче, если бы мы сидели спокойно в клетках и ковырялись в носу.
Мы всем мешали. Нас ловили и давали пинка, кое-кто просто мочился за борт.
В гальюнах нужно было себя вести как в невесомости.
Для нас повесили веревки. Мы держались за них зубами. Иначе мы не могли подтереться. Нас качало.
Мало кто попадал струей в унитаз. Для этого нужно было быть как наш кэп. Всегда пьяным. Мы писали и какали с хохотом.
Я научился мочиться сидя, как мусульманин, с массой предосторожностей.
Однажды я не донес. Пришлось сесть под ветер и держаться за конец какого-то каната.
Потом гражданский вляпался, и нам запретили бродить по палубе ночью.
О'кей. Река нашла нам развлечение.
Когда мы вошли в Лену, штормило. Мы удивленно блевали.
Не стоило становиться моряком, я это понял именно тогда.
Первая остановка была в Кюсюре.
Это был городок, в котором мы впервые почистили зубы. Да и от чего их надо было чистить? Мясо у нас уже давно в зубах не застревало.
Мы вяло плескались в бане, сонно шевеля плавниками, как очумевшие от жары карпы. Матросы были бодрее.
Я впервые, как мне показалось, за много лет увидел мужика в плавках.
Это меня потрясло. Он не носил кальсон! Он не носил этих траурных огромных трусов! Это была гражданская жизнь. Я смотрел на него, будто увидел святого.
Моряк намыливал голову, а потом вслепую, с пеной на голове, бродил по бане в поисках таза.
Мы ржали. Он мылся в плавках! Ха-ха! Он стеснялся!
Тогда, именно в тот момент, я почувствовал, как мы были дики и невинны в своей охуелости от жизни.
Мы ничего, почти ничего уже не стеснялись!
Мы беззастенчиво мылились. Мы терли друг другу спины, касались задниц своими мотающимися членами.
Мы слишком устали, чтобы испытывать отвращение к самим себе и другим.
Мы слишком устали. И мы спешили домой.
Мы ржали. А он, бедный гражданский матрос, метался в своих цветастых плавках, вслепую нащупывая таз.
Это стоило пережить.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Потом снова наш "Богатырь" вздохнул, когда нас, сбросивших по полкило грязи, ввели на борт.
Нас не заставляли петь. Нас просили.
Мы пели: - - - Идет солдат по городу - - - По незнакомой улице - - - И от улыбо-о-ок де-е-евичьих вся улица светла!!! - - -
Мы пели медленно. Как шли. А шли мы толпой. Черт, это было, скорее, печально, чем весело. Это было как свадебный марш инвалидов.
Уж лучше бы мы пели нашу: - - - На Колыме, где тундра и тайга кругом - - - В краю замерзших елей и болот - - - Тебя я встретил с тва-а-ей па-а-другой - - - Сидели у костра вдвоем - - -
И дальше: - - - Шел тихий снег и падал на ресницы вам - - - Я руку подал - - - Предложил дружить - - - Дала ты сло-о-во быть моею - - - Навеки верность сохранить - - -
Это нам больше подходило.
Мы пели ее в Тикси, когда были в ночную смену и шли в темноте на развод.
Потом нас черт принес в какой-то Джарджан. Нас встретила деревня, которая могла быть городком, если бы не собаки. Они все пришли нас встречать. Они так хотели жрать, что некоторые бросились в реку и поплыли к "Богатырю". Я так предполагал.
Оказалось, что в городе довольно много китайцев.
Собаки просто хотели жить. Одну мы взяли с собой.
У нее были глаза, какие я потом видел у беженок из Албании.
Но у тех собак не было золотых колец и золотых клыков.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я ступил на твердую землю. Она качалась. В глазах началась такая свистопляска, что я вернулся обратно на корабль.
Это был великий понос! Сначала было даже смешно. Я становился как шарик после праздника. Брюхо прилипало к хребту. Я чесал спину сквозь живот.
А потом стало не до смеху. Я уже ползал в клозет.
Все пошли на дискотеку. Ха-ха! Даже капитан. Осталась вахта в малом составе и я.
От меня остались только глаза и челюсти.
Мне вливали какую-то мерзость, от которой понос не прошел, зато изменился цвет. Все стало каким-то фиолетовым. Меня несло абстрактным экспрессионизмом!
Черт, я чуть не сдох! Морячки, весело склабясь, смотрели на меня, скорчившегося на матрасе неподалеку от клозета.
- - - Холера - - - Холера - - - браток - - - Мойте руки перед едой, после еды и вместо еды! - - -
Они издевались.
- - - Засранец - - - Тебя ссадят в ближайшем порту - - - И в госпиталь - - - А потом домой! - - - Ты будешь вонять еще полгода! - - -
Бандиты! Они еще напевали!
- - - Блядью буду не забуду этот паровоз! - - - От Москвы до Ленинграда на корячках полз! - - -
Ничего были морячки, веселые. Жалко, что не военные. Вечно в каком-то мазуте.
Но на себе грязь не так видна.
Через трое суток стало полегче. Впервые я пожрал нормально, а не сидя на унитазе.
Мы плыли. Шли дни.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Однажды мы проходили мимо какой-то деревни. Было утро.
Мы выползли на палубу после завтрака и курили.
Внезапно наш "Богатырь" сделал вираж, и мы увидели за песчаной косой каких-то людей.
Потом мы проплывали мимо.
Это женщины вышли утром полоскать белье. Они сидели на мостках, одетые в какие-то тряпки, в платках, которые сползли на глаза. Они были босые.
Мы выставились на них, будто впервые видели женщин. Так оно и было! Мы пялились на них, на их простое занятие. Они переговаривались, смеялись.
Мы все оказались на палубе. Женщины тоже смотрели на нас.
Это было узкое место. Можно было различить цвет их глаз. Одна упустила свою простыню. Она отплывала белым комком. Подруги засмеялись, крикнули ей.
Она спохватилась, но уже уплывала простыня, все дальше, все дальше.
Они смеялись. И та женщина тоже. И мы смеялись.
Кто-то из наших попробовал крикнуть что-то насчет, так пить хочется, что переночевать негде. Его не поддержали. Мы плыли мимо, медленно и молча. Мы смотрели друг на друга. Они были, наверное, молоды. Мы тоже, наверное, тогда были молоды.