Если мы обратимся к статистике, то увидим, что либеральные профессии более предрасполагают к горделивому помешательству, чем другие, а среди них на первом месте стоят те отрасли, которые сопряжены с наибольшим риском и требуют от человека наиболее интенсивной борьбы. Во главе них стоят актеры, затем адвокаты – одни вечно стремятся создать гениальную роль, другие увлекаются быстрым успехом, который им сулит политическая арена. Тотчас за ними следуют лица духовного сословия, которые, по-видимому, не всегда бывают лишены честолюбия, затем идут профессора и литераторы…
До этого мы касались только ее причин и теперь перейдем к следствиям. Как велико число этих маньяков и в какой пропорции встречаются они среди нас? Ответить заранее на этот вопрос очень трудно, так как нелегко установить, где начинается помешательство и где заканчивается здравый рассудок. Область безумия не имеет строго очерченных границ. Так, одним данный субъект кажется сумасшедшим, а по мнению других, он отличается только эксцентричностью. Или возьмем какого-нибудь фантазера, создающего проекты, которые почти всем кажутся химерическими, но проходит некоторое время, и мы видим, что его химеры осуществляются. Это в такой степени верно, что, когда в обыденной речи о ком-нибудь говорят: «он сумасшедший», то никто не предполагает, что речь идет о психически больном.
Подобный эпитет часто применяется к людям, не разделяющим наших убеждений. Мори[23] выразил эту мысль следующим образом: «Никто, строго говоря, не бывает здоров душой и телом; никто не гарантирован от болезней и заблуждений. Но когда помешательство становится настолько значительным, что сумма обусловленных им заблуждений решительно перевешивает обычное их количество, встречаемое у средних людей, тогда признают, что данный субъект действительно «тронулся», так же как факт болезни констатируется только тогда, когда нарушение нормального состояния организма становится настолько серьезно, что сопровождается значительным изменением в одном или нескольких отправлениях».
Горделивый бред можно считать психопатическим только тогда, когда принимается во внимание положение страдающего им субъекта. В некоторых случаях он находится как бы в скрытом состоянии, так что психиатру приходится рыться в уме и поступках человека, чтобы отыскать его слабый пункт. Разве не одержим горделивым помешательством тот, кто, желая во что бы то ни стало привлечь к себе общественное внимание, направляет незаряженный револьвер на проезжающего мимо министра или, проникнув в палату депутатов, без всякой причины прерывает заседание рядом пистолетных выстрелов? Вот человек, которому не дают спать лавры его предшественников и который после неудачной попытки зажечь фейерверк в людном месте, пускает в ход револьвер, чтобы быть арестованным у всех на виду, попасть в газеты и добиться всеобщего внимания, словом – выдвинуться вперед, если не заслугами, то хотя бы скандалом и безобразием.
Наше общество, несомненно, проникнуто духом тщеславия. Разве нет ничего болезненного в желании обратить на себя внимание чем-то помимо личных достоинств? Примеры этого странного умственного состояния можно легко наблюдать среди нашей «золотой молодежи», здесь нередко любовь к шику есть не что иное, как самая слабая форма горделивого помешательства.
Я слишком долго задержался на этиологии этого недуга и спешу перейти от общих рассуждений к изложению самого предмета.
Встречаются две категории сумасшедших, недуг которых проявляется в горделивом помешательстве. Их образ действия столь различен и исходы болезни столь противоположны, что мне приходится с самого начала строго их разделить. Первая категория состоит из простых мономаньяков, то излечивающихся, то заканчивающих свое продолжительное тягостное существование в более или менее резко выраженном безумии. У представителей другой категории, намного более поразительной, форма психического расстройства развивается в течение нескольких месяцев. Шумные, резкие, неспособные к последовательному мышлению, они быстро приближаются к нравственному и физическому падению, которое всегда завершается смертью – из них составляется контингент общих паралитиков.
У первых бред бывает рассудочен, последователен, логичен и не всегда очевидно абсурден. Им удается вызвать к себе доверие и заставить других относиться к ним серьезно до тех пор, пока они в один прекрасный день не перейдут границу. Вторые же сразу становятся бессвязны, смешны и преувеличивают все до такой степени, что не могут провести даже самого наивного слушателя.
Первые признаки болезни у обеих форм тоже очень различны. Посмотрим сначала, как развивается простая, горделивая мономания. Во время периода, известного у писателей под названием «инкубации», который может длиться очень долго, больной отличается только беспокойством. У него меняется характер, он становится страшно раздражительным и приписывает всем происходящим вокруг него явлениям значение, далекое от действительности. Родня и не подозревает того, что должно случиться, и только удивляется неровности и странности идей, проповедуемых заболевшим членом семьи.
Вскоре происходит новое явление, это – галлюцинации: больному слышатся никем не произносимые ругательства, он находит в пище запахи и вкусы, не свойственные им в действительности. Однажды в ресторане я встретил господина, который вдруг направился к своему соседу, совершенно ему незнакомому, и наградил его пощечиной. Ему послышалось, что этот человек произнес оскорбительное для него ругательство, а между тем вскоре выяснилось, что никто не произносил ни слова. Газеты кишат подобными сообщениями.
Очень часто психически больной слышит голоса, раздающиеся за стеной. Тогда он воображает, что его недоброжелатели бродят вокруг дома, сторожат его и намерены ему навредить. Происхождение горького вкуса, который он под влиянием галлюцинации находил в пище, объясняется тогда очень просто: это отрава, всыпанная в его пищу, а может быть и нечто худшее.
Несчастный, преследуемый воображаемыми врагами, иногда даже электричеством или магнетизмом, не знает, что ему делать. Он подозревает домашних, правительство и в один прекрасный день отправляется к прокурору, чтобы сделать какой-нибудь странный и смешной донос, открывающий, наконец, глаза его близким.
Но случается, что пошатнувшийся ум избирает иные пути. «Чтобы столько несправедливостей могли иметь место, – говорит себе психически больной, – чтобы в нашем общественном строе человек мог быть терзаем так, как я, – необходимо вмешательство высокопоставленных лиц и причастность к делу могущественных особ».
Теперь уже становится видно, как формируется горделивое помешательство. «Но если влиятельные лица мною занимаются, – продолжает логически рассуждать больной, – то, значит, я этого заслуживаю, значит, я уже не тот скромный гражданин, каким прежде себя считал. Значение моей особы, очевидно, вытекает из значительности моих страданий и важности виновников этих терзаний. Если я после всего этого живу скромно, то это объясняется лишь тем, что у меня были отняты атрибуты, на которые я имел право».
С этого момента сумасшествие принимает очень ясный характер – это смесь тщеславия и воображаемых преследований. Галлюцинации продолжаются и приурочиваются к этому новому обороту дела. Психически больной ходит с высоко поднятой головой, принимает гордый вид и покровительственный тон, медленно отвечает на предлагаемые ему вопросы или же, наоборот, бывает многоречив и болтлив. Он сообщает первому встречному сведения о своем положении, проектах и теориях. Но что особенно поразительно, так это изумительная логичность, с которой он комбинирует свои выдумки. Как бы нелепы они ни были, мономаньяк умудряется придать им стройную на вид логическую форму, и если его уличают во лжи, то находит иногда очень остроумный выход из затруднительного положения. В этих нелепостях действительно есть связь, его бред систематичен, а все его действия являются их неизбежным результатом. Он даже приноравливает одежду и пищу к своему новому положению.
Самое изумительное воплощение этого типа дано нам в бессмертном Дон Кихоте. Он – рыцарь, а потому ему необходим панцирь, который он изготовил из картона, но это его не тревожит, так как панцирь на вид блестящ и крепок. Таз Мамбрина – всего лишь посуда для бритья, но мономаньяк назвал его иначе, и для него этого достаточно. Он восстановит справедливость на этом свете, одержит победу над великанами и останется неизменно верен воображаемой красоте Тобосской служанки. Когда установлена первая идея бреда, все остальное становится ясным и развивается последовательно, вплоть до бедного Санчо Пансы, ожидающего прибытия на остров. В счастливые минуты прояснения рассудка последний дает нам характерный пример заразительности сумасшествия, которая так часто встречается в жизни. Можно сказать, что мы обязаны Сервантесу неподражаемым описанием мании величия. Самый добросовестный психиатр не отказался бы под ним подписаться.
Чтобы дать читателю вполне точное представление о необычной деятельности мозга горделиво помешанного, чтобы познакомить его со всеми формами, в которые может облекаться причудливая фантазия больного, мне следовало бы привести здесь историю каждого из них в отдельности. Но это невозможно. Вот почему я упомяну лишь о некоторых случаях из моей собственной практики и наблюдений лучших французских психиатров.
У больного, страдающего хроническим бредом или наследственным психическим расстройством, мания величия большей частью принимает художественный, научный, литературный или политический оттенок. Мономаньяк вначале слишком хорошо владеет собой, чтобы считать себя королем, императором или миллионером. При таких безумных идеях факты не могли бы укладываться в известную систему, а противоречия обозначились бы слишком резко. Наоборот, даже самый скромный субъект может думать и говорить, что он – непризнанный гений, непонятый поэт или не справедливо всеми покинутый политический деятель. Как только образовалась такая уверенность, все остальное идет само собой.