Улица посветлела. За пышными шапками яблонь и вишен и плетнем Грених вдруг заметил движущуюся тень. Черной птицей пересекал дорогу архиерей в своих летящих одеждах. Агния Павловна, тоже заметив его в посветлевшем окне, тихонько вскрикнула и бросилась за тяжелые дверные портьеры навстречу.
Через минуту она показалась у калитки. Две черные фигуры: одна в траурном платье, другой – в подряснике, встретившиеся и застывшие, сквозь стекло казались ночными призраками, не успевшими исчезнуть с первыми лучами утра. Агния Павловна что-то принялась бесперебойно говорить батюшке, взмахивала руками, тот по неизбывной своей привычке склонил голову набок, молча слушал. Потом они скользнули под навес веранды. Вскоре преосвященный Михаил был в спальне больного.
– После всенощной доложили, что Захару Платоновичу худо на похоронах сделалось, – робко проронил он, входя. – Как заутреню отслужил, сразу к вам.
При этих его словах, а может, то была реакция на какие-то свои потаенные мысли, Ася вскинулась, неожиданно бросилась батюшке в ноги с вскриком: «Благословите, владыко пресвященнейший» и принялась горячо уговаривать его отправиться с ней на могилу Карла Эдуардовича. Преосвященный Михаил насилу ее поднял, оторвал от своего подрясника и поставил на ноги.
Офелия, скрестив равнодушно руки, отошла к двери – так отодвигаются актеры, которые завершили роль в акте. Грених искал на ее лице прежние чувства. Но нет. То же лицо, какое было в церкви – усталое ожидание, когда минует буря. Видимо, неисправимая религиозность девушки досаждала ей.
– Вы, владыко, часом, не через кладбище шли? – едва не плакала Ася. – Нет? Не поднялся ли дядюшка из гробу? Не шумел ли?
– Не поднялся, дитя, не должен уж… Не тешьте себя напрасными чаяниями. Могилу ночью брат Федор стерег. До сих пор он там. Если новопреставленный очнется, тут же ему помогут.
– Зачем было его хоронить! – простонала Ася. – Какой страшный грех мы совершили, вот и Захар Платонович тоже слег. И не было бы этого, не было, если бы не…
Владыка невольно бросил взгляд на Грениха, стоявшего у окна вполоборота и устало глядевшего на сцену через плечо.
– Лучше будет, если Агния Павловна наконец побывает на могиле дяди и успокоится, – сказал он. – Я схожу с ней сам. Не беспокойтесь.
– Спасибо, профессор, спасибо! Но… я боюсь без вас, преосвященный Михаил, – протянула Ася сложенные вместе ладони архиерею и вновь упала на колени. – Без вас может случиться еще что-нибудь страшное.
– Асенька, перестань, прошу тебя, – заломила руки Офелия. – Не терзай мне сердце! Зачем ты это? Зачем этот спектакль? Объясняла же тебе. На пальцах, с точки зрения физиологии, не будет того, чего ты так боишься. Выбрось из головы!
Но Ася лишь по-детски дернула бровями и, зажав рот рукой, стала плакать навзрыд. А когда преосвященный Михаил попытался вновь ее поднять, оторвала ладонь от лица и воскликнула:
– Мне дядя обещался после смерти прийти! Сказал, за собой уведет… – Казалось, сейчас она бросила откровенную ложь, первую пришедшую на ум, лишь бы ее отвели на могилу наконец. И все это поняли. Поняла и она, что кажется безумной, но, видно, ничего не могла с собой поделать.
– Да что это с тобой? – Офелия сделала несколько решительных шагов. С неженской силой подняла девушку за подмышки, заставила встать на ноги и как следует встряхнула ее. – Не устраивай истерик, глупая. Молчи, молчи! Или я за себя не ручаюсь. Что кругом люди о нас подумают? Что ты у меня кликуша больная? Хочешь в психиатрическую больницу? Я тебе это мигом устрою! Знаешь, какие в Москве больницы? Там ледяными ваннами лечат, заставляют глотать зонд. Хочешь жизни в палате с психами? Я тебе это мигом устрою.
Безвольно плачущая девушка, как тонкое деревце, качалась в сильных руках родственницы. В ее лице застыл такой неподдельный страх, будто ей не восставший из могилы дядька грозил, а армия чекистов, австрийские солдаты в их тазообразных касках или свирепые махновцы.
– Не говорите таких страшный вещей, дитя мое, – строго произнес архиерей, беря под локоть Асю и усаживая ее на лавочку. – Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов. Негоже выказывать нетерпеливость. Поберегите слезы для молитв. И помыслы свои следует очистить от диавольских наваждений. Единственно сердечной и слезной молитвой вы способны изгнать духа страха. Господь вездесущ. Или вы полагаете, он еще не поднялся со сна? или не умеет глядеть сквозь стены? Почивший не был святым, этого отрицать не станешь, но Господь просветит его очи. Искореняй силою веры помыслы черные и расположения сердца. Да воссияет свет здравого разума.
Офелия слушала речи батюшки, закатив глаза и скрестив руки, будто отсчитывая секунды до того времени, когда он наконец замолчит. Не обращая ни на кого внимания, святой отец опустился вместе с Асей на колени и стал вполголоса молиться, девушка слабо вторила его словам. Но вся тряслась, как осиновый лист на ветру, не прекращала плакать и бросать на Грениха умоляющие взгляды. Черт дернул сказать, что отведет ее на кладбище. Теперь придется ведь идти. В ее глазах горела такая убежденность, что уж точно молитвами ее было не излечить.
Офелия продолжала терпеть, все порывалась уйти, но то смотрела на отца, который по злой иронии не мог подняться и прекратить этот совершенно невообразимый концерт в его доме, то, словно извиняясь, – на Грениха, ища в нем утешения.
Грених чувствовал себя неуютно под настойчивыми взглядами вдовы и тревожными племянницы. Его будто стиснули с обеих сторон и тянули за руки. Стало душно и тесно. Он отвернулся к окну, чтобы не смущать молящихся. Мысли вились вокруг причин странного поведения Аси, вдруг принявшего настоящий припадок истерии. С одной стороны, она могла унаследовать истеричность от дяди, но с другой – что-то такое она знала, может статься, Кошелев и вправду успел сделать какое-то признание, может, открыл свои некие тайные планы, рассказал, что собирается совершить. Или же пугал не раз тем, что со смертью у него особый уговор, наговорил ребенку глупостей, но успел помереть. И страхи Аси стали реальны.
Когда преосвященный Михаил поднялся, Ася чуть успокоилась, но прежнее внутренне терзание не покинуло ее. Она лишь запрятала его глубже и, вероятно, укоренилась в мысли, что все равно после, когда все разойдутся, исполнит задуманное. Грених продолжал исподволь за ней следить, решая, что будет делать. Но оставлять ее в таком состоянии было нельзя.
Преосвященный Михаил, полагая, что его миссия окончена, оставил Асю на лавочке и занялся больным. Он вознамерился причащать Захара Платоновича, подозвал стоящего в дверях привлеченного шумом Осипа Дмитриевича и стал перечислять ему – поднятому с постели, сонному и взлохмаченному, что следует принести. Старик красной пятерней пытался пригладить седые вихры на макушке и торчащую, как старая метла, бороду, важно кивал и поддакивал.
– Только чтобы никто не видел, – услышал Грених нарочно произнесенное архиереем громче обычного, видно, для него и для Офелии. – Незачем, чтобы слухи поползли неприятные.
Брошенная всеми на лавочке Ася в беспамятстве крутила в пальцах полураспустившуюся косу, глядя перед собой пустыми, блестящими от слез глазами. И сделались они такими синими, такими глубокими, как море, в то время как губы были непривычно бледными. Вспомнилось Грениху вдруг читанное в далеком детстве «Слово о полку Игореве». Очень не к месту вспомнилось. «Всплескала лебедиными крылы на синем море у Дону плещущи, упуди жирня времена». Ася, будто белая лебедица в когтях коршуна, бьется, трепыхается, чувствуя близкую погибель. Ох, не к добру это все!
Константин Федорович смахнул наваждение и, когда архиерей отпустил старика, приблизился к нему и тихим голосом объяснил, что лучше просьбу Аси исполнить, мол, увидит могилу родственника, успокоится. Преосвященный Михаил бросил на барышню не лишенный беспокойства взгляд, его лицо омрачилось. Кажется, он полагал, что молитва сотворила терапевтический эффект, но этого не случилось.
– Хорошо, давайте сходим. Если вы, профессор, считаете, что это поможет.
С тревожной думой на лице он вышел. Осип с неохотой и ворчанием отправился закладывать председательскую коляску. Вялая и безвольная, добившаяся наконец своего, Ася подняла на профессора взгляд, полный благодарности. Тот приподнял ее за локоть, помог встать и задержал взгляд на Офелии, которая с безразличным видом сидела на подоконнике боком.
– Но уговор, – приглушенно сказал Грених Асе почти на ухо. – Вы откроете мне причины ваших тревог.
Девушка закрыла глаза на мгновение, будто переживая тяжелую внутреннюю борьбу.
– Если не случилось того, что ожидаю, все как есть поведаю.
Святой отец ничего за всю поездку не сказал, не стал опять читать наставлений о несдержанности. Ему и без истерики Аси были неприятны неумолкающие скандальные разговоры о том, что Кошелев должен был подняться из гроба.
Погода за ночь только ухудшилась. Набежали ветра, свинцовые облака сгрудились плотнее, исчез абрис солнца, теперь стало еще темней, чем в предрассветный час. А вдали, над лесом, тучи уже вытянулись вертикальными нитями дождя, сильнее запахло влажностью и хвоей. Надо торопиться.
По приезде оставили коляску председателя у паперти храма и тотчас двинулись к кладбищу: впереди шел твердой, скорой походкой архиерей, за ним кое-как поспевала утомленная бессонной ночью и переживаниями Ася. Ее, укутанную в объемную черную шаль, по-прежнему поддерживал под локоть Грених. Девушка дрожала, была бледна и так тяжело дышала, что Константин Федорович стал тревожиться, не потеряет ли она сознания прежде, чем они доберутся до места. Пару раз ее колени подгибались, и она почти падала, но Грених успевал ее подхватить.
Приходилось все время смотреть себе под ноги, чтобы не оступиться и не полететь через могильный холм, не споткнуться о надгробье, не задеть рукавом креста, при этом держать под руку тщедушную спутницу, путающуюся в складках длиннополой юбки. Грених не сразу заметил, что преосвященный Михаил остановился. Они с Агнией Павловной, пробираясь меж памятников, чуть отстали, отклонились от тропинки.