– В глазах чудовища страх, ты поднимаешь винтовку, взводишь затвор, целишься. Стреляй! Стреляй! – Ася выкрутила пальцы профессора с такой силой, что он сам чуть не закричал. Такое возможно было только под гипнозом. Люди, которых вводили в гипнотический сон, вытворяли невозможные вещи, на которые не способен был ни один человек в привычном своем состоянии, они обретали сверхсилу и сверхмышление, будто на них снисходила какая-то божественная энергия.
Бывало, в его практике случались удивительные истории.
На глазах медперсонала разбитый параличом пациент, потерявший чувствительность кожных покровов, вдруг соскакивал с постели от внушенных под гипнозом ожогов. Грених с удивлением наблюдал, как его брат, всесильный волшебник, проводил по спине больного молоточком, говоря, что это раскаленная кочерга, и у больного возникали покраснения, словно от прикосновения чего-то горячего.
Хватало трех сеансов, чтобы внушением, мануальным воздействием и погружением в сон устранить афазию, парезы, кататонию, подчинить более глубокие нарушения – в работе щитовидной железы, слуховые галлюцинации, вызванные дисфункцией полукружных каналов вестибулярного аппарата, устранить болезни роговицы и сопряженные с ним мерцания и зрительные галлюцинации. Не менее ловко и удачно Максим Федорович избавлял от морфиномании, пьянства и навязчивых идей. Пациенты, переживавшие во время гипноза отвращение к алкоголю, никогда более не возвращались к своей пагубной привычке.
Единственным пациентом Грениха был сам Максим Федорович. А теперь и эта хрупкая девчушка, которая под воздействием внушения вновь пережила появление в своей спальне страшного незнакомца, но теперь она не дала себя в обиду, а схватила винтовку и расстреляла монстра.
Грених живописал, как чудовище, сраженное пулями, трясет мохнатой головой, падает на пол, пробивает доски пола и летит прямо в ад. Он рассказывал, как Ася, по-прежнему сжимая ружье, смотрит ему вслед. Она победила! Она смогла себя защитить, она смелая и сильная.
Ее лицу вновь вернулся румянец, оно разгладилось, исчезла тревожная складка между бровями, перестали трепетать веки. Спустя какое-то время Грених услышал ее глубокое дыхание, какое бывает во сне. Он сложил руки на край дивана, уронил на них голову и протяжно выдохнул, будто преодолел вплавь океан и наконец припал к берегу. Возможно, теперь, спустя десять лет, он сможет начать практиковать гипнотерапевтический метод вновь.
Глава 13. Ночной визит Кошелева
Пробудившись ото сна утром, Ася испуганно встрепенулась, оторвала голову от простыни и смущенно потупилась. Грених тоже проснулся и обмер на полувздохе, следил за ней встревоженным взглядом, боялся слово сказать. Но потом догадался подняться и отойти, чтобы дать ей встать с дивана. Он уснул, сидя на полу в непривычной позе. Вставая, ощутил, как онемевшее тело с трудом просыпается и отзывается на веление мозга. Припадая на затекшую ногу, он отошел к столу и тяжело на него оперся.
Повисла очень неловкая пауза. Но тут за окном раздалось спасительное урчание мотоциклетки. Краснея, девушка метнулась к подоконнику, поглядеть, кто нарушил утреннюю тишину, – скорее просто в попытке бежать, отстраниться от профессора, она прекрасно знала, что на подобном транспорте передвигался только Плясовских. Грених вспомнил о винтовке, бросился ее искать. В голове горела лишь одна мысль, единственный немой вопрос: помнила ли она о вчерашней гипнотерапии?
По-хозяйски распахнув двери, Плясовских ступил на два шага за порог. За спиной его показалась фигура Домейки – верного Санчо Пансы.
Плясовских обвел гостиную суровым взглядом, по очереди отметив сдвинутые столы, диван, увидел Асю, отошедшую к дальнему углу, судорожной рукой поправляющую прядки волос за ухом, глянул на все еще мирно посапывающую Майку на кушетке и на Грениха с винтовкой в руках.
– Это вы здесь, Константин Федорович, вчера вечером пальбу затеяли?
Грених вынул часы и щелкнул крышкой.
– Прошло уже десять с половиной часов с тех самых пор, как мы, по вашим словам, затеяли пальбу. Отчего же советская милиция только сейчас изволила прибыть разбираться?
– Ладно уж ерничать, – шмыгнул носом Аркадий Аркадьевич. – Я, знаете ли, сейчас один на весь город. Ни следователя не назначили, ни команды толком нет. У нас, тутошних, других дел полным-полно. Во-первых, в одном доме лопнула самогонная установка, погибли женщина с ребенком. Во-вторых, вчера дьякон взбесился, забаррикадировался в сарае вместе со своим племянником и палил по нам из двух револьверов, крича, что мы – упыри с погонами, погубили отца Михаила. В-третьих, Зимин повесился.
Ася выбежала на середину комнаты, протянула начальнику руки, потом закрыла ими лицо и стала терять сознание. Грених едва успел ее подхватить. Тут же и Домейко засуетился, кинулся в кухню за водой. В сознание девушку привели быстро, но бессмысленный взгляд ее не предвещал ничего хорошего – она откинулась на спинку дивана, застыв и уставившись перед собой, как вчера на кресле-качалке. Грених безуспешно пытался вернуть ее глазам осмысленность – тряс, кричал, шлепал по щекам. Бесполезно!
Придется вновь поручить ее Майке.
Разбуженная шумом девочка слушала инструкцию отца, сосредоточенно сведя брови, кивая взлохмаченной головой и поминутно утирая нос. Синие мешки под ее детскими сонными глазами делали ее старше на несколько лет. Грених наказал строго глядеть, чтобы Ася одна не оставалась.
– А если кто явится, – добавил профессор, – винтовка – вон, патроны на столе. Стрелять умеешь.
Начальник милиции выпучил глаза.
– А что прикажете? – огрызнулся Константин Федорович. – Хоть бы одного милиционера, что ли, сюда отрядили? Вот, теперь десятилетнему ребенку поручаю караул держать.
Плясовских окинул Майку оценивающим, строгим взглядом.
– Ладно, будущему пионеру можно. И не таким ружья выдавали, были времена.
Развернулся и по-военному двинул к мотоциклетке.
– Перво-наперво в типографию, – бросил он, влезая в седло и натягивая шлем. – Опять же тело не трогали, весьма дорожим вашим вердиктом.
– Посмотрим, – садясь в коляску рядом с Домейко, сказал Грених. – Я был у Зимина в день, когда преосвященный Михаил вроде как его исповедовал. Застал и батюшку. Но тот ничего раскрывать не стал.
– Вестимо! Да и раскрывать нечего. – Начальник милиции повернул ключ зажигания и дальше уже говорил, перекрикивая рокот мотора: – В тот злосчастный день секретарь выскочил из типографии, едва Домейко поведал, что Кошелева ищем. Схватил шинель, говорят, и понесся в сторону кладбища.
– А вернулся, кстати, только сутки спустя, – нахмурился Грених. – Вы его спросили, что он сутки делал и где был?
– Искал Кошелева, что он мог делать. Я его видел, даже дважды: и на кладбище, и поблизости от фабрики, – бросил за спину Плясовских, и мотоциклетка взялась с места. – Мы к полуночи уже оставили мысль найти покойного, а он сказал, что будет дальше искать. Ну я настаивать не стал.
Грених поджал рот от недоумения.
– А вам не показалось странным, – встрял Домейко, с наивным ожиданием глядя на Грениха, – что Агния Федоровна встревожилась, услышав весть о том, что Дмитрий Глебович… повесился?
– Домейко, ты что, самый умный? – отдернул его Плясовских. – Она на вести об отце Михаиле так… И что ты меня перебиваешь! О чем я говорил? А, вернулся, значит, Зимин и стал требовать преосвященного Михаила. И чтоб именно его, других священников не хотел. Только ему, кричал, откроюсь. За ночь поисков головой тронулся. Что он мог сказать архиерею? Не думаю, будто что важное, фантазиями своими темными делился небось. Это осталось ведомо только самому архиерею. Я б того допросил с пристрастием, но не могу… Архиерея мы тоже лишились…
Грених обомлел.
– Что ж вы с этого не начали! Умер? Как?
– Не умер, – вздохнул начальник милиции. Грохот мотора стал ровнее. Облака дыма рассеялись. Мимо мелькали деревья, заборы, плетни, стены домов, пустых контор, складов и неработающих магазинов. – Немного не в себе он или симулирует, черт его знает. Увезли в Вологду, в больницу, врачи, однако, дали свой вердикт – перебрал, видно, с эфирами, с иконописью своей. Келью в мастерскую превратил. А дышать всеми этими красками, лаками долго не рекомендуется… Нашли его в глубоком обмороке дней пять назад.
Грених невольно потянулся к горлу и кашлянул. Да уж. Не просто «не рекомендуется», а «строго противопоказано». Мотоциклетку подбросило.
– Откачали. Он сразу объявил, что уходит в схиму, станет отшельником, – продолжал Плясовских, рассказывая пустынной дороге перед собой. – Говорил много нелепых вещей, мол, видит кровь, много трупов, и брат на брата, и жизнь без Христа и без царя-батюшки. Идиот, все думает, он под крылышком царя своего батюшки. Наместника монастыря, архимандрита заставил бумагу подписать, что он, мол, отказывается от завещанных бывшей помещицей Кошелевой земель. Можно подумать, имеется в этом юридическая надобность. Монахи его дважды с колокольни снимали, лез с жизнью кончать. Как придет в себя, вот тогда-то ему худо будет. Речи его вся больница слышала.
– Арестуют теперь? – вздохнул Грених.
– Конечно! Думается мне, он и осквернил могилу по своим каким-то религиозным мотивам, а сейчас шута городит. Я на него сразу тогда подумал. Вот как он вбежал в ледник тогда со встревоженным лицом и начал говорить про неведому болезнь Карлика-то нашего, стал настаивать не резать его, так сразу же во мне мое чутье взыграло. Ага, подумалось, дело нечисто. Подпоил чем-то Карлика, чтобы прямого наследника с дороги убрать. Я прощупал его на предмет алиби. Все время он проводил в своей келье якобы за работой. Но никто точно подтвердить этого не может. Так что – нет алиби, добро пожаловать за решетку.
Колеса мотоциклетки прочертили три черных линии у крыльца уже знакомого Грениху здания редакции «Правды Зелемска». Плясовских заглушил мотор.
Теперь двери газеты были раскрыты. Печатники, удрученные горем, понурые, еще сонные, молчаливые и одетые наспех – кто в пальто поверх ночной сорочки, кто в одеяле, стояли на улице, видно, начальник милиции распорядился во избежание кражи улик и создания лишних следов никого внутрь не пускать. По лестнице, ведущей из библиотеки на второй этаж, гулял сквозняк. Дверь в каморку секретаря была распахнута. И как-то необычайно светло было в ней, приветливым потоком свет лился в коридор, лизал стены и достигал ступеней – оказалось, узкое окно было распахнуто настежь, бумазейная штора трепыхалась на ветру. На конторке по-прежнему стояла печатная машинка Кошелева, на полу были разбросаны листы бумаги, их трепал сквозняк, иные переворачивал, возил из стороны в сторону, забивал невидимой рукой под конторку, под кровать. Добрая куча сбилась на стопках книг, стоящих прямо на полу. Оконный проем выходил во внутренний двор – пустынный в сей утренний час, внизу ветер носил от стены к стене несколько страниц.