Грених уронил голову, заснул.
И тут точно электрическим разрядом по глазам! Он не сразу понял, что происходит и сколько проспал, перепугался, вскочил, дернулся назад и затылком ударился о стену.
– Папа, папка, вставай!
– Майка, ты что здесь делаешь, разбойница! Сказал же, сиди, жди меня, – разъярился Константин Федорович, отстраняя ее руку с фонариком, которым она отчаянно светила в глаза.
– Тебя давно нет, я забеспокоилась, – голос девочки слегка дрожал.
– Как ты сюда вошла?
– Здесь лаз есть… Но для тебя он мал будет.
– Ася… Ася жива? – выдохнул он.
– Жива, что ей будет-то?
– Тогда возвращайся, проси начальника милиции прислать кого-нибудь, чтобы сняли с двери замок.
Грених щелкнул крышечкой часов: семь, скоро начнет светать. Всю ночь здесь провел.
– А поверху? – Майка, потянула Грениха за руку. – Давай поверху! Я знаю где.
– Но здесь нет лестниц.
– Зато есть дыры в стенах. Я каждый день сюда ходила… Ой! – Девочка тотчас опустила фонарик. – Ну, не каждый… была пару раз.
Грених лишь вздохнул, вспомнив следы детских ладоней на трубах и валиках саморезки.
– Показывай.
Солнце, лениво выползающее из-за леса большим желтым блином, лило в прорехи кровли скудные лучи, будто масло. С трудом под потеками этой желтой необъяснимой субстанции стала различима кирпичная кладка стен и пояс мостков.
Майка торжествующе указала на совершенно гладкую стену. Медленно Грених обвел ее глазами снизу до металлической площадки, не обнаружив ничего для себя удобного, ни единого выступа или бреши, перевел взгляд на девочку.
– Нет, милая, ты обо мне слишком высокого мнения.
– А вот еще как можно! – взвизгнула она и умахнула куда-то вместе с фонарем. Грених лишь успел разглядеть, как неяркий луч света воздушным змеем скользнул в высоченных зарослях полыни и исчез. В свету эти гигантские, похожие на ели, растения казались сказочными существами. Какой от них аромат шел – глаза слезились. У корней уже основательно подгнило – можно и поскользнуться, а верхушки успели пожелтеть. Отцвела полынь еще с месяц назад, срок жизни ее был невелик – растение однолетнее. Но в следующем году она небось и до металлической площадки дотянет верхушками.
Над головой загремело железо мостков, вниз метнулся луч света.
– Я умею вязать отличные узлы! – заявила Майка, роняя к себе под ноги большой моток толстой веревки, а фонарик укладывая рядом так, чтобы тот лучше освещал поле действия. – Дядька научил. Беседка называется. Всякий пионер должен уметь!
И принялась пыхтеть и колдовать над концом веревки. Грених схватился за голову – какой, к черту, узел, какая, к черту, беседка?
– А не булинь ли ему название, дитя мое? – спросил он, взяв себя в руки.
– Он самый.
– Но ведь для его вязки нужно приличное усилие.
– За кого ты меня принимаешь? – Майка сбросила веревку. – Тяни. Ты будешь усилие.
Нехотя Грених потянул за конец. Его движение отдалось сверху недовольным скрежетом хлипких мостков.
– Порядок! – сообщила Майка.
– Уходи с железа, а не то… как бы все тут не рухнуло к чертовой матери. Если узел хороший – я поднимусь.
– Узел хороший. За кого ты меня принимаешь! – Звуки ее шагов пронеслись справа налево, точно кто гаммы отстукивал по листовому железу, и затихли в глубине.
Высота подъема – не более четырех метров, перекладины площадки хрипели и стонали, веревка была крепкой. Вцепившись в нее, отталкиваясь ступнями о стену, Грених преодолел половину пути и остановился, глянул – не далеко ли падать?
– Не останавливайся! – прокричала девочка откуда-то со стороны моста. – Не смотри вниз.
Пополз дальше. Пядь за пядью – аршин позади. Еще пядь, другая, третья – два аршина.
И добрался – плащ в двух местах изорвал, пытаясь вскарабкаться на площадку, перепачкался в ржавчине, ободрал руки. Злой, как тысяча чертей, двинулся к мосту.
Вышли за ворота фабрики, Грених машинально повернул к земскому шоссе.
– Идем лесом! – махнула рукой Майка. – Я дорогу знаю.
Константин Федорович не стал задавать лишних вопросов, безмолвно последовал за девочкой, доверившись ее умению, благодаря детству, проведенному в деревне, легко ориентироваться на местности. Майка, довольная, сияла улыбкой и бесперебойно о чем-то рассказывала.
Лес вывел к монастырю, а тот к кладбищу. Вдали послышались перекликающиеся голоса.
– Это тебя ищут, – пояснила она. – Я пошла сюда, а Ася за милицией… Ну, мы так решили. Не обижайся, ладно? Всю ночь не спали – ждали. Но про фабрику, как ты велел, никому не сказала.
– Эх, и она тебя пустила?
Майка с непроницаемым лицом смотрела вперед, выглядывая поисковый отряд. Но они так никого и не встретили по пути. Двинулись к дому городскими улицами, а милиция, наверное, ушла в сторону монастыря.
Вбегая на крыльцо, Грених уже предчувствовал, что Аси дома нет. Он ворвался вихрем в гостиную, встал, как вкопанный, перед пустым диваном, на котором лежали белая простыня в цветочек и черная шаль.
– Где она? Не вернулась?
Майка молчала, с недоумением пялясь на диван и почесывая кончик носа.
Грених бросился оббегать комнаты, поочередно раскрывая двери и выкрикивая в пустоту отчаянное «Ася!». С улицы донеслось тарахтение мотоциклетки, и почти тотчас же ступени крыльца заскрипели под шагами начальника милиции.
Плясовских застал Грениха вбегающим в опустевшую спальню девушки – ту, что была смежной с комнатой Офелии. В ней убрали кованую раскладную кровать за высокий книжный шкаф, книги с письменного стола переложили на полки, ковер вычистили, с обоев постарались стереть следы появления здесь ополоумевшего Зимина и то зеленое пятно, которое оставила Офелия, откупорив бутылочку из своей аптечки.
На мгновение профессор застыл, вглядываясь в ставшую незнакомой обстановку. Его сразила духота: какой-то тяжелый, спертый воздух повис в этой маленькой комнатушке. Сквозь вышитые гладью занавески едва-едва просачивался скудный утренний свет.
– Константин Федорович, – нагнал его начальник милиции, переступая порог. Он оглядел непривычный порядок вокруг и остановился взглядом на рваном плаще профессора. – Куда ж вы запропастились-то а? Ну и вид у вас! Лоб расшибли и будто в болоте искупались.
– Почти.
– Не хватало и вас потерять. Ни свет ни заря Агния Павловна прибежала в участок, стала на бумажках писать, что вы ушли, куда не знает, пропали. Мы с ног сбились. Хорошо, несколько человек добровольцев к поискам присоединились. Даже Зимин. Он как раз в участок явился, сказать что-то хотел, но Асино появление его с панталыку сбило.
– Почему Зимин до сих пор разгуливает на свободе? – мрачно спросил Грених. – Почему он до сих пор не арестован?
– А что его арестовывать?
Грених долго гипнотизировал Аркадия Аркадьевича из-под упавшей на глаза челки своим черно-зеленым взглядом, в минуты ярости, принимавшим волчий, пугающий вид. Лицо Плясовских недоуменно вытянулось.
– Он отравил Кошелева, – сквозь зубы цедил профессор, – вскрыл его могилу, убил монаха, напачкал здесь, Агнию Павловну по голове огрел. И в конце концов столкнул меня на дно башни.
– На дно башни? – ошарашенно повторил начальник милиции. – А зачем вы на фабрику пошли? Что вы там делали?
– То, что должны были сделать вы с самого начала! Искал там Кошелева.
– На фабрике? Мы там при вас и искали! – возразил тот.
– Плохо искали!
И Грених со стыдом отвернулся к окну. На фабрику он в тот день не пошел, мерзкое было место. Но кто знает, может, и остальные, как и он, не решились заходить далеко к баракам и башне. Так оно и было. Где один человек испугался, остальные, скорее всего, поступили точно так же. Все мы из одного теста вылеплены.
– Позвольте, Константин Федорович, – осторожно начал Плясовских, – но откуда вам все это стало известно? Откуда такая уверенность, что Зимин Кошелева отравил, да еще и могилу его вскрыл? Откуда уверенность, что Кошелев на фабрике? С чего вы взяли, что Зимин убил монаха?
– Неужели вы все еще считаете, что это сделал архиерей?
– У отца Михаила нет алиби.
– А у Зимина оно есть? Вспомните, что он делал в то утро, когда мы с архиереем обнаружили вскрытую могилу?
– С нами потом его искал.
– Потом! Потом искал! А до того?
– Был в редакции.
– Не было его в редакции! Он в окно вылез, еще солнце не встало, и был таков, никто не увидел на проходной. И вернулся тихо, пока все спали. Поэтому коллеги его до сих пор считают, что он до полудня пробыл у себя. А потом уже с Домейкой отправился на кладбище, сутки якобы искал, а сам небось тело отволок куда-то едва стемнело и весь грязный, в крови поперся с кладбища в дом Офелии. Это он перепугал женщин и с Асей что-то сотворил – а чего, не узнаешь теперь, если ее тетку не найти. Зачем ей было мыть дом от следов? Да она же Зимина выгораживала…
Распалившись, Грених выложил милиционеру все умозаключения, которые пришли ему в темноте башни. Плясовских стоял, вытянув в недоумении лицо.
– А как мы это докажем, по-вашему? Убил монаха?
– Нечего доказывать, он мне во всем сознался.
– Когда? Когда же он это сделал?
– После своего неудачного самоповешения.
– И что же вы молчали, Константин Федорович?
– Он дал слово сам повиниться. И вообще, врач тоже не имеет права нарушать тайну исповеди.
Плясовских окатил профессора холодным взглядом.
– Честный советский человек перво-наперво о народе беспокоится, а не о врачебной тайне, что есть пережиток старорежимности, товарищ профессор.
Плясовских нервно зашагал по комнате, вперившись глазами себе под ноги, одной рукой обхватив под воротничком гимнастерки толстую шею.
– Он что… в самом деле, покойного из гроба? – пробормотал он. – Зачем?
– Это сложно объяснить. Отравив его, он вдруг испугался, что дела своего не доделал и тот лишь уснул. Поддался всеобщей истерии с этим воскрешением. Даже я, стыдно признаться, повидавший на своем веку тьму покойников, не отрицал вероятности, что случится чудо. Но только он сам знал, каким ядом отравлен Карлик… И Офелия. – Грених ясно вспомнил, как вдова, утешая Асю и моля ее не ходить на могилу дяди, с твердой и непреклонной уверенностью сказала, что он не поднимется. Она была единственным в городе человеком, который знал это наверняка.