Наполняющая силой установка: гнев – это нормально, или Я имею право выражать свой гнев.
Эта глава будет полезна для всех типов хороших девочек.
Хорошие девочки не верят в силу гнева. Некоторые из них думают, что злиться недопустимо и это является признаком потери контроля над собой. Другие боятся гнева как своего, так и чужого. Они опасаются, что будут отвергнуты или брошены, если осмелятся его проявить. Или что потеряют контроль настолько, что навредят окружающим. Но ничто не может придать хорошим девочкам столько сил, как снятие запрета на гнев и умение выражать его конструктивно.
Помимо сугубо личных причин существуют социальные предпосылки того, почему девочкам и женщинам так трудно, а порой невозможно открыто выражать гнев.
Мнения по этому вопросу расходятся. Одни считают, что эти трудности вызваны гендерными различиями, другие – расхождениями в статусе. Скорее всего, речь идет о сочетании обоих факторов. Например, некоторые полагают, что общество поощряет проявление женского гнева для защиты более слабых (например, детей), но не приветствует, когда женщина демонстрирует его исходя из своих личных интересов (возможно, из-за веры в разрушительную силу женской энергетики). К тому же женщин всегда приучали сдерживать гнев в отношении более сильного противника, проявляющего насилие, чтобы избежать ответных действий.
Исследователи Беленки и Гиллиган установили, что связь с другими людьми имеет для женщин первоочередное значение. Исходя из этого, становится понятно, почему они готовы пойти на все, включая изменение себя, для установления и поддержания близких связей.
Согласно Беленки и Гиллиган: «Немногое изменилось в том, чему мы учим наших дочерей в отношении гнева. В то время как агрессия является символом мужественности и мальчики по-прежнему пользуются уважением сверстников за свои спортивные достижения, жесткое, доминирующее и уверенное поведение, от девочек ждут, что они превратятся в заботливых женщин, то есть будут обладать качествами, в корне отличающимися от агрессии. Уважение сверстников завоевывают милые, участливые и нежные девочки, другими словами, те, кто уже сейчас тренируется быть заботливой хозяюшкой. Хорошие девочки не могут испытывать гнев, потому что агрессия ставит под угрозу отношения, что ограничивает их способность быть заботливыми и «хорошими».
Исследования показывают, что родители и учителя пресекают малейшие проявления прямой агрессии у девочек, в то время как грубость и стычки у мальчиков либо поощряются, либо игнорируются. Например, исследование, проведенное в 1999 году Мичиганским университетом, показало, что девочек просят замолчать, говорить тише или более «приятным» голосом примерно в три раза чаще, чем мальчиков, хотя последние ведут себя более шумно. К школьному возрасту дети объединяются в социальные группы, в которых в девочках ценится вежливость, а в мальчиках твердость характера.
Нашей культуре свойственно презрительное отношение к агрессии у девочек как к признаку отсутствия в них женственности. Решительных девушек называют «сучками», «лесбиянками», «фригидными» и «мужланками».
Для многих слово «хорошая» на самом деле означает «не агрессивная, не злая». В течение многих лет считалось, что агрессивность попросту не свойственна женской природе. Так было потому, что первые эксперименты по изучению агрессии проводились практически без участия женщин. Поскольку мужчины склонны проявлять именно прямую агрессию, исследователи пришли к выводу, что она может выражаться только таким способом. При обнаружении других форм агрессии (таких как сплетни или игнорирование) их причисляли к девиантному поведению или не брали в расчет.
Для мальчиков существуют другие правила игры, и девочки это знают. В их случае открытое проявление агрессии карается социальным отвержением. Но как бы они ни старались, большинство девочек не могут подавить гнев, столь естественный для природы человека. В своей книге Белая ворона Рэйчел Симмонс упоминает об исследовании 1992 года, проведенном норвежскими учеными, которое показало, что гнев девочкам вовсе не чужд, просто они выражают его нестандартными способами. Ученые предположили, что, «когда по тем или иным причинам агрессия не может быть направлена (физически или вербально) на свой объект, испытывающий ее человек должен найти другие каналы для ее выхода». Результаты экспериментов подтвердили эту гипотезу: предписываемые культурной средой правила, запрещающие прямое выражение агрессии, вынуждают девочек находить другие, не связанные с физическим аспектом формы ее проявления. Исследователи развенчали слащавый образ молоденьких девочек, назвав их социальную жизнь «безжалостной», «агрессивной» и «жестокой».
Девочки и женщины не решаются выражать гнев не только потому, что это «не женственно», но и из-за ощущения, что он может причинить непоправимый вред, если его выпустить наружу. В какой-то степени они правы. Когда люди чувствуют свое бесправие, постоянно отдают больше, чем получают, их охватывает гнев. Чем дольше он подавляется, тем мощнее и могущественнее может стать. В итоге, дойдя до предела, человек часто взрывается и накрывает окружающих волной вербального или физического насилия. Такое часто встречается среди избиваемых мужьями жен, которые в конечном счете убивают своих обидчиков.
Часто бывает так, что, чем слабее себя чувствует женщина, тем опасней себе кажется. Хотя эта слабость может быть следствием регулярного эмоционального или физического насилия, на самом деле одна из причин, по которой такая женщина не может постоять за себя, заключается в страхе потерять контроль над своей яростью.
У Карли, пришедшей ко мне на прием, уже имелся опыт отношений с мужчинами-абьюзерами, и ей не хотелось, чтобы такая ситуация повторилась. «Я не знаю, почему всегда выбираю именно таких мужчин. В том смысле, что в детстве надо мной никто не издевался. Родители хорошо со мной обращались. Я знаю, что не заслужила такого отношения от мужчин. Мне нужно докопаться до сути происходящего».
Проводя первичный опрос Карли, я сразу же заметила, что ей свойственно то, что психологи называют «уплощенным аффектом». Это значит, что она была не слишком щедра на эмоции. Даже описывая очень печальную ситуацию, она не показывала ни малейшего намека на грусть. А рассказывая о своих отношениях с абьюзерами, не демонстрировала ни капли гнева. В итоге я спросила у нее:
– Карли, злитесь ли вы хоть немного, вспоминая о жестокости своих партнеров?
Ее ответом было абсолютно нейтральное «нет».
– Как думаете, имеете ли вы право сердиться на них? – спросила я.
– Думаю, да, – ответила она, снова без единой эмоции в голосе.
– Тогда почему вы этого не делаете, как вам кажется? – настаивала я.
– Не знаю. Я вообще мало что чувствую. Честно говоря, почти ничего.
Полное онемение чувств является довольно распространенным побочным эффектом эмоционального и физического насилия, поэтому я предположила, что отчасти это может быть причиной разобщения Карли со своими эмоциями. Я рассказала ей об этом и заверила, что большинству травмированных людей, к счастью, удается восстановить связь со своими чувствами, если им предоставить достаточно времени для исцеления от травмы и возвращения ощущения безопасности. «Правда в том, что я всегда была не слишком восприимчива к своим чувствам», – сказала Карли.
Я попросила ее рассказать об этом немного подробнее. Оказалось, несмотря на прекрасное отношение к ней родителей, она часто становилась свидетелем вспышек ярости матери, направленных на отца. «Мне было страшно смотреть на маму в таком состоянии. Ее гнев был таким непредсказуемым. Он всегда возникал на ровном месте и без всякого предупреждения». Я объяснила Карли, что, хотя она и не подвергалась плохому обращению со стороны отца и матери, но наблюдение за эмоциональным насилием одного родителя над другим наносит такую же травму, как и непосредственный эмоциональный абьюз. И добавила, что наличие склонного к вспышкам ярости родителя может стать чрезвычайно травматичным опытом и спровоцировать у наблюдателя разобщение или потерю контакта с собственными чувствами.
«Думаю, вы правы насчет этого, – неохотно согласилась Карли. – Когда мама впадала в ярость, я уходила в свою комнату и пряталась. Не плакала и не делала ничего подобного. Просто сидела на своей кровати, как робот, и ждала, пока стихнут крики. Когда все заканчивалось, я просто возвращалась к своей обычной жизни, будто ничего не произошло».
Осознав, что была по-настоящему травмирована вспышками гнева своей матери, Карли начала понимать, почему ее так привлекали абьюзеры. По сути, она выбирала мужчин, во многом похожих на мать. Карли начала лучше понимать причины своей эмоциональной уплощенности. Но оставался еще один кусочек головоломки, который ей предстояло найти.
Во время наших сессий я часто заставляла Карли определять и выражать свои чувства. Например, я могла спросить: «Что вы чувствуете прямо сейчас?» или «Вас это разозлило?». Обычно ей не удавалось назвать свои чувства, хотя у нее получалось все лучше и лучше. Но она редко признавала, что чувствует гнев. Однажды, когда я спросила, злится ли она когда-нибудь, Карли ответила: «Знаете, я периодически действительно ощущаю гнев. Но просто не могу его выразить».
Это была новая информация для меня, и я попросила рассказать об этом подробнее.
– Иногда я злюсь на друзей и даже родителей. Но никак не могу сказать им об этом.
– Почему? – спросила я.
– Не знаю. Думаю, потому что не хочу стать похожей на свою мать. Да, точно. Я боюсь, что, начав говорить людям о том, что злюсь на них, я превращусь в подобие моей мамы. Стану постоянно ругаться и орать на них.
Для Карли это был важнейший прорыв. Она так боялась стать похожей на мать, что впала в противоположную крайность. Это обычная практика для многих. Пытаясь отделиться от родителей и убедиться в том, что они разные, повзрослевшие дети начинают вести себя диаметрально противоположно. К сожалению, эта тактика мешает им стать по-настоящему свободными, так как они продолжают отталкиваться от поведения своих родителей.