Однако у меня и на это был приготовлен честный ответ: это непростая проблема, но она будет решена, потому что… Ну без объяснений понятно почему. Категорический императив.
Но вот потом… Совсем серьезные пошли дела.
— Я задаю все эти бесцеремонные вопросы, Александр, потому, что должен быть уверен, что смогу вам сказать две чрезвычайно важные вещи. Во-первых, для ясности… Вам Саша, наверно, рассказывала, у меня сложилась своеобразная репутация, сильно преувеличенная, без сомнения… но все же… человека инакомыслящего, чуть ли не диссидента. Смешное слово такое, иностранное… Но должен сказать вам честно. Эта репутация не совсем безосновательна. Я, особенно в более молодые годы, часто выступал с резкой критикой сложившегося порядка вещей… в том числе и публично. Давал интервью иностранным средствам массовой информации. Правительство было мной, мягко говоря, недовольно. В последние годы я отошел от активной политической деятельности, но не скрою: по-прежнему считаю, что курс на сворачивание контактов с внешним миром, особенно с Западом, на изоляцию и замыкание на себя, так называемую самобытность, совершенно губителен для страны. Да, Александр, я критикую и ситуацию с правами человека, и основными свободами и вообще с тем, как страна управляется. Это ненормально, когда спецслужбы, какие бы замечательные они ни были, подменяют собой и законодательную, и исполнительную, и даже судебную власть. Нам говорят, что это эффективно и отвечает национальному характеру, а я говорю: это путь в никуда, застой и загнивание!
Это был невероятный момент в моей жизни. Не то чтобы я никогда таких слов не слышал. Слышал, конечно. Вернее, читал — в донесениях агентуры. Мы их вылавливали, такие антигосударственные высказывания, в этом, собственно, и состояла наша работа. Правда, часто возникало ощущение, что это наши же агенты приписывали такие изречения кому-то, чтобы план выявления выполнить. Но в любом случае я впервые слышал их напрямую — из уст убежденного, умного, высокообразованного человека. А во-вторых, каждый раз, когда я раньше видел такую крамолу на бумаге, во мне неизменно поднималась горячая волна безотчетного гнева, почти бешенства. Вот он, вонючий, злобный враг, покушающийся на святое! Да как он смеет! Раздавить, раздавить насекомое! Приходилось себя сдерживать. Потому что сейчас не достославные времена Председателя Зудова, когда мы вовсю давили, сажали, стреляли. В массовом порядке. Когда Национальную Идею надо было спасать. Молодой Шебякин тогда совершал свои подвиги. Но в те времена и врагов реальных, западников, либерастов реальных хватало, было с кем бороться. А теперь где их, либералов, взять? Вот я впервые вижу живого.
Но главное: никакого гнева и ярости я почему-то на этот раз не ощутил. Скорее любопытство. Я вполне готов был допустить, что академик прав. Ну, возможно, не на сто процентов. На сто процентов никто никогда прав не бывает.
Воспользовавшись тем, что Фазер сделал паузу, замолчал, дав себе передышку, я тоже решил высказаться.
— Уважаемый Константин Сергеевич! Не могу сказать, что готов немедленно, безоговорочно принять вашу точку зрения. Мне надо подумать. Но я буду относиться к вашим взглядам с великим уважением. Мне будет чрезвычайно интересно подробнее познакомиться с вашей системой аргументации.
Фазер вглянул на меня с удивлением. Даже с некоторым подозрением, кажется.
— Но позвольте, молодой человек! А как же ваша работа? Ведь, как я понимаю, вы трудитесь в известной организации… той самой… хм… Даже если работа ваша носит технический, так сказать, характер… Ведь вы техникой занимаетесь, не так ли?
К счастью, академик не ждал ответа. Вопрос был риторический. Я тем временем пытался определить: насколько работа в секретно-политическом управлении сопряжена с техникой? Ну не то чтобы в большой степени… Когда подслушка ломается, а происходит это сплошь и рядом, приходится и самому иногда во все это влезать.
А академик тем временем продолжал свой монолог.
— Но есть же понятные обязательства. Корпоративная этика, в конце концов. Не уверен, что они совместимы с положением зятя известного диссидента… Я предполагаю, что у вас даже формальные правила есть, запрещающие установление такого рода семейных связей.
И уставился на меня с тревогой. Ожидая ответа.
— Вы совершенно правы, Константин Сергеевич! — торжественно сказал я. — Это несовместимо. Но — если две максимы (черт, что ты несешь! Зачем секретные термины! — панически взвизгнул нюх)… Да, если два постулата, два члена формулы противоречат друг другу, то один из них должен исчезнуть. В данном случае у меня нет сомнения, какой… Я твердо намерен в ближайшее время поменять место работы. На что-нибудь… нейтральное. Это не так-то просто, нас не очень-то любят отпускать… Но прецеденты имеются. Надо будет хорошенько это продумать. Тем не менее принципиальное решение я уже принял.
Академик расцвел.
— О, это меняет дело! А то я мучительно думал…. Как же это будет? Ведь и для моей репутации, в том числе международной… близкий родственник в КГБ… это знаете ли, был бы еще тот нонсенс… хотя чего не сделаешь ради единственной дочери…
Старик расчувствовался.
— Давайте все-таки выпьем по этому поводу… У меня есть в заначке совершенно отличный хорватский вермут…
— Спасибо, Константин Сергеевич! Но я не пью. Совсем.
— Ну а по капельке? По капелюшечке?
«Господи! И академики тоже!» — с огорчением подумал я и помотал головой. Нет.
— Да, редкий случай в наши дни… Звучит почти как анекдот: непьющий зять… Хвалю. Восхищаюсь даже. Ведь вообще-то это серьезная проблема. Мы с вами как-нибудь еще это обсудим. Нация-то фактически спилась… Боюсь, не окончательно ли?…
И тут я понял: академика я завоевал! Расслабленная поза, которую он теперь так естественно принял, его изменившаяся жестикуляция, без видимых признаков защиты от возможного нападения, смягчившееся выражение лица, то, как он открыто мне теперь улыбался, и голос его изменил тональность — напряжение в связках ушло — все это говорило о его абсолютном ко мне расположении. Нас ведь в вышке учили распознавать такие вещи. А это был классический, совершенно очевидный случай! Видно, подумал я, ему необходим собеседник, ровно такой, как я. Который склоняется к его позиции, но которого надо еще убедить. Все ему изложить, объяснить. Привести любимые аргументы. Не поддакивающий единомышленник, с которым давно уже скучно. Но и не противник непримиримый. Нет, именно средний вариант. Я для него, наверно, находка.
Если бы это была вербовка, то я был бы уже совсем близок к последней стадии, степень готовности объекта оценивалась бы примерно в девяносто два процента… а может, и больше. У меня такого результата и не было никогда.
«Что ты лезешь всюду со своими вербовками? Хватит уже! Привыкай к гражданской жизни!» — сурово одернул меня внутренний голос. И впервые я был с ним полностью согласен. Но разве от привычек сразу избавишься?…
Однако только я успел согласиться, как в моей голове что-то щелкнуло. «Вербовка академика»… Почему-то эти слова вызвали какой-то… как это называется у психиартов? Сайко-ассонанс, кажется. Что-то довольно болезненно отзывалось в мозгах. Но что конкретно, пока вспомнить не удавалось…
Академик тем временем улыбался мне безмятежно, и я старался открыто улыбаться в ответ, хотя попробуйте-ка сделать это убедительно, когда в голове ассонансы…
И вдруг Фазер посерьезнел. Даже помрачнел. Сказал:
— Теперь, когда мы с вами нашли основу для взаимопонимания, Саша, я хочу сказать вам… в каком-то смысле самое главное. И задать вам важнейший вопрос. Ваш выбор… девушка, которую вы выбрали в невесты… Что и говорить, великолепна. Умна. Талантлива. Обаятельна до невозможности. Самоотверженна. Хотя временами бывает и капризна, и своенравна. Но это тоже часть ее обаяния, согласны?
— Да!! В огромной степени! Без этого она была бы пресной и неинтересной! — воскликнул я горячо. О, как приятно было говорить о Сашеньке!
— Все так. Но тем не менее она даже более сложный человек, чем вы подозреваете.
Академик выдерживал паузу.
— Я должен взять с вас твердое обещание… почти клятву… что все это останется сугубо между нами… никому и никогда… Обещайте!
— Клянусь!
— Я вас знаю всего несколько минут, но почему-то склонен вам верить… Ну так слушайте. Сашенька нездорова. Психически. Хотя это не шизофрения и не биполярный психоз. Ничего такого. Но тяжелейшая травма, приведшая к состоянию отрицания реальности…
Я сидел пораженный.
Академик глотнул воды и продолжил:
— Почти три года назад… У нас случилась страшнейшая история… Сашу похитила небольшая банда с Измайловского продовольственного рынка. Выходцы с Кавказа в основном. Обыкновенные бандиты, выкуп хотели. Непомерный. Держали ее в подвале рядом с рынком. Делали с ней там страшные вещи. Насиловали — коллективно. Пороли. Издевались. Потом, когда ее удалось освободить, она была на себя не похожа, вы бы ее увидели, не узнали бы. Всего за несколько дней что можно с человеком сделать. Меня не узнавала. Пришлось надолго ее в клинику поместить.
Но освободить Сашу оказалось непросто, — продолжал Фазер. — Милиция, разумеется, ничего делать не хотела… наверно, банда ей приплачивала. Но нашелся один молодой милиционер, который проникся сочувствием. Увидел случайно фотографию Сашенькину. И стало ему ее очень жалко. И вот этот парень, Миша, его потом убили, к сожалению… он пришел ко мне втайне от своего начальства и сказал, что Сашеньку все равно живой не вернут, поэтому платить выкуп ни в коем случае не надо. Что в банде есть главарь по имени Керим. Извращенец, который получает сексуальное удовлетворение только от пыток и медленного убийства женщин. Фактически ножом их живьем режет на куски. Глаза вырезает и все остальное…
— Можно я воды выпью? — попросил я. Академик налил мне полный бокал. Я пил, и рука дрожала. Ну не то чтобы очень. Чуть-чуть. Но не совсем я управлял конечностью, к стыду своему. Фазер это заметил, по-моему. И в его глазах что-то вспыхнуло. Какое-то новое чувство. Особой солидарности. Как будто он принимает меня в какой-то свой избранный орден. Рыцарей Сашеньки.