Сколько вообще-то у нас имеется времени? Наверно, не найдя нас дома и убедившись, что мы не могли скрыться из здания, они станут подъезд зачищать. Квартиру за квартирой. Но заслуженного ветерана им, конечно, неохота будет беспокоить. И все же, исчерпав остальные варианты, в дверь рано или поздно позвонят. Если удастся помешать Шебякину ее открыть, то на штурм, на взлом стальной двери, да еще со взрывом, не сразу решатся. Если решатся вообще.
Короче говоря, шанс не шанс, а лишние минуты или даже часы жизни можно было выгадать.
Я подумал: а вдруг у генерала в квартире еще и мини-укрытие имеется? Какая-нибудь комната бронированная. На случай нападения американских террористов или чеченских сепаратистов.
— Петр Алексеевич, вы бы нам квартиру свою показали как следует… А то мы таких хором и не видали, интересно все-таки, — решил я сыграть на тщеславии Шебякина.
Секунду он колебался. Но потом все же отказал. Сказал замедленным, уже хмельным голосом:
— Нет, это в следующий раз.
Икнул протяжно и продолжил:
— Я бы рад… Но вы сами виноваты. Кто же так является: без звонка, без всего… Предупреждать надо. Кто вас только воспитывал обоих?
Еще один «ик».
— Я один живу, неужели не понятно? А работница домашняя, она в отъезде, к дочке уехала. Не прибрано у меня. Так что уж в другой раз.
И снова икнул.
— Извините, просто у нас тут такая импровизация вышла, — сказала Сашенька голосом овечки невинной.
— По-русски говори, Саша, по-русски! — прервал ее Шебякин, борясь с икотой. — Ты должна сказать: мы приняли неожиданное, заранее не запланированное — ик! — решение вас навестить. Ик.
— Да-да. Незапланированное. Именно так, — послушно повторила Сашенька. — Дело тут у нас одно отменилось, сорвалось, и мы решили: а почему бы нам в таком случае не проведать достопочтенного Петра Алексеевича? Но в следующий раз, обещаю клятвенно, обязательно дадим вам знать заблаговременно.
В следующий раз! Дразнит меня Сашенька моя, подначивает. Вот такая она! В момент смертельный, когда никакого следующего раза наверняка не будет, когда дамоклов меч не то что нависает над нами, а уже, можно сказать, лезвие его сверкает, на головы наши явственно опускаясь… И вот в такой момент она еще и посмеивается. Ну и правильно. Ну и молодец! Я в восхищении.
Не удержался я, зааплодировал.
— Передай Дамоклу, — говорю, — пусть погодит еще. Не до него нам пока.
— Передам, непременно передам, — смеется Сашенька. — Если увижу его, конечно.
Артист раскланивается, принимая восхищение зрителей.
Генерал Шебякин моих восторгов явно не разделял. Он лишь неодобрительно покачал головой. Какие еще такие Дамоклы?
Потом подвел итог:
— Ну, пора, наверно. Если вы чай допили, то давайте, устраивайтесь поудобнее. Диван кожаный этот, как он — нравится вам? Подходит для… боевых действий, так сказать?
Ну, сидеть на диване было вполне удобно. Но, скажем, как позиция для того, чтобы спрятаться, выскочить из-за него неожиданно и ближайшего «космонавта» по голове огреть чем-нибудь, — так себе. Весьма посредственная позиция.
— А тяжелого ничего у вас, товарищ генерал, не найдется? — спросил я.
— Тяжелого? — удивился старикан.
Я не знал, что сказать. Не правду же.
— Да нам бы тут… для упражнений кое-каких могло пригодиться.
— О, понимаю… хотя… Нет, не очень представляю… а, неважно. Сейчас гири принесу. Сгодится?
— О, да, вполне.
Старик нетвердой походкой двинулся в глубь квартиры.
— Я ничего не понимаю, — зашептал я на ухо Сашеньке. — Что это с Тыквой? Он что, в курсе событий? Почему так себя ведет? Будто сочувствует нашему положению. Но такого быть не может…
— Нет-нет, он ничего не знает… Он думает, что мы…
Но договорить она не успела. Шебякин снова появился в гостиной с двумя здоровыми, килограмм по шестнадцать, гирями.
Он еле шел с ними, его качало из стороны в сторону.
— Вот, — сказал он с гордостью. — Вот! Я сгораю от нетерпения узнать, как именно они вам пригодятся. В каком, так сказать, качестве.
Я взял гири, спрятал их за диваном.
А Шебякин направился в уголок и исчез за стоявшей там черной ширмой с китайскими иероглифами. Потом продолговатая его голова высунулась опять.
— Удачи! Предвкушаю — особенно с гирями! Ни пуха ни пера! — проверещала голова и снова исчезла.
— К черту! — ответила Сашенька.
— Одно слово: псих, — прошептал я ей.
— Не без того, — отвечала она. — Но вообще-то он нам условия создает. Для интимного проща… то есть для нежного общения.
— С какой стати? Бред сумасшедшего! — сказал я. Но мысль о нежном общении показалась мне чрезвычайно привлекательной.
Хотя явно имелись основания для беспокойства.
— Слушай, а он из-за ширмы своей не вылезет в самый неподходящий момент? — спросил я.
— Не вылезет… Но если в крайнем случае… То не все ли равно? Теперь-то уж, с товарищем Дамоклом над нами… не наплевать ли?
Я вынужден был согласиться. Хотя все равно мысль о том, что старикан, пусть даже нетрезвый и ширмой отгороженный, находится так о близко от нас, портила настроение. Не увидит, так услышит.
Из-за ширмы доносилось икание, но потом оно прекратилось. Затих старикан.
И я решил забыть о нем.
Повернулся к Сашеньке. К Шурочке.
В общем… и сам не заметил, как мы оказались лежащими на диване. В обнимку. Но потом я остановился. Мне упорно казалось, что в спину смотрят чужие глаза.
— Не могу отделаться от ощущения… что он за нами подглядывает, — прошептал я. — Извини.
Я поднялся и на цыпочках подобрался к загородке. Заглянул. Шебякин грузно сидел на небольшой софе опустив голову. Спал, похоже.
«Бред какой-то, — подумал я, — бред сивой кобылы».
Я вернулся на бордовый диван. Его кожа была неприятно холодной.
Наверное, мне следовало поцеловать Сашеньку каким-то совершенно особым образом. Но поцеловал неловко, по-подростковому. И дальше все было тоже… странно как-то, не очень душевно, на этом чужом холодном диване, между Дамоклом и спящим Шебякиным…
И, наверное, ничего вообще не вышло бы, но Шурочка и здесь была сегодня ведущим, а я ведомым. Благодаря ей нам все же удалось прорваться, взлететь… Мы были уже не на диване посреди чужой гостиной, нет, мы оказались где-то далеко-далеко, за тридевять земель, на другой планете…
Одно меня мучило: ведь это, наверно, последний раз. Самый последний. Значит, надо быть в сто раз более нежным. Но как? Я не умел. Оттого, что слишком старался, получалось только хуже. Но она… о, она умела, владела этим удивительным искусством. Карпе дием, шептала она. Ее любимое латинское выражение. Схватить день. Жить секундой, отрешиться от всего остального.
А потом мы рухнули с небес на землю, назад на бордовый диван. Приземлились опустошенные, едва дыша, но крепко держа друг друга за руки.
И только тогда напряжение стало отпускать меня. Я мог снова просто любоваться ее лицом, скулами, глазами, гладить ее, едва касаясь, кончиками пальцев.
Нет, все-таки это точно не только секс. В книгах такое читаешь — не веришь, усмехаешься. Знаем-с, знаем-с, как же! Поучите нас еще романтической любви. А лучше — с этим к тете Тоне из хозяйственного. Она еще со школы в романтическую любовь верит. В основном потому, что недотрахана.
Только вот эта «недотраханная» тетя Тоня права, оказывается! Вот ведь какая штука. Можно, выходит, прикипеть к другому существу так, что не разорвать. Так, что себя забываешь. И эти удивительные минуты после . Когда лежишь рядом и плавишься от нежности, впитываешь в себя ощущение ее кожи, ее запахи и ее тепло. Высшая точка чего-то. Всего.
— Ты знаешь, Шурочка, что бы ни случилось, ты не бойся… ты помни: мы все — лишь персонажи из твоего сна. Мы все тебе только снимся, — сказал я.
Она смеялась беззвучно, нежилась, купаясь в лучах света. И этот свет излучал я, да, я! От этого гордого понимания мне стало как-то очень легко.
И тут в наступившей тишине раздался звонок. Как в фильме, подумал я. Спасибо, «космонавты», что не пришли секундой раньше.
Шебякин заворочался за своей ширмой. Сашенька вскочила и босиком, натягивая на ходу юбку и кофточку, побежала к нему. Я слышал ее шепот. Не каждое слово мог понять, но общий смысл был: не надо открывать, а то пропустите самое интересное.
«Хм, — сказал я себе. — Наверное, у этих двоих какие-то свои секреты…»
А в дверь звонили все настойчивее.
— Не открывайте! — громким шепотом умоляла она. Но Шебякин, громко заворочался там, видно, пытаясь встать. Кажется, дело дошло до того, что она стала физически его удерживать, не давая подняться на ноги.
— Что ты себе позволяешь, девчонка! — возвысил голос старик. — Отпусти меня немедленно!
Наверное, те, за дверью, услышали шум в квартире. А может, прибор у них был соответствующий. Эхолот какой-нибудь сухопутный, для ловли отщепенцев. В общем, какая-то там суета за дверью началась, и она мне совсем не нравилась.
Сашенька выскочила из-за ширмы.
— Где моя сумочка?
— Да вот же она. — Я протянул ей изящную сумочку из белой кожи. Не отечественное производство, понятное дело. Балует ее Фазер. Я еще не так бы баловал, если б мог.
Но что это ей вдруг приспичило? Накраситься решила перед смертью, что ли? Все-таки загадка эти женщины!.. И уж кому-кому, а ей вообще никакая косметика не нужна.
Но я ошибся. Вовсе не косметичку извлекла она на свет. А средних размеров пистолет.
— «Парабеллум», — деловито сказала она. Сказала так, как будто это объясняло, почему огнестрельное оружие оказалось в дамской сумочке.
— А, ну тогда понятно, — сказал я. — Раз «парабеллум», тогда другое дело. Тогда все нормально. Обычная вещь. Непременный атрибут современной женщины.
— Смейся, смейся, — сказала она.
— Лучше дай его мне, — сказал я. — Я хотя и не лучший стрелок на свете, но зачет сдавал когда-то. Могу попытаться. Пульну пару раз. Хотя, ты знаешь, они же все в броне. Шлем, может, пуля и пробьет с близкого расстояния. А может, и нет. Но есть шанс, что оглушит. Мне один коллега рассказывал, что верное место только одно — в шею, между шлемом и бронежилетом на груди. Но это один сантиметр всего, сам Ворошилов не попал бы.